Чтоб не темнить: жить – это высокое, а быть – это просто существование. Утрировано сводя к интересам ниже пояса. Без них нельзя, естественно. Но можно себе представить людей, систематически давящих в себе естественное. Таким был я, например. До крайности я не доходил… Раз попробовал… – Ужас! – Помню, остался один: мама уехала к сестре, жена с детьми – к своей маме. И я попробовал было жить рационально, с ощутимой пользой от каждой минуты. (Я вне работы занимался писанием в стол искусствоведческих заметок. Это требует огромной вспомогательной работы. Но всё это можно было считать высоким.) – Мне сейчас помнится, что в таким тонусе я не продержался больше получаса. А сейчас, в глубокой старости, в виду, можно сказать, смерти, всё перевернулось. – Я запросто огромную часть суток занимаюсь этим самым так называемым высоким. Всё тем же. И мне надо выгонять себя погулять, например. Потому что я еле иду. Приходится через несколько шагов останавливаться. Но я иду, так как надо двигаться. – Когда-то я себя называл человек-ходящий. Это было моё естественное низкое. Километры я ходил. Например, недавно вроде, вдоль берега моря. Тут бесконечные километры прямого, без заливов, песчаного пляжа. А спуски к нему отстоят друг от друга на километры. Между спусками – пусто, людей нет. Я шёл и свистел, ублажая себя ещё и таким вот низким. Например, песнями с фестивалей в Сан Ремо. Я их почему-то знал, не запоминая. – Мелодии, не слова. – Сейчас я прохожу два квартала и плюхаюсь на «свою» скамейку на огромной детской площадке. И сижу. Просто сижу. Хорошо, если придёт и устроится на коленях знакомая кошка. Глажу.
Сегодня напротив, метрах в тридцати, на верёвочной лестнице устроилась стайка школьниц старших классов. Одна другой симпатичнее. Я подумал: дай, обращу на себя их внимание. – Чем? – Насвищу «Марикияру». Это старая неаполитанская любовная песня.
Когда светит луна над Марикьярой,
Уснуть не могут даже рыбки в мо-оо-оре.
Свет прозрачный, серебряный так ярок –
Сверкает море в голубом просто-оо-оре,
Когда светит луна над Марикья-аа-арой.
А-а а-а ааа ааа,
А-а а-а ааа ааа.
А в Марикья-аре, а в Марикья-аре
Заветное око- оо –ошко.
Сложил я губы для свиста, и… Шиш. Оказывается, я больше не умею свистеть.
.
Я переживал такие тонкости, что аж теперь горжусь собою, вспоминая. – Вот представьте: включаю телевизор, я по секунде понимаю, что фильм – отличный, а потом, десятилетия спустя, я то же слышу как слова киноведов.
По-моему, на всё советское кино – даже на серенькие фильмы – фундаментально влияло само существование такой великой идеи как коммунизм. Это как жить обычной жизнью, но на высоком этаже, с колоссальным видом из окна.
И вот Кира Муратова («Долгие проводы» – 1971) видит, что великая идея глохнет в буднях быта. О ней даже стыдно вспоминать. Она аж вытеснена в подсознание. И только то сознание и усекает, что тихую привычную боль, лишь иногда взрывающуюся каким-то необъяснимым поступком… Саши, сына главной героини, Евгении Васильевны, давно одной его воспитывающеq (муж удрал, не перенеся скуку мелочности, в какой погрязла его жена).
Мать и сын едут на трамвае с кладбища.
- Саша! Мне идёт эта шляпа?
- (Приторно участливо, что означает противоположное) Оч-чень.
- А по-моему, идёт.
- Между прочим, мне хорошо. (Досадливо) Нина столько раз приглашала тебя… Ты же не хотел.
- Я еду.
- А почему? А почему?
- Я еду. Только я не буду у них обедать.
- Ну почему?! Почему? Ну что за причуды?!
- Ладно, буду.
- Почему ты так плохо вымыл руки? Почему мы едем к приличным людям, в приличный дом… Перестань грызть ногти. Возьми пилочку. Приведи руки в порядок.
- (Отворачивается.)
- Возьми пилку, я говорю! Саш! (Тот продолжает грызть ногти) Са-ша (толкает его пилкой). Очнись! Возьми пииилку, приведи руки в поряяядок. Ну кому я говорю в конце концов?
- Ни за что!
(Саша вскакивает с кресла и уходит подальше от матери. Ведёт растопыренными пальцами по оконному трамвайному стеклу одному, другому. Облокачивается рукой с подбородком на ней на открытую фрамугу третьего окна. Не может долго так лежать. Идёт, хватая нижнюю раму покинутой фрамуги рукой. Перебирает её рукой, двигаясь.)
По-моему, в нынешних фильмах не умеют так заставить играть кисть руки роль крайней душевной непереносимости.
Так зато в СССР и заправляли в кино люди со вкусом.
Теперь удивляются, что фильм после нескольких дней показов сняли с проката и положили на полку на 16 лет. – А что непонятного? Ведь Кира Муратова заправилам образно, т.е. почти «в лоб», сказала, какие они предатели коммунизма, раз так заорганизовали жизнь, что терпежу никакого нет.
Мне сейчас тоже достаточно оказалось этого перебора руки по фрамуге (я с этого места стал смотреть кино в ТВ, никогда его раньше не видев), чтоб понять, что я смотрю что-то колоссальное. – Так и вышло…
И какой ужас, что, когда его показали, наконец, то совершенно не поняв, приняв его за бунт против тоталитаризма, за выражение идеала свободы и демократии, которая вот-вот и наступит.
Эх-ма…
19 мая 2024 г.