Когда я шла к метро, надо мной пролетела синичка, вспорхнувшая с цветущей липы. Потом прошумел самолет, начертав в синеве солнечного, но еще нежаркого неба свой прямой белооблачный след. На синичку я посмотрела обрадованно, на самолет - тревожно.
В маршрутке передо мной сидела девушка. Вертела своей ладной головкой, изящно посаженной на гибкую, нежную шею, и дух захватывало, глядя на эту немыслимую молодую чудесность. На матовую, смугло-прозрачную кожу без единой морщинки, упругую, как лепесток в раскрывающемся бутоне. На персиковый пух ее щек, на колодезную чистоту и свежесть глаз, на опахала пушистых ресниц. На яркие детские губы, чуть тронутые розовой помадой, и влажно-жемчужный блеск ее улыбки. И парфюм у нее был легкий, сладкий, ягодный, а может быть это она сама так пахла.
Неужели я когда-то была такой же? Неужели я была такой молодой, юной, заряженной энергией цветка: трогательного, хрупкого, ранимого и при этом немыслимо сильного, пробивающего свой путь, несмотря на тернии, снега и камни, неудержимо тянущегося к солнцу, пьющего ливни и впитывающего краски радуги. Нет ничего слабее и сильнее его. Не рвите цветы, не губите их.
Каштаново-черные волосы девушки были заплетены в тугую, толстую косу, но все равно пушились. И не могло быть иначе, их пушистость - ореол ее легкости, нежности и доверчивости к окружающему миру.
Голова эта, не светящаяся нимбом, не венценосная, простая смертная голова, олицетворяла собой то, перед чем замирают, чем зачаровано любуются и восхищаются, чему поклоняются и что не могут постичь даже боги. Это тайна красоты и любви, тайна мироздания, тайна вечности, неисчезающая, вездесущая, доказывающая бессмертность тленного.
Девушка смотрела то в правое, то в левое окошко, которые по случаю жары были открыты, крутила своей вселенски прекрасной и непостижимой, ладной головкой, улыбалась солнцу, зелени, лету и пока еще юным, беззаботным мыслям. Потом вышла на остановке в одной деревеньке, спрыгнула в придорожную пыль и, не оглядываясь, ушла из моей жизни, оставив только воспоминание.
«Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!» - сказала я ей вслед, так гриновский Эгль некогда благословил Ассоль. И добавила: «Пусть хранят, оберегают и пестуют тебя все добрые боги и все добрые силы».
Но мне стало грустно, она разбудила во мне боль потерь, неизлечимую болезнь, терзающую душу и тело, обращающую в мрак и скорбь любые свет и радость.
«О, боги, как бы я хотела погладить ее пушистую голову, - думала я, - и голову Дины, и голову Кэтти, девочки моей, счастья моего драгоценного, сердца моего. И любимую, добрую, мудрую голову моего папы, и гордую, величавую голову тети Анюты. О, боже, нельзя было меня с ними разлучать, это же безбожно!»
Так затосковав, я едва не заплакала, но меня поддержал зеленый жук – клоп, называемый щитником, бедняга неизвестно как попал в салон маршрутки и теперь изнывал по воле, ползал по стеклу, падал на спину и, безуспешно пытаясь перевернуться, махал всеми лапками, отчаянно взывая о помощи. Чтобы спасти его, я вышла не в Липово, как планировала, а в Кандикюле.
Он благодарно поползал по моей ладони и улетел в таком восторженно-ликующем порыве, словно теперь ему принадлежал весь мир.
Я шла по тропинке густого кандикюльского леса, кормила собой кровожадных комаров, приплясывая, отмахивалась от них и безуспешно орошалась защитным спреем. Перешагивая через выступающие камни и корни вековых деревьев, обходя ледниковые валуны, глубоко дыша хвойным, смолянистым воздухом и привычно угадывая в нем ни с чем не сравнимый морской дух - я спешила к заливу.
Из мшистой прохлады, мимо папоротников, черничников, брусничников, дивно-зеленых травяных ковров с пестрым цветочным орнаментом, торфяного кваса болотистых прудиков и ручьев, под аккомпанемент оглушительных птичьих и лягушиных хоров, я стремилась к пескам и волнам, к бесконечности сливающихся воедино вод и небес.
И вот он, наконец-то, простор побережья, я скидываю обувь в рюкзак и босиком, обжигаясь о раскаленный от солнца песок, бегу к береговой кромке, барашки обрушивающихся волн ластятся к моим ногам, а самый резвый мчится, в три прыжка настигает меня и окатывает до колен. Брюки мокрые – не беда, под ними купальник, но плавать сегодня очень холодно, переодеваюсь в шорты и иду дальше. Сколько километров? Не знаю, не важно. Идя по песку, я почти не хромаю, и в течение нескольких часов счастья я пройду Кандикюлю, базу отдыха «Командор», Липово, Ручьи, Устье и буду дома. Дома – в Сосновом Бору.
