Травмы социального характера: стресс, трудности и совладание

• детская психология
• социальная психология
• саморегуляция
• ПТСР

Автор: Елена Владимировна Куфтяк

Люди на протяжении всей жизни общества переживают травмы социального характера — такие как войны, геноцид, вынужденная миграция, этнический конфликт, рабство и другие. Многочисленные исследователи указывают на взаимосвязь между психологическим опытом и социальным контекстом, порождающим этот опыт. Так, социальная ситуация обуславливает «социальное бытие» человека, в процессе которого им приобретаются новые свойства личности и вырабатываются новые стратегии поведения. Травматические ситуации приводят к тому, что социальное пространство «отчуждается» от человека. Особенно остро это переживают дети. Ребенок оказывается неспособным влиять на окружающую его ситуацию, он чувствует себя «посторонним» в этом мире. Отсюда развивается глобальное ощущение «отчуждения» от социального пространства «вообще», грозящее негативными последствиями.

Миграция на сегодняшний день является одной из тяжелейших макросоциальных проблем, характерных для многих стран и народов. Этническая миграция как случай массового перемещения, когда представители этнокультурной группы добровольно или вынуждено покидают территорию длительного проживания и переселяются в иное культурное пространство, связана с переживанием посттравматического стресса. Посттравматический стресс тесно связан с концепцией стресса Г. Селье, предполагающей переживание тревоги с последующим сбалансированным расходованием адаптационных резервов [7]. Адаптационная энергия не беспредельна, и если стрессор выступает как хронический фактор, то наступает истощение. На этой стадии собственных ресурсов организма недостаточно и необходима помощь извне. По мнению А.Г. Маклакова, под личностным адаптационным потенциалом понимаются индивидуально-психологические характеристики личности, что позволяет дифференцировать людей по степени устойчивости к стрессовым ситуациям [5].

С.А. Ларионова отмечает, что от адаптационных ресурсов личности зависит степень социально-психологической адаптированности [4]. Автор предлагает рассматривать адаптационные ресурсы личности как ряд ее социально-психологических и индивидуальных характеристик, определяющих степень адаптированности личности в конкретных социальных условиях. Уточним, что на современном этапе развития представлений об адаптационных механизмах личности говорят о соотношении психологических защит и копинг-поведения как единой системе. Данное положение проверяется рядом эмпирических исследований.

Посттравматические стрессовые расстройства являются наиболее распространенным симптомом пребывания человека в экстремальной ситуации. Многие работы подтверждают, что лица, пережившие подобные события, подвержены в значительной степени психическим расстройствам, а именно посттравматическим стрессовым расстройствам (ПТСР), тревожности и депрессии. Следует заметить, что дети проявляют признаки тревожности и расстройства настроения, в особенности ПТСР, в период, следующий за травмой [10], и должны считаться наиболее уязвимой категорией.

Более того, не только лица, пережившие травму, но и их близкие подвластны травматическому влиянию во многих отношениях. Дети отцов, принимавших участие в боевых действиях в Персидском заливе, обнаруживают повышенный уровень тревожности и депрессии [11]. ПТСР у ветеранов Вьетнама предопределяет у их детей поведенческие расстройства [12]. Ветераны боевых действий с обусловленным войной ПТСР гораздо чаще отмечали проблемы в развитии, а также поведенческие и эмоциональные проблемы у своих детей по сравнению с ветеранами, не страдающими ПТСР [16]. Было установлено, что более трети жен ветеранов соответствуют критериям вторичного травматического стресса [15]. В ряде исследований рассматривалось разнообразие трансгенерационного воздействия родительской травмы и симптомов посттравматического стресса на функции родителей, детское развитие, а также функционирование семей жертв Холокоста [14].

Несколько исследований было посвящено изучению семей, в которых как оба родителя, так и дети подвергались травматическим переживаниям. Было установлено, что как военная травма, так и эмоциональная реакция родителей в условиях ПТСР и тревожности были в значительной степени связаны с симптомами ПТСР и тревожности у детей в 100 травмированных семьях из Сектора Газа [18]. В ряде исследований отмечалась значительная взаимосвязь между пережитыми ранее военными событиями и масштабами семейного насилия, испытанного детьми. Насилие, обусловленное войной и родительским поведением, в свою очередь обусловливало диагноз ПТСР у детей [13].

