1898 год
«Ростовский округ. В течение последнего времени в некоторых селениях Ростовского округа появились в обращении фальшивые монеты 25-копеечного достоинства. Подделаны они очень искусно и с трудом отличаются от настоящих четвертаков. Между прочим, несколько таких монет были отобраны на днях у крестьян с. Цардарского, которые заявили, что получили их в городе при продаже сельских продуктов».
«Таганрог. Вдова поручика Е. И. Бенардаки пожертвовала городу Таганрогу 10000 рублей с условием, чтобы проценты с этого капитала отдавались бедным невестам преимущественно греческого происхождения. Дума постановила благодарить душеприказчиков жертвователя и назначить выдачу процентов по одному разу в год пяти невестам по жребию». (Приазовский Край. 142 от 02.06.1898 г.)
1902 год
«Из прошлого. Записки казака. Эпизоды из событий в Китае во время восстания «Большого кулака». Казак Слащевской станицы И. В. Цирульников доставил в редакцию «Приазовского края» свои записки о службе в Манчжурии в охранной службе на Восточно-Китайской железной дороге. Записки эти оказались в высокой степени интересными. Просто, беспритязательно, но очень колоритно и ярко рисует в них службу казака на далекой, чужой стороне. Воспоминания охватывают период восстания в Китае и передают эпизоды многих боевых столкновений с китайцами.
«18 сентября 1899 года на станции Алексиково Юго-восточной железной дороги была сформирована 16-я сотня охранной стражи для Китайской восточной ж. д., командиром которой был назначен штабс-капитан Ржевуцкий.
В этой сотне состояло и я. 23-го сентября наша сотня по железной дороге прибыла в Одессу. 29 октября пароход Добровольного флота «Орел» вышел из Одессы, нагруженный нашею и еще тремя сотнями. 28-го ноября мы благополучно прибыли в Порт-Артур, откуда наша сотня отправилась на место назначения, в Манчжурию, по Порт-артурской линии ж. д., в город Телин, где в то время стояла 8-я донская сотня охранной стражи. В последних числах того же ноября в Телине нас встретила 8-я сотня с ее командиром подъесаулом Денисовым и помощником главного начальника охранной стражи полковником Мишенко во главе.
Встреча эта обрадовала нас и надолго, если не навсегда, запечатлелась в нашей памяти. Нам был приготовлен горячий обед, состоящий из вкусно приготовленного, в обильном количестве, борща, мяса и каши, по которым мы в течение двух суток уже скучали. На обеде присутствовали все бывшие в то время в Телине начальники и станичники 8-й сотни. Более всего памятна эта встреча потому, что мы, находясь в чужом государстве, окруженные неведомым, грязным до отвращения и непонятно говорящим людом, жаждали скорее быть на месте назначения. И когда станичники 8-й сотни встретили нас, как товарищей по роду оружия, то очень обрадовались. Еще за 200 слишком верст нас встретил присланный от 8-й сотни проводник, казак Яков Пантелеев, который указывал нам дорогу, находил дворы для ночлега, покупал съестные припасы и далее находил у китайцев подкрепительные капли местного производства, хотя и неприятного запаха, но зато уж очень дешевые (10 копеек бутылка), крепость которых не ниже русского неочищенного спирта. Капли эти называются по-китайски «суля».
По прибытию в Телин, 8-я сотня в конном строю, за полверсты с распущенным знаменем с изображением дракона, встретила нас с ласками и «смирновкой», которую по пути от Порт-Артура мы нигде не встречали. По окончанию обеда, длившегося от 1-го до 5-ти часов пополудни, мы разместились в приготовленной для нас казарме на общих нарах, для послеобеденного отдыха, который нам был необходим после путешествия на тряских и неудобных одноколейных китайских фурманках, похожих на огненную колесницу, рисуемую на картинках. В каждую из них впрягалось не менее шести монгольской породы лошадей.
