Нам, как молодым специалистам, выделили старую избушку под жилье. Всего достоинства в этом подворье было что земли много. Сама избушка доброго слова не стоила. Продувалась как решето. Что могли сделали, утеплили. Да толку?
Ох, и намучились мы. Засыплешь, бывало, в печку ведро угля, а то и больше. Хватишся утром, а вода в ведрах, что на табуретки впритык к печке ставили, замёрзла. Пока затопишь, пока прогреется да лед растает уже и на работу бежать надо.
Сжалился над нами председатель. Двух молодых специалистов терять не хотел. Выделили нам лес на постройку дома. Строили сами с помощью друзей и соседей. Раньше ведь как было? Дружно жили, друг другу помогали. Комсомольцы, да и так добрые люди, "помочь" организовали. Сруб быстро под крышу подвели, а уж остальное сами. К ноябрю в свой дом перебрались. Как раз на седьмое ноября новоселье справляли.
Вскоре я забеременела. А потом и с дочкой дома осела. Раньше же не было таких декретов чтоб годами, да ещё деньги за это платят. Или в ясли отдавай, или увольняйся и сиди дома. Иван решил, что нечего маленького ребёнка на чужие руки перекладывать, а я, дурочка, согласилась. Вот у него с того времени и стало постепенно отношение ко мне меняться. Помогать куда меньше стал, а потом и вообще всю работу на меня переложил:
- Тебе, - говорит, - все равно делать нечего, дома сидишь. Так я - что ещё после работы должен картошку окучивать и грядки поливать? Крутись, зато не разжиреешь. Вот и крутилась пока не свалилась. И получается, что счастье, которому радовалась, мне же бедной обернулось. Не вытянула я.
Тут уборочная завершилась. Городская посмеялась, мол не нужен ей Ваня деревенский, хвостом махнула и уехала. . Вспомнил он, что у него жена и дочь.
Искать меня долго не пришлось, знал что я у бабушки своей проживаю. В один прекрасный день явился. Не с головой повинной, а словно одолжение делает. Не его вина, что жена уехала. А, вроде, я виновата и он милость проявляет. Заваливается в избенку без всяких там "можно" или "разрешите", с порога заявляет:
- Домой собирайся.
- Никуда не поеду, - говорю ему, - не могу тебе такого простить.
- Я, - заявляет, - твоего прощения не спрашиваю. Главное чтоб домой вернулась. Мне в партию вступать, а из-за тебя по комсомольской линии выговоров нахватал.
- Я каким боком к твоим выговорам отношусь?
- Прямым. Семью не сохранила. Ты взбрыкнула, а мне отдуваться.
- Это, - говорю, - твои проблемы. Не я гуляла, а ты развеселой жизнью жил. Никуда не поеду.
Он за руку меня схватил, на кровать кинул:
- Собирайся, сказал!
Тут моя бабка со скалкой в руках из кухни вынырнула.
- Это почто ты руки распускаешь? Тебе кто позволил в чужом доме свои порядки писать?
- Иди отсюда! - Иван к ней повернулся и скалкой в лоб получил.
Откуда у бабушки силы взялись до сих пор не пойму, но припечатала крепко. Иван как подрубленный рухнул. По морде кровь течёт, он словно бревно лежит, не шевелится.
- Ой, баба, ты его убила!
Бабка спокойно скалку фартуком вытерла:
- Не голоси. Ничо ему не будет. Такого кабана убить ещё постараться надо.
Иван зашевелился, глазами заморгал.
- Очухался? - Бабушка его спрашивает. - Дорогу отсюда найдёшь? Али направить?
Он по косяку двери поднялся и молча в дверь вывалился.
- Беги, - говорит мне бабка, - догоняй если шибко жалко. Но учти: ежели побежишь боле ко мне не приползай. Сейчас уступишь, будешь всю жизнь битая.
Скалку в печку бросила, а пирог бутылкой докатала.
Осталась я с бабушкой. Только какое-то время прошло и стал Иван приезжать к нашему дому все чаще. Сначала, вроде, с дочкой повидаться. Потом ко мне на работу приходить стал. Деньги привозил. Новости рассказывал. Он в техникум на заочное поступил и старательно учился. Говорил, что председатель обещал его зав. ремонтными мастерскими назначить. Стал уговаривать о жизни совместной. Да только у меня словно в душе огонёк потух. Умом понимаю, что одной с ребёнком не мед, а сердцем простить не могу.