Также приводятся данные, что у матерей детей из Боснии-Герцеговины по данным самоотчета был выявлен высокий уровень симптомов посттравматического стресса, как у женщин, так и у детей. Расстройство детей было связано как с их переживаниями, так и с посттравматической стрессовой реакцией матери [17].

В многочисленных исследованиях закономерностей миграции подчеркивается, что миграционные процессы приводят к возникновению комплекса «детских» проблем, которые характеризуются определенной спецификой и требуют детального рассмотрения. Важнейшими из них являются:

• психологические стрессы, связанные с вынужденной сменой места жительства и нарушением структуры привычных культурно-коммуникационных, родственно-семейных, природно-территориальных и других связей;
• трудности вживания в новую для ребенка среду общения и, как следствие, нередко возникающие состояния отчужденности и отверженности, тревожности и агрессивности;
• осложненное адаптацией к новой обстановке и культуре прохождение нормативного кризиса в подростковом возрасте, связанного со становлением самосознания, формированием целостности и возникновением личностных новообразований;
• адаптация детей к условиям российского образования, что вносит существенный акцент в работу образовательных учреждений, нуждающихся в институте психологической реабилитации и социальной адаптации детей.

Дети в ситуации миграции сталкиваются с рядом специфических трудностей и переживаний. Встреча с новой культурой, как правило, сопровождается глубоким психологическим потрясением — «культурным шоком», основными характеристиками которого являются: напряжение, связанное с усилиями, необходимыми для дальнейшей социально-психологической адаптации; чувство лишения, возникающее из-за потери привычного образа жизни, друзей, статуса и работы; чувство отверженности представителями новой культуры или отвержения их; сбой в социальных ролях и ролевых ожиданиях; путаница в ценностных ориентациях и самоидентификации; тревога, возникающая в результате осознания культурных различий; чувство неполноценности от неспособности «совладать» с новой средой. Так, требования нового культурного окружения становятся тяжелым испытанием для детей.

По данным Г. Триандис, дети дошкольного возраста адаптируются вполне успешно, а для школьников этот процесс оказывается мучительным, т.к. в классе они должны во всем походить на своих соучеников — и внешним видом, и манерами, и языком, и даже мыслями [19].

По данным О.Е. Хухлаева, в содержательную сферу страхов детей-беженцев и вынужденных переселенцев входят страхи, которые вызваны стрессами, пережитыми в экстремальной ситуации вынужденной миграции, зачастую приводящей к возникновению посттравматического стрессового расстройства [9]. Симптомокомплекс ПТСР, вызванный переживаниями событий, выходящих за рамки опыта обыденной жизни, проявляется у детей-беженцев в «страхе быть уничтоженным». «Страх быть уничтоженным» лежит в основе различных стратегий поведения у детей, вызванных ПТСР: от навязчивого повтора травматической ситуации до стойкого избегания всего, что связано с травмой. «Страх быть уничтоженным» имеет отличия от страха смерти, характерного для всех детей, тем, что он отражает возможность погибнуть «здесь-и-сейчас» и формирует тревожное отношение к миру. Страх имеет различные проявления с учетом исследуемой группы детей. У детей-беженцев из Афганистана в поведении крайне редко наблюдается проигрывание травматической ситуации, они более склонны использовать ситуации, взятые из масс-медиа (ТВ), которые приносят схожие переживания. Российские дети-беженцы, напротив, «страх быть уничтоженным» демонстрируют через внезапное повторное переживание травмирующих событий.

В.В. Гриценко, Н.Е. Шустова в своем исследовании установили, что у детей-переселенцев по сравнению с их сверстниками из числа коренного населения отмечается более высокий уровень общей неудовлетворенности жизнедеятельностью [1]. Самые большие различия были выявлены по двум показателям — удовлетворенности положением в классе и жилищно-бытовыми условиями. По мнению исследователей, полученные данные свидетельствуют о сложности социально-психологической адаптации детей-переселенцев.

