…за железными столбами.
Была у цирюльника с лавочником одна на двоих знакомая вдовушка по имени Доротея. И держала та вдовушка таверну. По одному тому, что таверна эта не только не разорилась, а и вполне себе процветала, можно уже было судить о нраве этой женщины как не об очень-то и мягком. Да и внешность её не давала никакой форы думать иначе. Бывало, разбуянится в заведении какой-нибудь шахтёр-громила, побъёт с куража сначала себя в грудь, а потом и близсидящих (но уже по мордасам), разойдётся, раздухарится… А тут, вдруг, тётушка Доротея ка-а-ак восстанет из чада кухни румянощёким, огненно-рыжим Левиафаном, ка-а-ак упрёт в крутые бока свои красные от работы руки и ка-а-ак… посмотрит грозно! И всё, шахтёр шелковеет на глазах. Даже будь он хоть на две головы выше этой очаровательной фурии…
Так вот, пошли они к сей колоритной особе с поклоном: дескать, побудьте, милая сударыня, любезны, поприсмотрите, пожалуйста, за имуществом, покуда мы в столицу сгоняем, а? Выслушав их витиеватый вопрос и внимательно осмотрев обоих приятелей, вдова констатировала:
— Пили?
— Как можно! — Тут же возмутился цирюльник. — Мы же с утра как пчёлки, право-слово…
— …принектарились? — Продолжила безжалостная Доротея.
— Не… нибожемой! Со шкипером договаривались. Пока нашли его, пока тё-сё… Да ты его знаешь — Хромой Одиссей это.
— Вот как? — Удивилась женщина. — Жива-таки старая кочевая сволочь… А десять монет мне, зараза, так и не отдал! Это сколько же прошло? Да лет пять, пожалуй…
— Он-он, — поспешил заверить вдову брадобрей, — и должок свой он тебе, кстати говоря, передал. Вот.
С этими словами Диоген действительно протянул Доротее старый потёртый кошель.
— Ишь ты, — снова удивилась женщина, — что это на него нашло?
— Да мы… — заговорил доселе молчавший лавочник, — заместо него тебе его долг отдать пообещали. В оплату за проезд, понимаешь?
— Ага… И что же, интересно, за дела у вас в столице обнаружились?
Этот вопрос был ожидаем, и приятели наши к нему, понятно, подготовились. Лавочник ответил, что решили они на пару с цирюльником подыскать себе там местечко какое-нибудь. Тут-то, дескать, не сегодня — завтра, а закроются последние, чудом оставшиеся не до конца истощёнными, шахты. И всё, и делать будет тут нечего. А уж в столице-то… В общем, очень хочется попытать там счастья. И, чтобы не ехать с пустыми руками, везут они туда живого медведя. Чай, в цене там будет этакий дикий зверь… Если не в зоопарк сдать — так… куда-нибудь ещё, в общем-то.
Резон в этих словах, конечно, был. Но вдовушка тоже далеко не дура, и быстро смекнула, что как-то странно всё это — только лето разгорелось, только цирюльник окучил свою любимую картошку, и тут, вдруг, сорвался и поехал. И не куда-нибудь — а аж в самые низовья реки, в столицу. Но ведь туда даже по течению плыть две недели!
— Так, мужчины, — насупилась Доротея, — живо выкладывайте что у вас там за дела, или я ни за какие коврижки не соглашусь присматривать за вашими халупами!
Лавочник обречённо вздохнул и проговорил:
— Да пообещали, понимаешь ли, помочь отыскать иллюзиониста одного…
Пришлось приятелям всё рассказать вдове как на духу. Женщина от их откровений разволновалась и даже крикнула с кухни мальчишку, отдав ему повеление живо притащить из холодка рябиновой наливки. Маханув два стакана подряд, хозяйка таверны проговорила на выдохе:
— Ну вы, мужики, и попали…
Как известно, если дал слово — следует его держать. Однако, тут было не просто слово — тут было слово, неосторожно данное оборочённому существу. А это дело куда какое скверное — это, грубо говоря, ты, считай, и сам как будто бы стал оборочённым, пока слова своего не исполнишь. Либо, пока не расколдуют того, кому ты имел несчастье пообещать свою эту помощь. Или… что ты там пообещал?
Приятели наши сообразили это не сразу, а только когда малость отошли от хмеля. А как только сообразили — тут же протрезвели окончательно. Медведь с Енотом — они тоже опечалились от такого расклада. Да они, как оказалось, и не знали, что просьбы их имеют такую злую силу. Или, может, притворялись? Лицедеи, всё-таки, как ни крути… В общем и целом, как бы там ни было, а слова были сказаны и за них предстояло теперь отвечать.
Вдовушка всплакнула (то ли от жалости, то ли от наливки, а то ли от того и другого вместе взятых), высморкалась в цветастый свой носовой платок и согласилась за имуществом приятелей присмотреть…
Хромой Одиссей собирался отчаливать вечером.