Совещание в Ставке. Государь назначает себя Верховным главнокомандующим. Тень Распутина витает на фронте. Духовенство на фронте. Семейные проблемы в тылу. Гибель сестры милосердия.
Предыдущую главу 8.1 читайте здесь.
Совещание в Ставке.
19 августа к концу дня из штаба Казнакова пришли два приказа: в соответствии с первым полк снимали с позиций и отводили в Двинск и далее в Полоцк на отдых и пополнение, в соответствии со вторым Вяземскому надлежало срочно прибыть в штаб армии.
Первый приказ пришёл вовремя, от полка осталось три пятых, но что немного успокаивало Вяземского, что все эскадроны пострадали в одинаковой степени, такова оказалась выучка вахмистра Жамина. Из этого следовало, что после учёбы Жамин должен вернуться в полк, а не попасть куда-то в другую часть. Второй приказ был как приказ, и Аркадий Иванович оставил полк на ротмистра Дрока.
На следующий день вместе с начальником штаба 5-й армии генералом Миллером и несколькими офицерами он выехал в штаб фронта. Доехать не успели, с полдороги их повернули на Могилёв.
Отцу Иллариону Вяземский разрешил по приглашению протопресвитера отца Георгия съездить в Ставку, но в связи с делами отец Илларион смог выехать несколькими днями позже.
Ни с кем из офицеров-попутчиков Вяземский не был знаком. О цели вызова не сообщили.
Офицеры разговаривали между собой и довольно свободно обменивались мнениями. Они все были штабные: из штаба 5-й армии и штабов пехотных корпусов. Вяземский не выходил из боёв почти полтора месяца, конечно, не как пехота — не каждый день, — и его перебрасывали с участка на участок, но о том, что происходило выше сводного кавалерийского гвардейского корпуса Казнакова, он не был осведомлён, поэтому держался несколько в стороне. А его внешний вид был настолько «окопный», что с вопросами к нему не подходили. Ещё было примечательно то, что офицеры, ехавшие с ним, все были армейские, в своё время попавшие на Северо-Западный фронт из разных, по большей части тыловых округов, и Вяземского воспринимали как своего, им было неизвестно его гвардейское прошлое, поэтому они между собою были откровенны.
Вяземского отозвали из-под Гродно. С генералом Миллером и офицерами он встретился в Вильно. Фронт настолько сильно отступил на восток, что Ставку из Барановичей перевели в Могилёв.
Офицеры рассуждали о предательстве в Петрограде и — то так, то этак — лягали императрицу: все дружно они ссылали её в монастырь. Вяземского это раздражало. По долгу дворцовой службы он был её величеству неоднократно и лично представлен, хорошо её знал и понимал, что все эти разговоры происходят от проигрышей и поражений, преследующих русскую армию с самого начала войны. Офицеры тоже это знали, но, как люди простые, то есть далёкие от двора, полагали, что, удаляя из столицы государыню и отделяя её от государя, они таким образом приближают победу. Аркадий Иванович мог оборвать офицеров и призвать их к порядку, но рядом был Евгений Карлович Миллер и помалкивал. Ещё сказывалась накопленная в последних боях усталость, правда, ободряли слова командующего Павла Адамовича Плеве при последней встрече:
— Я доволен вашим полком, Аркадий Иванович. Вы подтверждаете старую нашу истину: кавалерия такова, каков её командир.
Поэтому Вяземский перестал слушать офицеров и думал одно: «Пустое! Это всё, господа, — пустое!»
Он подолгу стоял у окна, любовался зеленью уходящего лета и расстраивался, когда поезд пересекал дороги, пыльные и запруженные толпами серых военных и невоенных людей.
***
В Ставку добрались 22 августа, и сразу стало известно, что прибыл государь. Вяземского и офицеров поселили в гостинице, не слишком далеко от дома губернатора, никаких вызовов никто не получал, поэтому отсиживались, отсыпались в номерах, встречались в ресторане за обедом, на следующий день в гостинице поселились несколько офицеров с Юго-Западного фронта, и среди них был капитан барон фон Адельберг. Вяземский ему очень обрадовался, теперь было с кем поговорить.
Гостиница располагалась близко от Губернаторской площади, на высоком берегу Днепра.
