Бабку мою я боялся, как огня. Да что там про меня, десятилетнего сорванца, говорить, её вся деревня боялась. Язык у неё по.га.ный был – как что скажет, да особливо в сердцах, всё, конец, так тому и быть. И вроде не ворожила она, ведьмой не была в прямом понимании, а всё ж таки было в ней что-то эдакое, не от человека. Взгляд тяжёлый такой, исподлобья. А ведь в молодости была она настоящей красавицей. В этом я мог убедиться, глядя на их общее с дедом фото, что всегда висело над столом, в рамочке, сколько я себя помню. Пока завтракаешь или обедаешь, изучаешь его, ну или на улицу в окно пялишься. Только там мало чего интересного можно было увидеть – черёмуха большая под окнами росла, весь обзор перекрывала с весны по позднюю осень. А присылали меня в деревню на каникулы как раз на лето. Каждый год, в садике, а позже и в школе, едва звенел последний звонок, в первый же день лета мать паковала чемоданы и отец сажал меня в старенький москвич и вёз сюда, в деревню Яркино, к своей матери. Надо сказать, что сам он тут надолго не задерживался. Управится за пару дней с делами, дров там наколоть, подправить где чего, и тут же назад. Мол, работа. А я оставался на долгие три месяца. Как на каторге. И никто не слушал мои просьбы о том, что я не хочу проводить каникулы в Яркино, что готов во всём помогать дома матери, мыть полы, ходить в магазин, водиться с младшей Алёнкой, и даже готовить обед – советские дети умели всё – никто меня не слушал.
- Нечего без присмотра мотаться, да и бабушке веселее, - отвечала мать.
Я пл.а.кал, обижался, протестовал, но толку от этого было чуть.
- Сама-то что-то не пылает желанием к бабушке ездить, - надув губы, думал я, но вслух, конечно же, молчал. Так и ог.рес.ти было недолго. Старших мы боялись и уважали. Прекословить не смели.
Так начинались мои очередные каникулы. В тот год я перешёл в четвёртый класс, мне исполнилось десять лет, и меня снова ждало Яркино. Ну как ждало? Бабушка (деда своего я в живых не застал, он ум.ер задолго до моего рождения) встречала меня всегда одинаково ровно, не выказывая особой радости от моего приезда, но и не то, чтобы с недовольством. По её лицу вообще мало что можно было прочитать, в любой ситуации оно оставалось непроницаемым и беспристрастным. Иногда мне казалось, что моя бабушка – тайный аг.е.нт Ц.Р.У, нарочно засланный в эти края, чтобы следить за какими-то особо важными событиями и передавать их потом руководству. Хотя за чем было следить в Яркино? За фермой или болотом, что раскинулось в лесу за деревней на многие километры? За пь.я.ни.цей дядей Толей или Иркой-продавщицей, которая путалась с женатыми мужиками, как судачили все деревенские бабы? Сам я тогда был мал, чтобы понимать значение этих слов, однако кумекал, что это что-то не.при.лич.ное.
- Привет, баба Зина! – говорил я, выходя из машины и ступая на сочную мураву, росшую у бабкиного двора ковром.
- Здравствуй, Валера, приехал? – неизменно отвечала мне она, подходила, обнимала и гладила твёрдой ладонью по волосам.
Так начиналось моё лето.
Отец уезжал через два дня, а мы с бабой Зиной оставались на хозяйстве. Хозяйство же было немалое – огород размером с футбольное поле, плавно спускающийся к реке, по весне нижний конец его всегда затапливало и даже в начале лета, когда вода уходила, здесь ещё оставалась чавкающая жижа; десяток уток; два десятка курей; корова, кролики и огромный грозного вида козёл. Сколько лет было козлу неизвестно. Мне казалось, что он появился в те времена, когда тв.ар.и из пучины морской выползли на сушу и отрастили себе конечности, чтобы бегать по земле. Наверное, козёл как раз руководил ими, следил за процессом. В общем, был он древний и суровый. В его чёрной шерсти, вечно покрытой колтунами и репейником, пробивались пряди седины. Уж не знаю, седеют ли козлы? Но выглядели эти белые пучки шерсти именно так. А рога его, витиеватые и длинные, обросли наростами в виде то ли мха, то ли каких-то окаменелостей. Мне всегда казалось, что это ракушки, оставшиеся на них с той поры, как козёл выбрался из моря на сушу. Причём в море он жил в том самом первозданном виде, в котором оставался и сейчас. Так я думал. Козёл был древнее мироздания и всего вообще. И звали его Борис Петрович. Именно так.
Однажды я узнал тайну его имени. Баба Зина за обедом поведала мне историю о председателе колхоза, который руководил им, когда баба Зина была моложе и ещё трудилась дояркой. Человек это был крайне неприятный, вспыльчивый, вздорный и беспринципный. Все от него ст.ра.да.ли. Даже моя бабка. Когда проводили его на пенсию, все вздохнули с облечением. Тем же летом кума, что жила в соседнем селе, предложила бабе Зине забрать у неё последнего козлёнка, что родился у козы весной. Всех остальных разобрали, а этого покупать никто не хотел. Был он хромой и уж очень вздорный и упрямый. Никому не глянулся.