Фурманка эта во время езды трудно поворачивается в сторону, так как при повороте колеса тормозят и очень легко могут соскочить с оси при всяком толчке. Тяжести должны накладываться на фурманку непременно в равновесии, иначе воз или будет давить на коренную, или ставить ее на дыбы. Коренной и без того приходится страдать при поворотах и держать воз при спуске с горы; в последнем случае бедному животному нередко приходится кувыркаться вместе с фурманкой, платиться здоровьем и даже жизнью, но китайцы и в подобных случаях не имеют сострадания к животным и ездить на двухколейных фурманках не считают за грех.
На следующий день по прибытию мы занялись чисткой трехлинейных и пятизарядных винтовок со штыками и шашек. Несколько дней потом мы приготавливали и устраивали себе постели, кухню и пекарню. Затем мы выбрали из числа сотни артельщика.
Приготовивши все необходимое для существования, мы прожили почти до февраля праздно, несли обычную по внутреннему устройству сотни службу, изредка повторяли учения в пешем строю. Такая однообразная жизнь первое время показалась нам скучной, но с разрешения командира сотни, мы нередко развлекались ружейной охотой. Зная, что Манчжурия изобилует разного рода дичью, многие из нас приобрели собственное охотничье оружие, несмотря даже на утроенную цену. Охота была очень удачная, и мы набивали фазанов, куропаток, зайцев сколько кому хотелось, а нередко даже и диких коз.
В феврале 1900 года нам выдали казенных монгольской породы лошадей, неезженых, которые, несмотря на их малый рост, очень быстры, по большей части иноходцы, выносливы и все вообще требуют холи, а также и корма в значительно меньшей мере в сравнении с нашими донскими лошадьми. Так, во время обороны нашей в 1900 году от 25-го июня по 4-е сентября включительно против восставших китайцев, эти лошади по несколько дней сряду совсем не расседлывались, не видя корма и питья.
Во время пребывания в Телине нам жилось хорошо. На обязанности нашей лежало охранение строящейся железной дороги и ее рабочих, конные разъезды по линии отчуждения, сопровождение проезжающих по делам дороги лиц и денег. Все это мы несли в известной очереди. Недоставало нам только церкви. По обыкновению ежедневно в 9 часов вечера, а в праздники и утра, у нас совершалось частное домашнее богослужение, состоящее из пения некоторых молитв, во время «зари».
Праздник Св. Пасхи 9 апреля мы встретили весело. У нас в то время остановился священник охранной стражи, который ездил по линии для исполнения необходимых треб. В 12 часов ночи началась заутреня, вслед за которой, по неимению необходимых для литургии священных принадлежностей, была отслужена, так называемая, обедница. После богослужения священник объяснил нам величие праздника, каковым объяснением до глубины души тронул нас, слезы радости и восторга видны были у всех нас, встречавших великий праздник вдали от дорогой родины. Светлый праздник мы проводили хорошо и даже приглашали знакомых нам китайцев, которые хотя и не христиане, но, видимо, сознают, что православные праздники торжеством превосходят самый великий у них праздник под названием Новый год, который продолжается у них весь февраль.
От Пасхи до 19-го июня служба наша шла обычным порядком, как и раньше, с той лишь разницей, что в весеннее время в разных местах Манчжурии появляются разбойники, обитающие на местных высоких горах и в глубоких оврагах Хайларского хребта. Разбойники эти у китайцев называются «фунхуза». Партиями от 50 и до 200 человек нападают они на богатых китайцев, их постоялые дворы, вырезают народ, забирают добро и угоняют скот в горы. Мы нередко вступали с ними в бой, который всегда кончался тем, что мы разбивали их, как говорится, в пух и прах, захваченных же в плен представляли китайскому правительству, которое подвергало их смертной казни через отсечение головы. Казнь эта называется у китайцев «чики», что значит рубить. В редких случаях потеря случалась и с нашей стороны. В одной из таких схваток на каменной горе, над линией ж. д., 25 февраля 1900 года, был убит командир 15-й донской сотни есаул Янкевич.
19-го июня от китайских мальчиков мы узнали, что на другой день в г. Телин ожидается китайское войско и что это войско в недалеком будущем вступит с нами в бой. На следующий день мы стали заготовлять провиант и фураж в особенно большом количестве.