Погода стояла пасмурная, влажная, было не жарко, и в ситуации вынужденного безделья всё это располагало к прогулкам и разговорам.
— А слышали, — спросил Адельберг, когда они, прогуливаясь, нашли красивое место над Днепром и присели с папиросами, — что в день ангела великого князя, когда закладывали часовню, у него в руках разломился закладной камень, а через несколько дней пал Ковно, а потом приехал министр Поливанов вместо снятого Сухомлинова, и в тот же вечер издохла любимая великого князя чистокровная?
— Нет! — ответил Вяземский, он был удивлён: такое стечение обстоятельств, и одно неприятнее другого. — Я хорошо знаю великого князя, наверное, его это повергло в глубочайшее уныние?
— Да, — дымя папиросой и рассматривая чтото в траве, произнёс Адельберг. — Я тоже хорошо знаю его высочество, но даже представить себе не могу, что в это время было у него на душе.
— И как всё сошлось! — также задумчиво произнёс Вяземский.
Они молчали долго и глядели на тихую воду Днепра. Днепр изгибался, вода текла медленно в узких берегах, и, похоже было, что в такую безветренную погоду остановилась, так зеркально отражались кусты и деревья на противоположном берегу.
— Николай Николаевич человек набожный… конечно, ему было тяжело!
И Вяземскому, и Адельбергу уже было известно, что государь принял решение отстранить своего дядю от верховного главнокомандования и принять эту должность самому, полностью сменить штаб и вместо Янушкевича назначить Алексеева, а тот, и это было бы логично, заменит кадры штаба.
— Как вы думаете, нас вызвали, чтобы сделать предложение? — спросил Аркадий Иванович.
— Полагаю, что да, — ответил Адельберг.
— И какое у вас мнение на сей счёт?
— Очень трудный вопрос, Аркадий Иванович. Даже не знаю, что сказать. Алексеев и Пустовойтенко — это, конечно, не Янушкевич и Данилов. Однако меня тут больше всего волнует другое… Государь мог назначить Алексеева начальником штаба и к великому князю. У великого князя огромный авторитет в войсках, в него все верят до последнего солдата. В конце концов, государь мог убрать своего дядю и просто назначить главнокомандующим генерала Алексеева. Но сейчас государь назначил главнокомандующим себя! А это очень опасная позиция!
Вяземский слушал Адельберга и был согласен с каждым его словом.
— Чем же? — спросил он, только чтобы поддержать разговор.
— Пальцев не хватит, — хмыкнул Адельберг. — Во-первых, битвы выигрывают солдаты, а проигрывают генералы, поэтому все в будущем проигранные баталии неизбежно зачтут на счёт государя. Наши несостоявшиеся планы наступательных кампаний на этот год, как на Юго-Западном, так и на СевероЗападном фронте…
— А были такие? — перебил Вяземский.
— Были, Аркадий Иванович, как не быть! Наш командующий Иванов вместе с Алексеевым предлагали прорвать Карпаты, наконец выйти на Венгерскую равнину, занять Вену и Будапешт и выбить Австрию из войны, а вашему Северо-Западному фронту — занять Восточную Пруссию и выстраиваться на стратегическое направление на Берлин…
— Это с нашими-то запасами и никудышным пополнением? — Вяземскому не доводилось слышать о таких планах.
— Поэтому я и говорю, что не столько несостоявшиеся планы, сколько поражения, которые мы потерпели, великий князь хотя и с большими трудностями принял на себя, но при поддержке государя принимал бы и дальше и устоял, а теперь, если такое повторится, горечь поражений придётся принимать лично государю! И в этом огромная разница. Второе! Не думаю, что на своей нынешней позиции государь станет оспаривать мнения Алексеева или не утверждать его планов, значит что? Значит, государь при своём начштаба — номинальный главнокомандующий. Третье! К великому сожалению, над государем и государыней витает тень Распутина. В России уже только ленивый не говорит о предательстве и государыне-шпионке. Значит, в случае неудач, а от них никто не застрахован, ваша правота — патронов и снарядов как не было, так и нет — вина за это будет ложиться на царскую фамилию, а это намного больше, чем если только на одного государя. Несравнимо! И последнее, самое главное — государь здесь, а в Петрограде кто? Притом что государь здесь для принятия военных решений практически не нужен! А кто будет принимать решения в столице? А положение сейчас очень похожее на то, что было в девятьсот пятом, не правда ли?
