Продолжаем публикацию Провинциального романа. Начало здесь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
- Вот! Теперь все.
Поджав ноги, Лина сидела на диванчике. Укрытая зеленым клетчатым одеялом по самую макушку.
В середине рассказа ей стало дико холодно. Будто под лед провалилась, чудом выбралась и мокрая на снегу корчится. Но у доктора в кабинете чего только не имелось. Даже подушка – под спину. И смешное колючее, при этом неожиданно теплое больничное одеяло со штампом на одном из углов.
А курить заведующий не разрешил. Но не прерываться же на полуслове? Из Лины взметывались и разлетались по кабинету кусочки жизни. Слова, встречи, поступки, обиды – ворох событий.
Исповедь затянулась.
Но врач слушал!
Покачивал головой. Хмыкал. Иногда поддакивал или уточнял то, что не понял. И Лина, захлебываясь, сморкаясь и плача, поведала самые сокровенные секреты. То, о чем молчала долгие годы. То, что не рассказывала никому и никогда.
Излагала не по порядку, прыгала по своей судьбе туда-сюда-обратно. То школа, то попытки наладить личную жизнь…
Владимир Георгиевич не перебивал.
Эмоции, мысли, боль – выплескивались и выливались.
В какой-то момент максимально горькие воспоминания вырвались невидимым потоком, непереваренной вонючей массой.
Упадешь в такое – захлебнешься. Какая мерзость.
Она ненавидит Вадима? Неужели? Скорее обижена и злится. Но при этом хочет увидеть? Кто она в такой ситуации? Слякоть? Размазня?
Сама себе противна…
Когда-нибудь заканчивается и самый толстый роман, и самая длинная опера, и самая странная ночь.
- Теперь все.
Повторила Лина после того, как был опущен занавес спектакля в театре одного актера. Пьеса отыграна. Дело за критиком. Он же зритель. Что подумает? Какое решение примет?
Целый месяц ее мучили: слова красивых девушек в ресторане, лицо Вадима, его исчезновение. Просто взял и растворился.
Жутко болел желудок, будто камнями набили.
Лина ела, ела, ела. Нет – жрала.
Не могла прекратить ночные забеги к холодильнику. И утром завтракала тремя тарелками каши вместо одной… Еще и вареньем сверху каждую порцию поливала. Но иначе не наедалась, голод не отпускал.
После исповедального монолога чувствовала опустошение и головокружение. На мгновение показалось, что тело стало меньше весить.
Лина зевнула.
Владимир Георгиевич подошел к холодильнику. В закутке возле него скрывалась тумбочка она же буфет. Приготовил еще два бокала крепкого чая. Если Лина не ошибалась, это был четвертый заход.
- Держи. Пей.
- Спасибо. А… где у вас тут… туалет?
Безумно хотелось не столько освободиться от лишней жидкости, сколько – курить.
- Налево по коридору в самом конце. Набрось халат и ключ возьми.
- ?
- Только для персонала. Вот и заперт. Рядом дверь с табличкой «клизменная». Не заблудишься. Руки здесь помоешь. Там кран третий день озорует.
- Я сейчас.
Он не ответил. Раскрыл какую-то историю. Сделал вид, что читает. Сказал спокойно, когда услышал, что гостья роется в сумке, достает сигареты и зажигалку.
- На лестнице.
- Что?
- Туалет в том конце коридора, а курить на этой лестнице. Не на главной. Там никому не разрешаю.
Кивнув в знак того, что поняла и будет следовать полученной инструкции, Лина выскользнула за дверь.
Двойное путешествие по длинному коридору не пугало, а скорее было возможностью размять ноги.
Шлепала по идеально отдраенному линолеуму, ощущая странное чувство сытости. Ведь не ела с четырех часов дня. Хотя выдула не меньше литра чая. А на жор не пробивало.
Странно и приятно.
Что изменилось? Почему голод затаился и не терзает? Владимира Георгиевича испугался?
Может ли быть так, что Попадья наелась внимания? Споткнулась на этой мысли, едва не растянулась на полу.
Поняла, что впервые в жизни кто-то мудрый, сильный, уверенный в себе – уделил ей несколько часов. И слушал так, будто она родная обожаемая дочь или лучший друг.
Вопреки предостережению заведующего, кран кое-как, но работал. Лина вымыла руки в туалете для персонала.
Прошла мимо кабинета Владимира Георгиевича на лестницу, которую разрешалось использовать как курилку.
Холодная площадка. Приоткрытое окно.
На подоконнике три пустые консервные банки-пепельницы. На стене прикреплен альбомный лист: то ли инструкция, то ли предостережение, что курить быстро, мусорить ни-ни, во избежание репрессий.