23-го июня утром были отправлены из Телина в Порт-Артур несколько женщин и детей с небольшим количеством охраны, на поезде, который, не доходя следующей первой от Телина станции, заметил разрушение железной дороги и пожар станции, а потому возвратился обратно в Телин. На обратном пути в поезд в некоторых местах уже был открыт ружейный огонь со стороны китайцев, которые толпами приступили к разрушению железной дороги, но поезд на всех парах пролетел почти благополучно. Из числа находившихся на поезде были ранены пулями одна женщина, двое детей и трое нижних чинов охраны. Телеграф и телефон были уже испорчены: на многих столбах были разбиты стаканчики, к которым прикрепляется проволока, а в некоторых местах срублены столбы и порвана проволока.
Находившиеся же на зажженной станции железнодорожные служащие и чины охранной стражи, в количестве 29 человек (в том числе и две женщины), были встречены и взяты названным поездом. Поезд возвратился в Телин в то время, когда рабочие стали убирать со станции аппараты и все вообще вещи, которые только возможно было увезти, унести, спрятать или даже уничтожить, дабы не оставить таковые в добычу неприятеля, который с напряженным вниманием, как голодный зверь на добычу, высматривал нас из-за высоких каменных стен города Телина, от которого в расстоянии 200 – 300 саженей расположена упомянутая станция.
К вечеру 23-го июня мы бросили посты, за исключением только двух дистанций Шахецзы и Шауньмяуза, находящиеся от нас к стороне Харбина, сдвинули четыре рабочих поезда и поставили против наших казарм, каковые находились в двух верстах от Телина по пути к Харбину.
Ночь под 24-е июня мы провели благополучно, но конные сторожевые разъезды вокруг казарм были увеличены до 30 человек в общем. Всю ночь эту из Телина слышны были говор, шум и крики взволновавшихся китайцев и оглушительный треск хлопушек, устроенных из бумаги и пороха, хлопание которых в точности похоже на ружейные выстрелы. Прибежавшие в эту ночь около сотни человек китайцев-католиков с тремя миссионерами объяснили, что в городе китайские солдаты казнят христиан и что они бежали из миссионерского подворья, просили у нас защиты и покровительства, в чем мы им, конечно, не отказали. Они поместились у нас во дворе, потому что казармы были переполнены разного рода провиантом и фуражом, да и сами мы помещались во дворе, при полной готовности каждую минуту к бою.
24-го июня в 3,5 часа пополудни мы поймали китайский обоз из 18 фурманок, на которых доставлялось из Гирина в Телин оружие; в числе последнего было с десяток пульных винчестеров и около сотни разнородных дробовых штуцеров. Некоторые фурманки были нагружены деньгами, в мексиканских долларах и китайских ланах. При обозе было захвачено и около сотни лошадей и 5 человек китайцев. День до самого вечера мы провели благополучно, а вечером командир отряда, штабс-капитан Ржевуцкий, приказал приготовиться к отступлению, иметь на руках по 200 патронов, вьюк брать самый необходимый с расчетом, чтобы он был не слишком обременительным для лошадей, которые у нас были наполовину в черном теле. Обоз наш состоял из китайских фурманок, числом около 50 штук, которые были нагружены провиантом, инженерной казной и принятыми нами под свое покровительство китайцами.
В ночь на 25-е июня наши лазутчики узнали, что железные ворота Телина, со стороны наших казарм, растворились и китайцы приготовились к нападению на нас. Лазутчики, по приказанию начальника отряда, подожгли находившиеся между городом и нашими казармами, китайские подворья, из которых жители на кануне этого ушли в Телин и в горы.