«Да! — слушал и с досадою размышлял Вяземский. — Насколько же в штабах всё видится иначе?!»
Адельберг замолчал и искоса поглядывал на своего собеседника: «Вот так, дорогой Аркадий Иванович, немного можно разглядеть с высоты драгунского седла!»
«Резонно, всё очень резонно! — решал для себя Вяземский. — Нельзя здесь оставаться. Какими бы лестными ни были предложения, нужно возвращаться в полк!»
— И к какому решению склоняетесь вы? — спросил он Адельберга.
— Это сложный вопрос. С одной стороны, я всего лишь заведую разведкой на направлении армии, и у меня налажена работа. Подобрать себе замену не могу, значит, пришлют кого-то одному богу известно кого, и мои люди за линией фронта могут оказаться перед смертельным риском. Специальные разведывательные отряды особого назначения, как их иногда называют, пока себя не показали, они могут срисовать оборону неприятеля, что-нибудь взорвать или кого-нибудь убить, какого-нибудь генерала, привести языка, но не больше. От меня же требуют сведения более глубокие, а если я приму предложение остаться, то всё придётся начинать с нуля. Поэтому я думаю, что помочь Алексееву и Пустовойтенко я мог бы и со своего старого места, а тут уж пусть посадят кого-нибудь новенького. А у вас какое мнение?
— Такое же. Мне совсем не хочется оставлять полк, я его только взял в руки, полк в меня поверил, толькотолько натянулись все связующие нити… Я буду отказываться, надеюсь, меня поймут!
Адельберг взялся за цепочку, достал роскошные часы с боем и щёлкнул крышкой.
— Вы не пойдёте на прощание великого князя со штабом?
— Не очень это ловко, я ведь с князем не работал.
Они поднялись.
— А я думаю, надо бы! Я думаю, что с этой заменой происходит нечто непростое, не просто генерал Алексеев меняет генерала Янушкевича… Это, думаю, событие на ровне с эпохальным, государь меняет великого князя, и хочется всё увидеть своими глазами. Думаю, если мы постоим в последнем ряду, князю будет не до нас, зато всё увидим.
С этим Вяземский согласился, и они пошли наверх к Губернаторской площади.
По дороге Вяземский вдруг вспомнил и спросил:
— Александр Петрович, а вам удалось передать письма сыновьям Константина Фёдоровича Розена, моего бывшего командира?
— Да, но не лично. Я сразу передал по их полкам, правда, дальнейшей судьбы не знаю.
Вяземский кивнул, на это сказать было нечего, и рассказал, что в Москве в отпуске купил английскую винтовку с оптическим прицелом. Адельберг благодушно улыбнулся:
— Ну что ж, с приобретеньицем вас, Аркадий Иванович, только пока фронты в движении, вряд ли она пригодится.
Прощание с верховным проходило в зале окружного суда. Вяземский и Адельберг встали у стены. Офицеры штаба заметно волновались. Вяземский иногда поглядывал на Адельберга, тот был весь внимание.
Великий князь вошёл, с высоты своего роста оглядел зал, встретился взглядом с Вяземским, совсем немного уступавшим ему, улыбнулся и кивнул. Потом стал говорить речь. Офицеры слушали в тишине. Великий князь говорил несколько минут и в конце сказал:
— Я уверен, что теперь вы ещё самоотверженнее будете служить, ибо теперь вы будете иметь счастье служить в Ставке, во главе которой сам государь. Помните это!
Великий князь замолчал, и Вяземский увидел, как у того блеснули слёзы. Адельберг это тоже увидел и многозначительно покачал головой. Гдето в передних рядах ктото упал от потери чувств. Великий князь сделал вид, что этого не заметил, и ушёл.
На следующий день великий князь отбывал из Ставки. На вокзал пришли прощаться все чины штаба. Было пасмурно, и на душе у всех — это чувствовалось — тоже было пасмурно. Великий князь и государь ненадолго поднялись в вагон, и через несколько минут государь вышел. Великий князь стоял на площадке, поезд тронулся, и он взял под козырек и так стоял, пока его было видно.