В нашей предыдущей работе нами были описаны особенности совладающего поведения детей-мигрантов, что может раскрыть их адаптационный потенциал [8]. В работе было показано, что дети-мигранты чаще при возникновении трудных ситуаций используют следующие копинг-стратегии: «рисую, пишу или читаю что-нибудь», «обнимаю, прижимаю, глажу», «говорю с кем-нибудь». Однако, наименее выбираемыми оказались — «думаю об этом», «стараюсь забыть», «бью, ломаю или швыряю вещи». Полученные результаты указывают на преобладание в поведении у данной группы детей ориентации на социальные контакты с целью получения поддержки и проявление активно-деятельностного отвлечения, что более соответствует нормам поведения и социально одобряемо взрослыми [2]. Наименее предпочитаемыми являются копинг-стратегии, направленные на пассивное отвлечение и рефлексивный уход.

Дети, выбирая стратегии «рисую, пишу, читаю», «гуляю, бегаю, катаюсь на велосипеде», что является «детской работой», стараются заменить неприятные переживания активностью. Эти стратегии дают возможность переключения на другой вид детской деятельности, связанной с обучением или замещающими занятиями, что наиболее привычно школьникам. Конечно, дети по-прежнему много играют, однако, если провинившийся ребенок садится за уроки, вместо того чтобы играть, то он выполняет социально одобряемую деятельность и может рассчитывать на понимание и похвалу со стороны взрослых. В работе И.М. Никольской было показано, что использование замещающей активности характерно для тревожных детей [6]. Так через конкретные физические или умственные действия они снижают уровень своей тревоги.

Дети-мигранты склонны «плакать, грустить», «обнимать, прижимать, гладить», «говорить с кем-нибудь», что обладает высокой потребностью в поддержке со стороны. Предпочтение именно этих стратегий говорит об их чувствительности, послушности, с одной стороны, и открытости, сдержанности, с другой. Вероятно, что так дети-мигранты ощущают себя в безопасности, когда используют свой внутренний ресурс — «говорить», и в том случае, если рядом находится кто-то более сильный, кто может понять и утешить. Такое защитное поведение большинству из них приносит облегчение.

Напротив, дети — местные жители в адаптивном поведении используют стратегии, связанные с рефлексивным уходом (чаще склонны использовать «думаю об этом», «говорю сам с собой», «остаюсь сам по себе, один»), что, вероятно, указывает на их социальную робость и ориентированность на преодоление трудностей с помощью пассивных стратегий [3]. По-видимому, благодаря своей рефлексивности они не склонны к концентрации на неприятностях, стремятся скорее о них забыть. Подобное защитное поведение позволяет говорить о них как чувствительных, недостаточно открытых, кроме того, у них незначительно повышена тревожность и доминантность. В определенных жизненных ситуациях обострение последнего качества (доминантность) может спровоцировать у них агрессивное поведение (стратегия «бью, ломаю, швыряю»).

Итак, ситуация вынужденной миграции понимается как травма социального характера, имеющая проявления посттравматического стресса. Тревожные и депрессивные состояния являются «вторичными симптомами» стресса, а травматический опыт к тому же может иметь отдаленные последствия. Дети проявляют признаки тревожности и расстройства настроения, особенно в период, следующий за травмой, что дает основания считать их наиболее уязвимой категорией. Во многом исход посттравматического стресса зависит от адаптационных возможностей человека.

