С утра, как обычно, я направлялась в палату к сыну. В холле на диванчике сидел наш доктор, и кропотливо, склонившишь на столом, заполнял документы.
- Доброе утро, поздоровалась я, и проследовала дальше, в намерении войти в палату.
- Доброе утро, пожалуйста, подойдите ко мне, есть разговор.
От его предложения сразу стало не по себе, ладошки вспотели, пульс резко подскочил, сердце бешенно заколотилось в груди. Захотелось срочно убежать, не оглядываясь.
Я присела на диванчик, рядом с доктором, делая вид, что всё в порядке, пытаясь сохранять самообладание, и никак не выдать уже начавшуюся панику.
- Сегодня мы вас переводим этажом ниже, на отделение дохаживания. Здесь вам больше нельзя задерживаться, гиблое дело, так и будете слетать от любой пылинки. Собирайте вещи, и после обеда будем переезжать.
К такому повороту событий я точно была не готова. - Вы уверены, доктор? Дрожащим от волнения голосом спросила я.
- Да, без сомнений. Сейчас или никогда. Надо ехать и двигаться дальше.
Мы вместе с врачом подошли к кувезу, в котором, как землеройка, капашился, упираясь в матрасик головой, мой сын. Пытаясь отталкиваться ногами, он как будто зарывался головой в свою подушку. От него по-прежнему тянулись множественные проводки, но трубка от ИВЛ уже была снята.
В течение чуть больше месяца, пока продолжалась борьба с сепсисом, сын получал седативные препараты, чтобы его энергия не расходовалась на лишние телодвижения и суету, сохраняя силы на более важные вещи. Например, на переваривание смеси, что тоже являлось огромнейшим, энергозатратным мероприятием для малыша. Или на самостоятельное дыхание, которое он еще с трудом умел регулировать, и маска, с кислородом, которая лежала в кувезе , на его подушке, была призвана ему в этом помогать.
Синдром отмены после длительного применения седативных препаратов и повышенная нервная возбудимость незрелой ЦНС сына, в виде стояния на голове, с согнутыми в коленях ножками — это тот минимум побочных явлений, за которыми я наблюдала всматриваясь в окошко кувеза.
Я была ошарашена новыми вводными и никак не могла понять, что от меня требуется, и что надо делать. Медсестра пришла мне на помощь. - Соберитесь мамочка, ну, веселее, давайте порадуемся вместе. Здесь запас чистых пеленок, тут подгузники, это ваши препараты для ингаляций, соску не забудьте, и иконки с крестиком заберите из кувеза. Несите пакеты, я помогу вам собраться.
И где-то к трем часам дня, покормив малыша через зонд, медсестра завернула его в байковое одеяльце, в сине-белый квадратик, и уверено направилась по коридору реанимации и интенсивной терапии к выходу на лестницу. Спеша за медсестрой, я с множеством пакетов, замельчишила за ней и моим сыночком, который за свои 4 месяца жизни, дальше процедурного кабинета реанимации, нигде и не бывал, кроме роддома, конечно, откуда его транспортировали на реанимобиле, похожем на космический корабль.
В моей голове истерично носились мысли, одна догоняла другую, наперегонки, дезориентируя меня и мои умственные способности.
Как мы будем на отделении патологии без чуткого наблюдения реаниматологов 24 часа в сутки? Какой доктор нас будет наблюдать и хватит ли его компетенций и опыта вытащить и не загубить моего слабенького, маловесного сына.
Миллион вопросов и три миллиона различного рода страхов.
Мы подошли на медицинский пост, и медсестра реанимации передала мой самый дорогой свёрток на свете, медсестре отделения патологии.
Здесь было шумно, и почти из каждой палаты доносился детский плач. Было непривычно, потому что в реанимации была тишина, дети там почти всегда спят, а те, кто не спит, с трубкой от ИВЛ практически не издают никаких звуков.
Однажды в реанимации, находясь рядом с кувезом, я услышала глухой писк, это плакал мой сынок, но этот звук был едва уловим, трубка мешала полноценно плакать, сдавливая голосовые связки. Он был похож на рыбку, открывая свой малюсенький ротик, как будто бесшумно жаловался маме на свое тяжёлое положение. На это было больно смотреть, сработал инстинкт, сразу захотелось взять его на ручки, прижать к себе крепко, и больше никогда не отпускать. Каждый день я молилась, чтобы когда-нибудь услышать настоящий, громкий, пронзительный плач своего ребёнка. И вот здесь, в отделении патологии новорождённых, многие мамы впервые услышали плач своего дитя, настоящий, громкий, надрывной плач.
И это означало, что малыш окреп, и дышал самостоятельно, и даже мог набирать полные легкие воздуха, чтобы совершать это сложнейшее для него, и такое простое для обычных, доношенных деток, не имеющих проблем с дыхательной системой, действие — плакать.
Я очень надеялась, что это огромный шаг на пути к выздоровлению, и малыш наконец раздышится, и научится дышать самостоятельно, и когда-нибудь, вне стен больницы, я смогу выйти с сыном на улицу, без масок, канюлей, и прочих вспомогательных штук.
Я верила, но боялась об этом мечтать, уж слишком это было неправдоподобно и волнующе.
Продолжение обязательно следует. Спасибо, за ваше терпение и ожидание, и большое спасибо, за то, что не забываете ставить лайк.