- На кой он мне? – ответила бабка, покуда шли они в сараюшку.
- Да я тебе его бесплатно отдам, - ответила кума.
Подкупил ли бабу Зину этот факт или же сыграла жалость к несчастному козлёнку, а может и ещё что, но, войдя в сарай, и увидев убогого, на лице бабы Зины внезапно появилась улыбка, а глаза блеснули огнём.
- А возьму, - согласилась она неожиданно, - Борис Петровичем назову.
- Да ты чо? Как председателя? – ахнула кума, - А ну как узнает?
- Это и славно.
- Ох, Зинка, шальная ты баба, нельзя ить так, обидится человек.
- Был бы там человек, друго дело, - отрезала бабка и, взяв козлёнка за рог, потянула к себе, потрепала по холке, и велела куме дать какую-нибудь верёвочку, чтобы довести нового питомца до дома.
Так и появился в семье Борис Петрович. Надо сказать, имя ему крайне шло, характером он был по.ган, как и тот, в чью честь его нарекли, одну только бабку и слушался. А она его полюбила. Я же козла боялся не меньше, чем своей бабы Зины, оба внушали мне страх наравне с уважением перед силой, которой у меня, маленького мальчика, ещё не имелось. Бывший председатель о козле, конечно же узнал, деревенские не без удовольствия донесли про кудлатого тёзку, и с бабкой моей вовсе перестал здороваться. Она же лишь похихикивала довольно. Жена председателя, как я позже узнал, погуливала с трактористом Гришкой, отчего настоящий Борис Петрович, прознав про рогатого Борьку, принял этот факт, как брошенную в лицо перчатку. Что и говорить, не любили мою бабку, умела она подколоть...
- Язва, - припечатал бывший председатель бабу Зину и с того момента замолчал при встречах с ней.
Шло время. Я окончил школу и поступил в институт. На первом курсе и пришла из Яркино весть – баба Зина занемогла, совсем плоха. Звонила соседка, тётя Вера. Просила срочно приехать. Как назло, мать с отцом и сестрёнкой уехали в санаторий. Отцу выдали долгожданную путёвку. Родители обещали как можно быстрее вернуться с первым же поездом.
- А ты, Валера, поезжай скорее к бабушке. Жди нас там.
Делать нечего, отпросился в деканате и отправился на автовокзал. Успевал ещё на последний попутный рейс до Яркино. Всю дорогу я пялился на снежные пейзажи за окном автобуса, вспоминал своё детство и приезды к бабушке. Повзрослев, и сделав выводы, я понял, что деревенские зря боялись мою бабу Зину. Никакой колдуньей она не была, и язык у неё был самый обычный, просто она умела логически мыслить, потому и слова её, сказанные людям, часто оказывались пророческими. Но мы всегда склонны находить виноватых на стороне, только не в самих себе, так ведь легче. Вот и оказывалась крайней моя бабка. Закадычными друзьями мы с ней так и не стали, но общались вполне себе сносно. Созванивались. Она интересовалась моей учёбой и успехами. Надо сказать, что к Алёнке, моей младшей сестре, баба Зина отчего-то так не тянулась. Вежливо и кратко спрашивала о ней, но к телефону никогда не звала, да и на каникулы, как меня в своё время, не забирала. Странно, конечно, но я списывал это на причуды пожилого возраста, а сама Алёнка не шибко и обижалась, она всё больше зависала у дедушки с бабушкой со стороны матери. Тем паче, что те жили в одном с нами городе. Автобус тем временем затормозил у выкрашенной когда-то в синий цвет остановки, наполовину засыпанной сугробами и исписанной надписями в духе "сам ду.ра.к".
- Яркино, есть на выход? – обернулся водитель в салон.
- Есть, - я перехватил через плечо свою дорожную сумку и спрыгнул с подножки.
Автобус за моей спиной фыркнул и тут же скрылся в сумерках, опускавшихся на деревню. В морозном воздухе порхали редкие снежинки. Над лесом повис медяк луны. Вдалеке виднелись крыши домов и дымок из труб. До самого Яркино от дороги нужно было пройти ещё с километр, а потом ещё почти столько же до дома бабы Зины, что стоял на окраине. Покуда я добрался по хрусткому снежку до места, на небе уже зажглись звёзды и окончательно стемнело. Недолог зимний день. Жёлтыми свечами мерцали окна, отбрасывая на снег блики, в доме горела настольная лампа – это был её свет, я знал его хорошо. К воротам вела узкая тропка. За неплотно прикрытой шторой маячила тень. Соседка? Или бабе Зине полегчало? Я прибавил шагу, ноги уже начали замерзать в лёгких городских кроссовках. Стукнула щеколда. Вот и родной двор.
(продолжение следует)
Иллюстрация художник Андрей Дроздов.