Вечером прибывших офицеров собрал новый начальник штаба генерал Алексеев. Беседовал с каждым отдельно в присутствии своего генералквартирмейстера Пустовойтенко. Многие офицеры выходили из кабинета с радостными, счастливыми лицами. Дошла очередь до Вяземского. Алексеев встретил его очень ласково, но расстроился, когда Вяземский попросил оставить его в полку.
— Ну что же, Аркадий Иванович, воля ваша! Ваш полк, насколько мне известно, выведен в тыл на отдых. — Он глянул на Пустовойтенко, тот кивнул. — Поэтому задержитесь на несколько дней, надо обновить карты и все сведения о положении на вашем участке… надо помочь.
После Вяземского вызвали Адельберга. Александр Петрович пробыл у генералов недолго, не больше пятнадцати минут, и вышел недовольный.
— Ну как? — обратился к нему Вяземский.
— Приказано задержаться на три недели.
Они пошли в конец коридора и закурили у открытого окна.
— Ну, три недели — невеликий срок, а в чём причина, какие резоны? — спросил Вяземский.
— Резоны простые: ваш Северо-Западный фронт делят на два, на Северный и Западный, и придётся создавать два управления фронтами, два генерал-квартирмейстерства, подбирать офицеров, определять направления и разделительную линию по задачам, в общем, много чего. Алексеев сказал, что через три недели он меня отпустит. Но…
Адельберг не закончил, мимо них, скользя по паркету, бежал поручик, у него было настолько счастливое лицо, светились глаза и подрагивал на кителе Георгиевский крест, что Вяземский и Адельберг переглянулись, а поручик чуть их не сбил, так он разогнался. Ему надо было налево на лестницу, а он проскочил и почти что врезался в офицеров.
— Что это вы, поручик, летите сломя голову? — спросил его Вяземский, посторонившись. — Зашибётесь ведь!
— Виноват, господин подполковник! Поручик Штин! — представился запыхавшийся поручик. — Надо поспеть к поезду, на всё полчаса. Извините, господа, великодушно!
— Вы от Пустовойтенко? — Адельберг оценивающе, с ног до головы оглядел поручика.
— Так точно, господин капитан!
— Получили назначение? Куда? — одновременно спросили Вяземский и Адельберг.
— Лучше не придумаешь, господа! Я занимаюсь картографией, написал кучу рапортов в войска и сейчас наконецто получил назначение к графу Келлеру, а что может быть лучше для картографии и разведки, чем кавалерийская дивизия? Не задерживайте, прошу, господа! А то ещё вдруг передумают!
— Бегите, поручик, бегите! Только и притормаживайте! Так недолго и ноги переломать, и к уважаемому Фёдору Артуровичу не попадёте!
— Благодарю вас, господа! — козырнул поручик Штин и сломя голову ринулся вниз по лестнице.
Отец Илларион приехал в Могилёв через день после отъезда из Ставки государя.
Его принял протопресвитер отец Георгий и предложил поселиться у могилёвского архиерея архимандрита Константина. Комнату с верандой отвели в гостевом доме рядом с летней кухней.
Отец Илларион наблюдал за тем, что происходило в Ставке, как бы со стороны. Почти каждый день, но мельком он виделся с отцом Георгием, говорили урывками.
— Я, батюшка отец Илларион, нахожусь в большом смятении, — сказал отец Георгий, когда в очередной раз пришёл и на веранде уже наставили самовар.
— Что так? — спросил отец Илларион.
— Недосуг было об этом говорить, но неладное творилось тут всё это время, особенно с великим князем!
Отец Илларион решил, что не будет переспрашивать, а будет только слушать.
— Задолго всё стало складываться, задолго, как перед грозой. А особенно после падения Варшавы и сдачи Новогеоргиевска. На глазах стал падать духом Николай Николаевич! Просто нижайше! С ним была истерика, совсем не как военный человек он себя вёл, мне даже пришлось его, с позволения сказать, поставить на место. Сдать города-то сдали, но армия не разбита и до́лжно воевать! А тут приходит другая новость, и того хлеще — государь смещает великого князя и сам принимает должность верховного.
— А Алексеев?
— С Алексеевым просто, генерал прибыл и сразу вошёл в дела. Бедные Янушкевич с Даниловым были как приговорённые в ожидании казни, от дел их уже отставили, а что дальше, не сказали. Все пребывали в ожидании самых плохих перемен!