Библиографический список

1. Гриценко В.В., Шустова Н.Е. Социально-психологическая адаптация детей русских переселенцев в российском обществе // Психологический журнал. – 2004. – Т. 25. – № 3. – С. 25–33.
2. Куфтяк Е.В. Роль механизмов защитной системы в поддержании психологического здоровья современных дошкольников // Воспитание и обучение детей младшего возраста. – 2017. – № 6. – С. 99–100.
3. Куфтяк Е.В., Муратова А.А. Динамика совладания и психологических защит в сиблинговой подсистеме // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. Серия: Педагогика. Психология. Социальная работа. Ювенология. Социокинетика. – 2013. – Т. 19. – № 3. – С. 150–152.
4. Ларионова С.А. Концептуальная модель социально-психологической адаптации личности // Ежегодник Российского психологического общества: Материалы 3-го Всерос. съезда психологов. 25–28 июня 2003 г.: в 8 т. – СПб., 2003. – Т. 5. – С. 39–42.
5. Маклаков А.Г. Личностный адаптационный потенциал: его мобилизация и прогнозирование в экстремальных условиях // Психологический журнал. – 2001. – Т. 22. – № 1. – С. 16–24.
6. Никольская И.М., Грановская Р.М. Психологическая защита у детей. – СПб.: Речь, 2000. – 266 с.
7. Сергиенко Е.А., Виленская Г.А., Ковалева Ю.В. Контроль поведения как субъектная регуляция. – М.: Институт психологии РАН, 2010. – 352 с.
8. Тихонова И.В., Куфтяк Е.В. Этническая идентичность и ее уровни как критерии психического здоровья детей и подростков. – Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. – 248 с.
9. Хухлаев О.Е. Особенности содержания страха у детей вынужденных мигрантов: На материале исследования детей-беженцев 7–10 лет: автореф. дис. ... канд. психол. наук. – М., 2001. – 20 с.
10. Ahmad A., Von Knorring A.L., SundelinWahlsten V. Traumatic experiences and post-traumatic stress disorder in Kurdistanian children and their parents in homeland and exile: An epidemiological approach // Nordic Journal of Psychiatry. – 2008. – Vol. 62 (6). – P. 457–463.
11. Al-Turkait F.A., Ohaeri J.U. Psychopathological status, behavior problems, and family adjustment of Kuwaiti children whose fathers were involved in the fi rst Gulf war // Child and Adolescent Psychiatry and Mental Health. – 2008. – Vol. 2 (1). – P. 12.
12. Caselli L.T. The effect of PTSD and combat level on Vietnam veterans’ perceptions of child behavior and marital adjustment // Journal of Clinical Psychology. – 1995. – Vol. 51 (1). – P. 4–12.
13. Catani C., Jacob N., Schauer E., Kohila M., Neuner F. Family violence, war, and natural disasters: A study of the effect of extreme stress on children’s mental health in SriLanka // BMC Psychiatry. – 2008. – Vol. 8. – P. 33.
14. Dekel R., Goldblatt H. Is there intergenerational transmission of trauma? The case of combat veterans’ children // American Journal of Orthopsychiatry. – 2008. – Vol. 78 (3). – P. 281–289.
15. Francisković T., Stevanović A., Jelusić I., Roganović B., Klarić M., & Grković J. Secondary traumatization of wives of war veterans with posttraumatic stress disorder // Croatian Medical Journal. – 2007. – Vol. 48 (2). – 177–184.
16. Klarić M., Franćiŝković T., Klarić B., Kvesiŝ A., Kaŝtelan A., Graovac M., et al. Psychological problems in children of war veterans with posttraumatic stress disorder in Bosnia and Herzegovina: Crosssectional study // Croatian Medical Journal. – 2008. – Vol. 49 (4). – P. 491–498.
17. Smith P., Perrin S., Yule W., Rabe-Hesketh S. War Exposure and Maternal Reactions in the Psychological Adjustment of Children from Bosnia-Hercegovina // Journal of Child Psychology and Psychiatry. – 2001. – Vol. 42 (3). – P. 395–404.
18. Thabet A., Tawahina A.A., El Sarraj E., Vostanis P. Exposure to war trauma and PTSD among parents and children in the Gaza strip // European Child and Adolescent Psychiatry. – 2008. – Vol. 17 (4). – P. 191–199.
19. Triandis H.C. Culture and social behavior. – N.Y.: McGraw-Hill, 1994.

Источник: Куфтяк Е.В. Травмы социального характера: стресс, трудности и совладание // Вестник Костромского государственного университета. Серия: Педагогика. Психология. Социокинетика. 2018. Том 24. №3. С. 107–111.