При чем написано было, видимо шутки ради, на шести языках. По-татарски, по-эрзянски, по-мокшански, по-английски. Еще на-латыни… В самом низу текста на великом и могучем.
И финальная строчка тоже по-русски: Не огорчать Папу!!!!!!!!!!!!!
Пересчитала восклицательные знаки – тринадцать, ничего себе!
Выкурила сигарету.
Поднимаясь наверх, встретилась с пациентом.
Старик с загипсованной рукой кашляя, вышел из отделения и направился к подоконнику с пепельницами. То ли не мог уснуть, то ли жаворонок, привычный к супер мега ранним подъемам, решил взбодриться утренним ритуалом – подымить.
Неодобрительно зыркнул на Попадью, покачал головой. Но ничего ехидного или грубого не брякнул. И за это спасибо. Мог попытаться пристыдить.
В Заранске курение слабого пола мало кем одобрялось. Факт.
***
Отложив историю болезни Владимир Георгиевич погрыз нижнюю губу. Помял ладонями виски.
Поднялся, вышел из-за стола. Целью его короткого путешествия был умывальник. Доктор поплескал в лицо ледяной воды. Привстал на носочки. Посмотрел на свое отражение в зеркале.
Миниатюрный Карабас Барабас. Без обуви, а он предпочитал высокую тракторную подошву, как замену невозможным каблукам – один метр пятьдесят семь сантиметров. Хотя всем привычно врал про метр пятьдесят девять. Даже себе зачем-то. Ерунда какая.
Возможно, родись в Японии или во Вьетнаме, выглядел бы абсолютно нормально. В толпе точно не выделялся бы.
Никто не дразнил бы ни гвоздиком, ни грибом ушастым, ни недомерком, ни гномиком, ни карликом. А он ведь не лилипут. Нормальный мужчина маленького роста. Впрочем, впрочем, чего это он так о карликах с лилипутами? Им еще похуже, чем ему приходится. Факт.
С детства мечтал быть врачом. Пропасть книжек изучил. Анатомию проштудировал в самом нежном возрасте. У приятеля – Сашки, вот повезло человеку, мама преподавала в университете. Вовка не вылезал из ее небольшой домашней библиотеки. Глотал учебники, как другие пацаны истории о пиратах - взахлеб.
Иногда гордо делился знаниями с ровесниками. Вызывая охи и ахи. Тогда он еще верил, что подрастет. Был задиристым зазнайкой.
В старших классах школы люто ненавидел свою внешность. Висел на турнике часами. Хотел вытянуться. Уважал Наполеона. Не за таланты, а за рост. Злился на родителей. Они были намного выше старшего сына. Завидовал младшему брату. Тот на чуток, но перерос отца. Любил соседку Верочку. Доставал ей едва до подмышек.
Отличником не стал. Завалил три последних учебных года. Просто по вредности. Лень тут ни при чем. От того, что не мог стать выше – накатила апатия. Вовка в ней утонул.
В ВУЗ не попал. Зато угодил в армию.
А там шаловливая судьба явила ему чудо по имени Витек. Два метра два сантиметра. Голубые глаза и золотые волосы. Фигура греческого бога. Дивная улыбка. Сержант, которому по статусу полагалось чморить и мучить новобранцев.
Когда Вовка его увидел, просто дар речи потерял. Апатию сдуло потоком сумасшедшего восторга.
Витек был изумителен. Голливудские красавчики отдыхают. Откуда он вылупился? Из какого драконьего яйца? Глухая деревня, говорите? Пятый ребенок в семье тракториста?
Витьку в роте не просто слушали, на него чуть не молились. Обычно как получается? Если ты бык, то туп, как пробка. Но этот бизон был совсем не дурак. Хорошо соображал. Реакция – сказочная. Сила… Сила эпическая.
Что такой роскошный человеческий экземпляр делал в глуши? Не в десанте каком элитном? Не на красной площади у мавзолея?
Вовка терялся в догадках. В роте сплетничали, что прошлое у сержанта было не слишком безоблачное. Судимость в подростковом возрасте. Такие снимают, если все хорошо. И даже в армию берут. Но? Не в кремлевские войска, само собой.
Вовка считал, что Москва многое потеряла. Ходил бы такой зубр по улице. Да встретился какому режиссеру случайно. Нельзя сказать подвернулся. Не те у Витька габариты, чтоб под ноги попадать. Именно встретился по дороге. Глянул в самое сердце. Взмахнул шоколадными ресницами. Вот еще одна деталь. У голубоглазых блондинов реснички обычно светлые. От этого вид телячий. А здесь? Красота с ног сшибающая.