У меня невероятно плохая память на лица, но при этом я как родного могу запомнить куст или дерево, валун, тропинку, лужайку, болотце или ручеек, бревно или камень.
Выходя из парадной, я не замечаю выражения лица встреченного соседа, не помню, во что он был одет, и тут же на всю жизнь запоминаю взгляд встречающего меня воробья, который, озорно заглядывая мне в глаза, выпрашивает полагающееся ему ежедневное подношение. Видимо, воробей мне гораздо ближе и интересней. Я чувствую себя частью природы, а не социума.
Идя по побережью, я встречаюсь со своими лучшими, возлюбленными знакомыми: там, за поворотом будет молоденькая елочка, растущая на белой полянке звездчатки. Потом заросли самой красивой розы – шиповника, а перед ним большое, дружное семейство перемешавшихся меж собой земляники и фиалки трехцветной - анютиных глазок. А там – пень, зеленый от заячьей капустки, а еще дальше – песчаная опушка, усыпанная еловыми шишками и нежно-синими фиалочками, отчего-то называемыми собачьими. А по лесу течет река, темная, величавая, овеянная вековыми легендами и преданиями, со всей округи спешат поклониться ей звонкие, хрустальные ручьи, и она по-матерински принимает их в свои воды. Река – волшебница, ведунья, знахарка, варит торфяной, целительный квас земли и поит им лес, дарует ему силы, свежесть и прохладу. Крутые берега ее усыпаны несметным количеством ландышей, и в конце мая запах их здесь так силен, что и ты сам, всего лишь человек, а ими пахнешь, и вдыхая, выдыхаешь ландышевый аромат.
А вон тот камень - огромный, яйцеобразный, острым концом обращенный в небо, как-то обнимала и гладила Дина. Он выше ее ростом, гранитный, розово-серый, с черными жилами и капиллярами, с мудрыми морщинами. Нагретый на солнце и теплый, как она. Добрый, ласковый великан. Дина тогда долго стояла, обхватив его руками, прижавшись щекой к его могучей груди, потом водила ладошками и пальчиками по его каменной коже и, затосковав, сказала: «Меня не будет, нас не будет, словно и не было, а он будет веками стоять на этом месте, как стоит здесь тысячи лет, помня Валдайское оледенение, отступание притащившего его сюда ледника и обмеление Литоринового моря, породившего Балтику. Кто мы для него, проходящие мимо, рождающиеся и умирающие быстрее чем доля его секунды? Вспомнит ли он о нас?»
И мы все загрустили, проникнувшись скоротечностью человеческой жизни, даже Николай перестал хохмить, Дэн сделался торжественно печальным, а я и вовсе едва не плакала.
Пролетевшая мимо бабочка, яркая, лимонно-желая, исправила тогда наше настроение. Само воплощение радости, красоты и легкости, порхающая драгоценность, сколько она живет? Но не тужит – живет, порхает и радуется, а мы должны не только любоваться ею, но и хоть в чем-то брать пример – порхай, пока порхается, не кличь беду, не плачь раньше времени.
А вот моя любимая сосна, она отделилась от сестер своих и вышла на край мыса, всматривается в море, тянет ветви к горизонту, гордая, стройная, янтарностволая, с кроной, танцующей на ветру в такт волнам. Я прижимаюсь к этой сосне, как к груди любимого человека, и так замираю. Дышу ее смолистым ароматом, поднимаю глаза и вижу, что ствол пульсирует, он живой. Что это, обман зрения или, наоборот, способность видеть реальность? Наваждение проходит, и мы с сосной слушаем дыхание нашего лучшего Друга. О, как он божественно прекрасен! Прекрасен Финский залив, даже серый цвет в нем исключительный, благородный, магически влюбляющий в себя. Могущество стали, пластичная тяжесть свинца и текучесть ртути, чистота серебра и драгоценность платины.
Что мне еще нужно для счастья? Неумолчная песня волн, запах моря и хвои – целительный, живой, безвременный, он дарует покой и мудрость. Бога так легко услышать – он в волнах и в небе, забудьте обо всем, кроме того, что видите и слышите, и тогда вы осязаете Бога воочию. Растворитесь в Боге, впитайте его в себя.
И пишу я не о себе, не о событиях и людях, а о торжестве этого Бога над любой суетой и грязью жизни.
Что есть Бог, что есть Природа? Это когда сердце твое исполнено мира и благодарности, когда чувствуешь в сердце любовь и благоговение.
Это не бегство от реальности, это пребывание в ней.
Я стану счастливой не благодаря, а вопреки. Я из тех людей, о которых говорил мой папа. Не даром тогда, когда и жить, казалось, было совсем невозможно, мне приснились лебеди – добрый знак.