На рассвете 25-го июня китайцы из Телина сделали наступление, но, получив от нас два дружных и метких залпа, от которых в передней их части получились значительные пробелы, бросились обратно в город и даже заперли городские ворота. Они испугались, потому что не могли понять, как можно было стрелять без промаха, когда впереди при ночной темноте ничего не видно, на самом деле, они нам видны были, как на ладони, потому что находились в местности, освещенной пылающими подворьями, подожженными для этой цели, тогда как мы, находясь в темноте, были им поэтому совершенно невидимы. Все это мы узнали от пойманных китайцев в момент их отступления. После наших залпов наступила мертвая тишина, лишь треск горевших строений и крик раненых китайцев, приносимый к нам легким утренним ветерком, по временам нарушал вдруг наступившую тишину. Через полчаса, на заре, по приказанию отрядного, мы стали отступать по направлению к Харбину. При отступлении мы в конном строю пропели молитвы «Господню» и «За Царя», подожгли свои казармы, в которых осталось все наше имущество, запас провианта и фуража, и тронулись вперед. Отряд наш состоял из 125 человек воинских чинов и около сотни человек вольнонаемных железнодорожных служащих; последние были вооружены казачьим охотничьим оружием, а часть – отбитым у китайцев.
День 25-го июня мы шли благополучно. В деревнях, расположенных по пути нашего следования, не было ни одного живого существа; жители со всеми домашними животными, провиантом и скарбом скрылись; в редких дворах слышен был лай оставшихся собак; рассыпанный по дороге хлеб и черепки битой посуды указывали на поспешный отъезд жителей; лишь зеленые нивы свидетельствовали о том, что здесь живут люди. Неподалеку, в стороне, параллельно нашему пути, пролегало полотно железной дороги, на котором во многих местах попадались железнодорожные инструменты: лопаты, тачки, брошенные рабочими по получению известия о войне.
В сумерках того же дня мы подошли к городу Кай-Ю-Ань. Все постройки станции, находящиеся неподалеку от города, были сожжены; недогоревшие столбы еще дымились. Мы остановились ночевать против городка Кай-Ю-Ань, с левой его стороны в двух верстах.
Город был наполнен войском. В эту ночь с нашего бивуака бежал молодой китаец, служивший нашей 16-й сотне в качестве переводчика, которого мы звали Еремка. Прибежав в город, он передал находившемуся там войску сведения о наших силах и расположении наших войск. Из города бежавший переводчик тотчас же был послан китайским войском с разъездом около 70 человек. В то время, когда переводчик вел разъезд, в лагере у нас уже было известно, что переводчик бежал, а потому были предприняты тщательные меры к розыску последнего. Когда об этом было сообщено, наши конные сторожевые разъезды вокруг бивуака удвоили внимание и, услышав шорох, сделали засаду. Бежавший переводчик совсем не знал, что у нас есть сторожевые разъезды, так как от таких лиц все наши секреты скрывались, а потому и не мог предупредить китайский разъезд, вследствие чего последний вместе с переводчиком и попал в руки нашей засады даже без выстрела.
26-го июня, на рассвете, мы двинулись далее и как только поднялись на гору не более версты от Кай-Ю-Ань, китайское войско напало на нас сзади. Мы находились в открытой местности, между двумя открытыми оврагами, в котором подобно тучи скворцов, находилась китайская пехота. Адский огонь, поднятый ее против нас, не причинил нам никакого урона. По приказанию командира мы спешились и разделились на три части так, что обоз находился у нас в средине. После этого мы послали китайцам несколько дружных залпов, отчего те бросились отступать по направлению к городу, потеряв значительную часть убитыми и ранеными. Мы тронулись вперед своим путем, но китайская кавалерия стала преследовать нас. Тогда мы, не доходя приблизительно 100 – 200 саженей до какой-нибудь балки или оврага, находившихся по пути нашего следования, разбивали один или два ящика с серебряными монетами и рассыпали их по дороге, в балке же или овраге оставались наши засады. Обоз наш шел своим путем, и, когда преследователи доезжали до денег, которые, благодаря солнечному свету, блестят еще издали, стремглав бросались подбирать деньги, образуя собой сплошную ползущую массу. В этот-то момент наша засада по известной дистанции укладывала их пулями на месте. Засад такого рода было две, и после второй засады китайцы уже не преследовали нас, поняв, вероятно, в чем дело (в двух случаях они потеряли не менее 500 человек).
В 12 часов ночи мы пришли в деревню Шахенцзы, в которой находились инженер Маковский и 26 нижних чинов из числа нашей 16-й сотни.