Тут бабушка моя болеть стала, на глазах таять. Пришлось метаться между работой, домом, ребёнком и больной бабушкой. Иван все чаще и настойчивее внимание проявлял. Помогать стал во всём. Ни какой работой не гнушался. Даже мыть бабушку в баню носил. Намою её, а он, как ребёнка, на руки и до постели несёт. Уложит, ещё подушки поправит и одеялом укроет.
- Чего такой угодливый стал? Охота со старухой возиться? - Бабушка у него спрашивает.
- Обязан за науку. - Отвечает.
Когда последний раз её в больницу забирали она мне сказала:
- Хватит мужику нервы мотать. Вот помру, сходитесь и живите. Он теперь учёный, зря колобродить не будет. Только послабления не давай.
С тем и уехала на скорой, а назад не вернулась.
Похоронили её и сошлись мы с Иваном. Когда ко двору подъехали половина деревни у своих калиток стояла, судачили: настоял все таки Иван на своём. Что теперь будет? Кто кого переборол?
Трудно опять привыкать было. Только к чести Ивана могу сказать что с того времени никогда больше не позволил себе ко мне относиться с грубостью, с пренебрежением. Стала я для него Мария Степановна. А через год у нас Вика родилась. Вот и получилась разница между девчонками пять лет.
- Ой, - вздохнула Галина, - Вот прямо хоть роман пиши.
- Точно, - поддакнула ей Наталья. - А я вот всегда смотрела и, честно сказать, завидовала. Живут же люди смолоду и до старости словно голуби. Думала вы серьёзно и ссориться никогда не ссорились.
- Не, девочки, жизнь без ссор не бывает. Только смотря как ссориться. Может мой бы пил и бил, да науку прошёл и с того момента знал: больше не прощу. Это он сейчас, на пенсии, расслабился. А пока работал самым трезвым мужиком в деревне был. Для всех баб примером, а мужикам бельмом в глазу. А теперь-то чего? Можно и покуролесить.
- Да ладно, тёть Маша, мой бы так куролесил. - Вздохнула Наталья. - Вот что с ним делать, с паразитом? Ой, девушки, засиделись. Побежала я.
- Вместе пойдем. - Поднялась Галина. - Тёть Маша, а деда может из сеней перетащить?
- Не надо. Сам переберется как проспится. Не зима, не замерзнет.
Сама же одеяло тёплое принесла и заботливо укрыла. А то скрючился кренделем, простынет ещё.
Среди ночи её грохот разбудил. Ведра цинковые, что на скамейке стояли, посыпались. Следом звон стекла. Тут уж она не выдержала, подскочила. Свет в коридоре включила, а потом и в сенях. Сидит Иван на полу, руку на весу держит, а по руке кровь.
- Где я?
- В гостях. Вставай давай. Что с рукой-то? Дай гляну.
- Я почему здесь оказался?
- По кочану. Где свалился там и спишь.
Помогла ему подняться. В кухне на табурет усадила. Руку осмотрела. Рана не глубокая, но через всю ладонь. Проверить бы надо не осталось ли стекло в ране. Да как его ночью переть в медпункт? Тряпкой перемотала и пошла к Галине. В окно постучала. Галка привычная, не напугаешь.
- Галь, выдь на минутку.
- Чего случилась?
- Иван порезался. Не посмотришь есть ли стекло в ране? Да и обработать надо.
- Сейчас приду.
Пока Галина рукой занималась, соседа расспрашивала:
- Дядь Вань, как получилось так, что пол сеней разворотил и ещё увечье себе нанёс?
- Черт его знает как получилось. Пить захотел. Стал с кровати вставать и краю найти не могу. В одну сторону пополз, края нет, в другую и в скамью врезался. Ведра упали. Понял, что в сенях. Встал, шагнул и за одеяло зацепился. Рукой об стол угодил, банки сшиб. Наклонился поднять, да не удержался. Вот рукой на осколок приземлился.
- Затейник. Осколков вроде нет. Сейчас забинтую, а завтра в медпункт на перевязку придёшь.
- Спасибо, Галя.
- Не за что. - На часы посмотрела. - Дай ему рассолу, тёть Маша, только не много. Полстакана, не больше. А то так и будет пить ходить. Пойду, может ещё часок посплю. А то мне сегодня на сутки.
Проводила Мария соседку, пошла в сенях порядок наводить. Больше уже не прилегла.
Дела переделала, в огород направилась. Перед уходом в комнату заглянула: спит сном праведника, руку перебинтованную вверх поднял словно на собрании голосует. Ну не паразит ли?
Как не хотел картошку огребать так все одно отвертелся. Не мытьем так катаньем.
Продолжение тут.