Зыркнул в душу режиссеру. И тот его сразу сниматься пригласил. На главную роль. Богатыря какого изобразить, например. А что? Лицо у Витьки мужское, не слащавая физиономия ни капли. Редко улыбался. Но уж если кому повезло увидеть! Душу можно продать было. Лишь бы сподобиться еще разик.
Вовка ел сержанта глазами. Впервые не смог завидовать росту. Смотрел из угла со своей койки на это божественное создание. Улыбался глупо-преглупо. И радовался, чему-то. Ну не идиот ли?
Под новый год Витек и два самых близких друга сели пить. Деды. Им можно. Всех загнали кого под койки, кого на койки. Нет. Витек не был садистом. Его компания не покалечила ни одного первогодка. Просто праздник. Озорство.
Глотнули торопливо по стакану резко пахнувшей жидкости. Потом повторили. Поругались, что вкус противный. Может, сало перебьет? Закусили. Открыли новую бутылку. Уполовинили ее. И начали падать.
Вовка выметнулся со своей койки.
- Не трогай их.
Кричали ему. Решили, что парни в хлам напились. И только. Ну, поплохело слегка. Отоспятся.
- Не трогай их.
А Вовка увидел беду в бело-зеленой коже, услышал в хриплом дыхании, почувствовал в липком поту, залившем лицо сержанта. Отыскал пульс. Да, он мальчишка, салага-недомерок, это умел. С ужасом почувствовал, что тонкая ниточка едва угадывается, неровно, глухими рывками тянется под его пальцами.
Стоя на коленях возле лежащего кумира Вовка услышал точно со стороны глухое рычание.
Ребята, что подбежали оттащить его – отшатнулись.
- С ума сошел.
- Псих.
Он и понимал, что это о нем, и не понимал. Драгоценные секунды складывались в бесценные минуты. Жизнь сержанта, мало помалу, утекала из тела. Вовка мысленно увидел перевернутые песочные часы. Только нижняя их половинка, та, куда сыплется песок – разбита. Разбита!
В висках забухало, как молотом.
Успеть. Он может успеть. Если будет действовать решительно и быстро. Вовка встал, ухватил за грудки одного из тех ребят, кто не безнадежный болван, а к тому же еще и пользуется уважением.
- Сашка. Труба. Они отравились. Я знаю, что делать.
И поскольку Сашка молча отдирал его пальцы от гимнастерки, Вовка выпустил сам. Неужто, так ошибся в пацане? Взвыл волком-оборотнем. На всю перепуганную казарму.
- Водяры! Настоящей!!!! У кого есть! Убью, если не дадите.
Нашли всего одну бутылку. Вовка поднял казарму на уши. В теории он знал, что надо промывать желудки. Но как, если ребята без сознания? Вовка рявкал и его начали слушаться!
- Шланг резиновый. Любой. Тонкий. С мой палец или тоньше!
- Да откуда? Да где?
- В п…де!
Водила Игорь протянул узкий, больше похожий на шнурок. Таким пацаны в случае нужды отливали из чужого бака бензин.
- Сгодится?
Вовка рухнул на колени, разжал с трудом зубы сержанту. И поразился. В тусклых глазах вспыхнул едва заметный осмысленный огонек. Вовка умолял как маленького.
- Глотай. Это надо проглотить.
Пропихнул внутрь резиновый шнурок, тихо молясь, чтобы попасть именно в пищевод, не в трахею. Ни тебе кружки Эсмарха. Ни опытных врача с медсестрой.
Никаких приспособлений.
- Чайник!!! Чайник с водой!!! Скоч!!!
Скоча не было. Запихнув конец шнурка в носик чайника, Вовка судорожно огляделся. Чем его присобачить? Чем? Зажал пальцами своей занемевшей руки. Стараясь одновременно не передавить трубку и не давать воде течь мимо. Тут его осенило.
- Пакет! Тонкий целлофановый из-под конфет, печенья! Ну!
Примотал целлофаном резиновую трубочку получше. Сверху шнурком из ботинка укрепил. Поставил кого-то из парней вместо штатива с чайником в поднятой руке. Лилось. Лилось как положено.
Вовка отправил в желудок Витька два литровых чайника. Потом старательно шевелил трубочкой. Дергал ее туда-сюда. Пока сержанта не начало выворачивать: водой, кусочками сала, пеной, слизью.
Мелкий первогодок обрел непонятную ему самому власть. На него грязного и мокрого смотрело два десятка перепуганных глаз. Он знал, что нужно делать. И его слушали.