В Шахенцзы мы переночевали, забрали инженерную казну и народ и утром, с восходом солнца, отправились в деревню Шуань-Мяузы, в которой находился инженер Горбатенко и несколько человек охраны нашей же 16-й сотни.
В Шуань-Мяузы мы прибыли в 10 часов утра. Подъезжая к деревне, мы увидели китайскую фурманку, окруженную всадниками, около 30 человек. Фурманка и всадники неслись во весь карьер, мимо подворья нашего инженера прямо в крепость, отстоящую от подворья на расстоянии одной версты. Шагах в 400 от инженерского подворья протекает незначительная речушка по направлению к крепости. Последняя находилась на самом берегу речки, протекающей по крутому оврагу. Воды в ней было мало. Песчаное дно речки было покрыто местами густым хворостом под названием «белоталь». По прибытию в инженерное подворье мы поставили лошадей в конюшни, фурманки с необходимым вещами, провиантом и казной во дворе, а фурманки, в которых ехали китайцы-христиане с миссионерами за двором, против отворенных ворот подворья, в сторону речки. Была ясная и тихая погода. Мы принялись кормить лошадей и укладывать имущество инженера этой дистанции в фурманки, а некоторые из нас приготовляли обед. В момент, когда мы только что приступили к обеду, из речки подползли китайцы и открыли в нас сильную пальбу. Моментально раздался у нас звук тревожного сигнала, и через минуту мы, имея впереди себя смелого и опытного командира бросились на китайцев, несмотря на град сыпавшихся пуль. Не более как через десять минут речка была почти запружена мертвыми китайцами настолько, что вода в ней превратилась в кровь. Многие китайцы, бежавшие в крепость, были побиты, и сама крепость сожжена; большая же часть отступила к югу и из занятою ее деревушки совершенно бесполезно открыла стрельбу в нас. Во время схватки в речке с нашей стороны не было урона, но сначала, когда мы бросились на китайцев, в воротах из числа нас были легко ранены два человека, но они об этом даже не заявляли. По окончанию боя, оставив наблюдательные заставы, мы собрались в подворье, обнесенное кругом в сажень высоты стеною из глины и соломы.
В сумерках я пошел на кухню выпить воды и в темном углу подворья заметил, что английский миссионер, ехавший вместе с нами, стоял на коленях и плакал, что-то тихо бормоча про себя. Я попросил его с собою на кухню, чтобы дать ему чего-нибудь закусить, но он по-китайски сказал «товсе», т. е. благодарю, и объяснил мне, что его многие приглашали и что он в таком состоянии духа пищи принимать не может, а удалился в темный уголок один для того, чтобы молиться о спасении всех нас. Извинившись, я пошел на кухню, оставив его в покое.
Ночью, перед рассветом, мы бросили Шаунь-Мяузы и отправились далее. До Харбина надо было ехать еще более 500 верст. Местность эта была мне незнакома, потому что находилась вне района, занимаемого нашей 16-й сотней, а потому название тех пунктов, на которых у нас по пути происходили кровопролитные стычки с китайцами, я не знаю. В общем, по 8-е июля у нас было шесть сражений из числа которых два были серьезные.
Во всех этих сражениях из среды нас убыло разновременно: ранеными около 35 человек, убитыми – 8 человек. Мы похоронили убитых на пути следования без гробов; в наскоро вырытую могилу постилали траву, на постланное клали убитых, накрывали травою лицо и пели «Святый Боже» и после этого засыпали землей. В одной из таких могил, на самом полотне железной дороги, похоронены четыре убитых. Могила эта мне более других памятна, потому что похороны совершались ночью, во время перестрелки с неприятелем.
8-го июля мы подошли к реке Сунгари (120 верст, не доходя до Харбина), оттуда мы в поезде благополучно прибыли в Харбин 9-го июля в 7 часов утра. На следующий день от реки Сунгари были доставлены в Харбин все служащие на железной дороге, а также и поезда. Из числа поездов самые последние два поезда не дошли до Харбина двух верст, так как находящийся впереди временный деревянный железнодорожный мост через балку был подожжен китайцами из крепости под названием «Ханжин завод». Завод этот находился на расстоянии не более 100 саженей от моста, над самой балкой, а потому поезда остановились, не доходя моста, откуда бывшие в поездах прибыли в Харбин пешком.