Отец Илларион повёл головой и подался ближе к отцу Георгию.
— Удивляетесь, батюшка?
Отец Илларион кивнул и ещё ближе подсел к отцу Георгию.
— И всё так близко сопряжено с нашей матушкойцерковью!
Отец Илларион уже много месяцев об этом думал, и его мысли были грустные.
— Сколько Саблер был обер-прокурором Святейшего Синода? Четыре года? А как всё изменилось при этом? Вспомните Антония Храповицкого, его слова, что «ради удовольствия Владимира Карловича и борова поставим во епископы»! Проходит ли такое даром?
Отец Илларион слушал и думал, и чем больше думал, тем больше в его мыслях было горечи.
— Так-то, батюшка! Для Гришки Распутина при Саблере хорошо взрыхлили почву, вот и врос в неё крепко, когда всё только ради награды. Как Саблер раздавал их? И заметьте, монахам, игуменам и игуменьям, а для них-то что самая большая награда — это оставаться незамеченными и иметь возможность молиться Господу неслышно. Как же так можно, чтобы Гришка по грамоте ниже домашнего гусака, а вот же вам, сама императрица с ним совет держит, а мы-то чем хуже? Вот и оказалось, Гришка не в епископах, спаси Царица Небесная, зато стал ближе духовника царской семьи! А уж вокруг этого сколько всего развели? И кто первым поздравит государя с возложением на себя тягот главнокомандующего, и… ах… — отец Георгий досадливо махнул рукой, — что говорить! Как вы думаете, кто оказался самым первым?
Отец Илларион молчал.
— Тобольский епископ Варнава, Гришкин ставленник! Вот и считали и её величество, и Распутин, и даже царский духовник отец Александр, что лучшего, чем Владимир Карлович Саблер, на посту оберпрокурора и быть не может! Одной ниточкой повязаны!
— Так уже нет Саблера, — почти как вымаливая прощения с искренней надеждой произнёс отец Илларион, он взволновался, его рука так и тянулась к карману, где была трубочка-носогрейка и кисет.
— Правда ваша, отец Илларион, сменили Саблера, но уже сколько подпорок изпод церквиматушки повышибли, а народто всё это пропускает через себя! В этом горе! Разве в речах крепость? В речах — соблазн, сколь в них из Святого Писания ни цитируй, а Владимир Карлович уж как был в том горазд... Одним словом — разврат! А каково сейчас Александру Дмитриевичу?
— Самарину? — почемуто переспросил отец Илларион, хотя и так было понятно, о ком идёт речь.
— Да! Ему! — Ответил отец Георгий. — Представляете, как густо за это время наслоилось в авгиевых конюшнях, сколько надо повернуть рек, чтобы очистить в них, пробить новые пути, найти достойных людей, не говоря уже о том, чтобы старых наставить на путь истинный? Самарин-то всё это прекрасно понимал, и дошло до того, что он стал со мной советоваться, чтобы вообще упразднить оберпрокурорскую власть… на корню….
— А вы? — выдохнул отец Илларион.
— Вот уж не время, возразил я ему. Теперь такой сумбур всюду, такие всюду трения, а вы хотите в эту пору бросить наших архиереев одних… Плохую услугу вы окажете церкви, сказал я ему. Это надо будет сделать, но только не сейчас.
Отец Илларион распрямился, поджал губы и кивнул. Отец Георгий говорил взволнованно, редко с кем в Ставке можно было разговаривать так откровенно. Он встал и потянулся к самовару, отец Илларион попытался опередить, но отец Георгий жестом остановил его:
— Что вы, батюшка, что вы! Давайтека я вам горяченького добавлю… Пока суд да дело, у меня образовалось часа полтора свободного времени.
Отец Георгий налил кипятку, накрыл чайник шерстяным колпачком, немного выждал и стал разливать по чашкам.
— Прекрасное это дело, — сказал он, уже успокоившись, — когда не надо спешить хотя бы час-полтора, да чашку чаю… Вы-то в Сибири небось всяких лесных заварок знаете, ягод сушёных да трав?..
Отцу Иллариону при упоминании о лесных заварках взгрустнулось.
— Да, там у нас и брусника, и… чего только нет…
— Ну вот, а здесь только что земляника да крендельки с маком…
Они стали пить чай и молчали.