Приподняв сержанта. Вовка заставил его почти бесчувственного, но все ж таки почти, и эта маленькое трепещущее сознание очень помогало, выпить около стакана нормальной водки. Отпустил. Поразился, как холодны ладони Витька.
- Стопы ему растирайте и руки! Сильно. Чтоб согрелись.
Зачем это было нужно, он не мог объяснить. Знал – важно! Но, слава Богу, сослуживцы не требовали обоснований указаниям. А просто исполняли.
Итак, он приказал чуть приподнять двух других ребят, вернее полу усадить. Сам весь по уши в блевотине, пытался им промыть желудки тоже. Практически безуспешно. Лил через все тот же шланг водку. Часть попадала на пол. Часть в ребят. Но они, эти двое, были по любому не такими крепкими и живучими, как Витька.
- Еще хоть бутылку!
Где ее нашли? Отняли? Выпросили?
- Отлично.
Вовка не мог отдать глупой смерти самого красивого и хорошего человека, какого видел в жизни. Он его просто выцарапывал. Уговаривал, как маленького. Витек мычал, таращил глаза.
- Еще немного водки надо выпить. Обязательно.
Потрогал руки, ноги. Чуть теплее. Это уже лучше.
- Одеяла! Тащите сюда одеяла! Его надо согреть.
Сразу еще в начале событий погнал ребят за помощью. Но ночь с тридцатого на тридцать первое? Медчасть на замке. Офицеры пьют по домам. Скорая помощь? В глухой части? Телефона и то не добыть. Он заперт!
Пока солдаты бегали, рыскали, пока нашли и притащили пьяных в задницу лейтенантов и капитана, пока те стали звонить, пока приехал врач…
Витька выжил. Но только один Витька.
- Откуда ты знал, что они напились денатурата?
Вовка пожал плечами.
- Откуда ты знал, что водка его нейтрализует?
Вовка нехотя признался.
- Прочел.
- Где? Когда?
- В справочнике скорой помощи при отравлениях. Давно.
Офицеры перебесились и оставили спасителя в покое. Не сразу. Он успел и в рыло получить. Подумали, что виноват.
С разбитыми губами, с синяком во всю морду, его привели обратно в казарму. Где мелкого чернявого первогодка встретили как героя. Парни утром успели, сбегали на станцию. К старухе, у которой покойники купили водку. Потрясли бабку. Выяснилось, что она нечаянно спасла от смерти своего придурковатого мужа. Попросту говоря, украла пивку супруга и продала солдатикам.
- Ой, деточки. Ой, милые. Да я знать не знала. Я ж смотрю у него припрятано, вечером выхлебал бы. А я хлеба купила, крупы. А он бы выпил и все.
Не бить же древнюю перечницу. Дед, давно пропивший разум, на вопросы не отвечал. Плюнули, да и растерли.
А через неделю с хвостиком поздно вечером из госпиталя вернулся сержант. Подошел прямо к койке где, свернувшись калачиком Вовка читал письмо из дома.
Присел на краешек. Бледный. Глаза казались еще больше, были обведены черными кругами.
Не стал здороваться. Сказал другое. Вернее, спросил.
- Я твой должник, салага?
Лицо Витька после всех потрясений приобрело явно иконописные черты. А Вовкина со сломанным носом рожа, стала еще хуже. Он отложил письмо. Сел рядом. Почти касаясь плечом огромного тела сержанта.
Ответил глухо на повторенный вопрос.
- Я твой должник, салага?
- Нет.
Тут Витек сказал совсем неожиданное.
- Верно. Все верно. Я не должник. Ты не салага.
Отчаянно нервничая, Вовка кивнул. Говорить не мог. Горло стиснула невидимая рука счастья. С ним это случилось. С ним. ЭТО! Случилось! Витек сидит рядом и базарит будто с равным.
- Нормально все у тебя?
- Да.
- Говорят, ты в рыло за меня схлопотал?
- А...
- Удивил! Все тебя слушались.
- …
- Теперь и дальше слушаться будут.
- ?
Растерянный Вовка вновь смолчал. А сержант неожиданно расплылся в лучшей улыбке, какую только можно вообразить. Поднял громадную ручищу, приобнял худющего невысокого спасителя. И сказал негромко. Доверительно.
Как будто они были вдвоем, и никто не слышал.
- Какие долги между друзьями?
...
В "Провинциальных романах" теперь всё заканчивается или хорошо, или прекрасно!
(Продолжение в пятницу)
#шумак #наталяшумак #провинциальныйроман #попадья #роман
.
Автор: Наталя Шумак
.
За обложку серии и романа горячо благодарю Сергея Пронина.
