Продолжаю вспоминать о маме. Вчера я остановилась на том, что мне на кладбище выделили землекопа, с которым мы должны были найти папино захоронение, чтобы землекоп увидел, где ему копать могилу для мамы - рядом с папой.
Я иногда размышляю, кто и по какой причине идёт в землекопы. Откуда-то у меня есть убеждение, что там работают бывшие сидельцы, зэки. Но по своему небольшому опыту общения с копальщиками я бы не сказала, что это зэки. Вежливые, воспитанные, с хорошей речью, без блатных взбрыков и выражений.
Правда, все - цинично-расчётливые. Сразу предупреждают, что за копку могилы надо дать бригаде 5 тысяч на руки, и это сверх официальной платы по чеку в 8 тысяч.
Для меня это существенная сумма. Деньги, с большим трудом накопленные маме на похороны, таяли со стремительной быстротой. Конечно, если не дашь бригаде - никто с ножом у горла у тебя стоять не будет. Но я, что с папой, что с мамой, побоялась, что землекопы, если им не дать, потом могут что-то сделать с могилой.
И ещё я когда-то видела, как родственники, видимо, не дали бригаде сверх чека, и землекоп начал ругню прямо над свежезакопанной могилой. Мне всего этого с похоронами мамы не хотелось. Хотелось, чтобы всё прошло тихо, спокойно, благоговейно. Сил качать права у меня не было. Я отдала им эти 5 тысяч.
Но это я забегаю вперёд, это будет завтра, на похоронах. А пока я, сиделка и землекоп шли искать могилу папы.
Когда мы хоронили бабушку (25 лет назад), так удачно получилось, что наш сосед по квартире как раз устроился работать в администрацию кладбища. Он без всякой мзды посодействовал тому, чтобы бабушку похоронили не у того самого на куличках, а поближе к главному проходу. Поэтому к бабушке я добираюсь быстро: из автобуса вышла - 5 - 10 минут ходьбы - и вот она, моя Тимофеевна.
Когда же умер папа (5 лет назад), сосед уже давно на кладбище не работал. У меня не было тысячи тысяч, чтобы платить за блатное ближнее место, поэтому папу похоронили в самом конце кладбища, куда от автобуса идти полчаса.
Меня это абсолютно не напрягает, я б и при деньгах не выбивала папе ближнее место, мне всё равно, где будут лежать мои родные, я до них доберусь в любом случае.
Пошли к папе. Шли долго. Сиделка (всё же 70 лет) за нами не поспевала, я замедляла шаг, чтобы её ждать. Хотя хотелось ни на что не отвлекаться, ни о ком не думать, быстро шагать с землекопом к нашей цели.
Дошли.
Все годы моего отсутствия у папы я думала о том, что мне будет трудно найти его захоронение, потому что люди мрут и мрут, кладбище разрастается, и если в первый год папиной смерти ещё можно ориентироваться на конец кладбища, то уже во второй, а тем более в пятый, папа явно будет лежать не в конце, а в непонятной середине, будет окружён кучей могил, кварталов.
Поэтому, когда мы пришли к нужному кварталу, меня в первую очередь поразило то, что квартал как в конце кладбища, так через 5 лет там и остался. То ли потому, что кладбище расширялось не вдаль, а вширь, то ли люди платили любые деньги, чтобы их родных захоранивали ближе.
И ещё меня поразило число военных могил. СВО. На каждой могиле флаг. Огромное количество могил, целый город. Отдельный город: военных хоронили отдельным кварталом.
Мы пошли искать папу, моего родного Василия. Землекоп и сиделка искали по табличкам - читали имена и смотрели годы, а я - по обрамлению и виду могилы - искала могилу на два места с одним небольшим крестом.
Папу нашла сиделка. За 5 лет, удивительно, могила не заросла травой - так, маленькие куртинки, на ней было чисто. Вот только красивый крест, покрытый когда-то лаком, полностью облез и являл собой серое рассохшееся дерево. А табличка с папиным именем совершенно не выгорела, как новая.
Мой папка, мой милый, родной. Я пришла к нему через 5 лет, пришла с горестным делом - приготовить рядом дом для мамочки. Мои родители, два моих светила. Всю жизнь я всей душой болела за них, всегда беспокоилась, чтобы им было хорошо, чтобы их никто не обидел.