— Государь после как снял Саблера и назначил Самарина, две недели тут пребывал… в Могилёве… в столицу не возвращался, — вдруг промолвил отец Георгий, не поднимая от чашки с чаем задумчивых глаз.
— Отчего? — спросил отец Илларион.
— Неловко говорить, но, как мне сказали в свите, чтобы гнев государыни пересидеть.
Отец Илларион только покачал головой и подумал: «Суета сует и вечная суета!» — и почемуто ему вспомнились стоящие в ряд открытые гробы, на которые он смотрит через дым от кадила, а в них с прозрачными лицами лежат убиенные драгуны его полка, и за каждым гробом стоит мать, жена, домочадцы и чада мал мала меньше.
И молчат.
Письма и документы
★ ★ ★
Командиру 22 драгунского
Воскресенского полка
подполковнику Вяземскому А.И.
ХОДАТАЙСТВО
Сим ходатайствую за вахмистра Первого эскадрона Четвертакова, Иннокентия Иванова, георгиевского кавалера, о необходимости предоставления ему отпуска с возможностию посещения им родственников, проживающих в Иркутской губернии, село Лиственничное. Полагаю, что вахмистр Четвертаков своим геройством заслужил отпуск и может провести его дома, независимо от дальности проживания, в то время как полк находится на отдыхе и пополнении.
Одновременно довожу, что в семье Четвертакова случилось серьезное несчастье, связанное с возможным изнасилованием его жены Четвертаковой Марии Ипатьевой (в девичестве Иволгина). Так же довожу об этом факте, как необходимом, для его проверки и расследования. Если верить слухам, несчастье произошло с ней на железнодорожной станции Байкал, где вышеупомянутая Четвертакова (Иволгина) временно работала станционной поденщицей. Преступниками могут быть сопровождавшие маршевую роту из Читы два офицера, имена которых остались неизвестными. Известно то, что это могло произойти в июле месяце 1914 года, вероятно, после объявления мобилизации, поскольку она от этого родила в апреле или мае сего года. Полагаю необходимым снять показания с Четвертакова, откуда он узнал об этом происшествии, телеграфировать жандармскому начальнику Иркутской губернии и опросить священника села Лиственничное отца Василия (Еремина). В настоящее время, как явствует из личной переписки, отец Василий и его семья по-соседски оказывают помощь Четвертаковой и, полагаю, может знать о том, что с нею случилось.
Прошу не отказать.
Священник 22 драгунского
Воскресенского полка
Илларион (Алабин)
31 августа 1915 года от Р.Х.
★ ★ ★
Главнокомандующему СевероЗападным фронтом
генералу от инфантерии
Алексееву М.В.
ХОДАТАЙСТВО
Сим ходатайствую в воздаяние отменного мужества и примерной храбрости наградить сестру милосердия 1го санитарного поезда Гродненского крепостного лазарета Сиротину Татиану Ивановну Военным Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени посмертно.
26 июля сего 1915 года упомянутая Татиана Ивановна Сиротина, превозмогая смертельное отравление германским удушливым газом на позиции 1-й ополченческой роты, приданной 1-й роте 226 Землянского полка, подвигнула нижних чинов роты провести атаку на наступающего врага. Сиротина Т.И. во всё время вражеской атаки помогала отравленным и раненым, а когда положение оставшихся в живых стало совсем безнадежное, Сиротина Т.И. подала команду и, невзирая на губительный огонь и удушливый газ, повела на неприятеля около шестидесяти нижних чинов, увлекая за собой, в результате чего атака неприятеля была остановлена и более того, неприятель был сбит и обращен в бегство. В дальнейшем на данном участке неприятель более не решился атаковать наши передовые позиции близ с. Бялогронды.
Свидетелями сего доблестного подвига явились не только оставшиеся в живых нижние чины 1й роты 226 Землянского полка и ополченцы 1й роты, но и попавшие в плен нижние чины и унтерофицер 18го германского ландверного полка.
Представляю по удостоянию местной Кавалерской Георгиевской думы Крепости Осовец.
Комендант Крепости Осовец
генерал-лейтенант Бржозовский Н.А.
Августа 31 дня сего 1915 года
г. Псков».
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк, написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
======================================================