По полученным сведениям, мы ожидали нападения на Харбин 13-го июля с трех сторон. 13-го июля были сделаны две попытки: одна из упомянутого выше «Ханжина завода» на новый город, а вторая на пристань Сунгари. Мы легко разбили китайцев, а при взятии «Ханжина завода» отняли у них два орудия и снаряды к ним; крепость же превратили в развалины. При взятии крепости «Ханжин завод» был ранен командир 16-й сотни штабс-капитан Ржевуцкий, пулею навылет в левую часть груди. Командование сотней перешло к сотнику Касьянову. Раненый командир впоследствии выздоровел.
До 4-го августа мы жили в Харбине благополучно. 4-го августа мы приготовились к усмирению города Ажехе, находящегося в 35 верстах от Харбина по пути к Никольску. Утром, по окончанию молебна, мы двинулись вперед. Отряд наш состоял из 4-х сотен казаков охранной стражи, с двумя орудиями, отбитыми у китайцев в упомянутом «Ханжином заводе», под командованием главного начальника охранной стражи генерал-майора Гернроса и прибывшего на помощь из России генерал-майора Сахарова с небольшим отрядом при двух батареях.
5-го августа, утром, после небольшой орудийной перестрелки, мы завладели городом, который потерпел большое разрушение, много зданий было разрушено и зажжено орудийными снарядами. В 10 часов утра мы въехали в город, по улицам которого лежало много убитых китайцев, из числа которых много еще мучилось в предсмертной агонии. При въезде в город, в северных воротах, со стороны города стояли два подбитых и брошенных китайских орудия с зарядными ящиками, последние были в углу, завалены убитыми китайцами.
До 11-го августа мы стояли лагерем около города с горной его стороны. 11-го августа, утром, выслушав напутственный молебен, мы в составе 4-х сотен, учувствовавших при взятии Ажехе, пошли по линии железной дороги, пролегающей между лесистых и высоких гор Хайларского хребта, по направлению к Никольску (железная дорога еще не была соединена с Никольском). Поход наш был очень трудный и медленный, потому что лили сильные дожди, отчего болота сделались непроходимыми; в некоторых местах мы даже бутили их хвойным лесом. По большей части мы шли по самому полотну железной дороги, вследствие чего некоторые лошади захромали, так как они, ступая между шпал, посбивали себе щетки; стороною же невозможно было идти по той причине, что местность была болотистой, и лошади совсем вязли. По пути во многих местах были брошены вагоны и паровозы, которые или были разрушены до основания, или, судя по оставленным на месте разрушения приспособлениям, целиком свалены с рельсов и, очевидно, эта операция производилась массой народа; под одни из сваленных вагонов был найден задавленный китаец.
В двух местах по пути мы встретили около 400 человек «Большого кулака» и около 70 человек хунхузов, из которых часть была разбита, большинство же разбежались. Из партии «Большого кулака» оказалось: убитых 67 человек и два мальчика ранеными. Мальчики эти находились в числе войск; их китайцы считали непобедимыми. У мальчиков этих оказались записки в пришитых к воротнику и правой поле желтого костюма сумочках. Записки эти, по заключению врача, были написаны кровью и служили, по объяснению китайцев, в качестве заговоров против действия всякого рода оружия. На обязанности этих мальчиков было держать за концы их волшебный шнур, растянутым перед их фронтом во время сражения. После допроса мальчикам была оказана медицинская помощь.
20-го августа мы дошли до предполагаемой станции Мододзян на реке Эха, где встретили русское войско, которое шло к нам на помощь из Никольска. В Мододзяне мы отдыхали до 26-го августа и после отдыха пошли обратным путем.
4-го сентября мы прибыли в Харбин, а 5-го числа я лег в центральную больницу, так как в последнем походе я простудился и сильно заболел. 27 сентября, по освидетельствованию комиссией, я был уволен в отставку по случаю потери здоровья. Г. Жулавский». (Приазовский край. От 02.06.1902 г.).