Рано научившись читать и прочитав в детсадовском возрасте "Молодую гвардию" Фадеева, я надолго обрела боль и думу. Думала: ведь я слабая характером, не боец, не могу терпеть страдания - а вдруг война, вдруг я попаду в плен, вдруг на моих глазах, чтобы выбить из меня сведения, будут пытать моих родителей... Ведь я не выдержу, я сразу продам родину, партию и всё на свете.
Потом эти книжные страхи ушли, но общий страх, беспокойство за здоровье, счастье родителей был со мной всю жизнь. У меня родители - инвалиды с детства, оба немножко прихрамывали на одну ногу. Это абсолютно не мешало им вести насыщенную жизнь, путешествовать, пользоваться успехом у противоположного пола.
А папа ещё играл на гитаре и гармошке, имел лихой чуб, был начитанным. А мама пела, играла на аккордеоне, имела роскошную гриву, вышивала, вязала красивущие кружева, шила.
Инвалидность, хромота их не смущала, они не обращали на неё внимания. Поэтому непонятно, откуда у меня, ещё с детства, взялся страх, что маму и папу могут обидеть, обозвать, и им будет больно, неприятно. Когда кто-то у мамы спрашивал про ногу, мама просто, без стеснения отвечала, что детство попало на голод, начался туберкулёз сустава, сделали операцию, с тех пор осталась хромота.
Я же стояла рядом, слушала, всматривалась в маму: точно ей не больно, точно её не обидели - и всем своим маленьким сердцем готова была защитить её и папу.
Эту готовность я пронесла через всю жизнь.
Найдя папино захоронение, землекоп сделал пометку. Я тоже сделала для себя пометку - поискала, кто тут рядом с папой из приметных. Увидела у самой дороги могилу с плитой, где была фотография дедушки-полковника. Теперь, приезжая к родителям, буду ориентироваться на полковника. Папа с мамой лежат через несколько могил позади него.
Землекоп распрощался, пошёл к себе, мы с сиделкой - к себе, по своим делам.
Как всегда, на кладбище на меня снизошёл покой, умиротворение, отступила суета, подступила вера в вечность - и я, осознавая, зачем я тут, тем не менее не плакала, шла спокойно, на душе было грустно, но не тяжело - что-то вроде печаль моя светла...
Мы пошли с сиделкой на автобус. Но чуть постояв, я поняла, что ждать автобус мне некогда: впереди были ещё дела, а времени оставалось не так чтоб много. Поэтому я опять вызвала такси.
На кладбище обнаружилась идиотская бюрократическая особенность из категории "всё для людей, всё для их удобства". Оплачивать копку могилы надо было не на кладбище, а в городе, в спецтресте, который заведовал всеми кладбищами области. Пришлось из загорода ехать в центр города, чтобы внести деньги.
Машина на этот раз опять попалась удобная. Ну, и сиделке повезло с водителем - он был разговорчивый. Они мне не мешали. Я сидела одна сзади, вполуха слушала их беседу и ни о чем не думала - голова была пустая.
В спецтресте чуть было не приключилось что-то. Пять лет назад, когда я при захоронении папы бронировала место рядом для мамы, мне вписали маму в папино похоронное удостоверение и сказали в спецтресте взять бумагу - заверенное разрешение на бронь от директора. Потом эту бумагу надо было отдать администрации кладбища.
Но так как за пять лет я на кладбище не выбралась, то бумага лежала у меня и была объектом моей постоянной тревоги: маловероятно, но вдруг - вдруг без неё с папой кого-нибудь похоронят, займут мамино место.
Но теперь, в спецтресте, выяснилось, что бумагу не надо было никому отдавать, она должна была быть со мной. Когда я приготовилась оплатить копку могилы, женщина в окошке спросила: где разрешение на бронь для мамы? Я начала тыкать в запись в папином похоронном удостоверении.
- Нет, не то, разрешение где?
Я опять тычу в удостоверении, говорю, что больше у меня ничего нет. И женщина в ответ: тогда вам надо ехать на кладбище, потом к нам и оформлять разрешение. У меня ноги подкосились: КАК, КОГДА?!
Женщина поворошила мои бумаги: "Да вот же оно, разрешение, лежит у вас", - и вытащила эту бумажку, которая у меня хранилась в папином удостоверении 5 лет.
Я выдохнула. Всё, основные дела были сделаны. Осталось зайти в храм договориться об отпевании и купить еды на поминки. Но это всё у меня было рядом с домом - храм и магазин, поэтому я не волновалась, знала, что успею.