Как бы парадоксально это ни звучало, национально-освободительное движение в колонии - всегда результат отхода местных элит от национальных корней. Видные фигуры такого движения - почти всегда люди c европейским образованием, успевшие пожить в метрополии, увидеть жизнь белого человека, пропитаться новейшими течениями мысли. Первое поколение лидеров Индийского Национального Конгресса (ИНК) – хрестоматийный пример: Гокхале, Наороджи, Банерджи, Тилак получили образование в британских колледжах в Индии, хорошо знали европейскую политическую философию.
Гокхале, признанный лидер национального движения, стремился к индийской культурной и религиозной автономии, развивал образование на национальных языках, выстраивал индийскую идентичность вокруг индуизма. Но эти взгляды были лишь надстройкой для западных либеральных идей в духе Милля и Бёрка. Индию будущего он видел устроенной по либеральным принципам, наложенным на традиционную культуру.
В 1912 году Гокхале посетил Южную Африку, где встретился с местным борцом за права индийского меньшинства, 43-летним Мохандасом Карамчандом Ганди. Тот охотно принял наставления Гокхале, с которым разделял идеи ненасильственного сопротивления. В 1915 по приглашению всё того же Гокхале Ганди прибыл в Индию. В том же году его наставник умер, а спустя 5 лет, в 1920, Ганди возглавил ИНК. Это стало поворотным моментом для всего движения.
В молодости Ганди учился в Лондоне и был “больше англичанином, чем индусом”. Однако викторианская Англия была глуха к нуждам индийцев и прочих “людей второго сорта”. Ганди разочаровался в метрополии, её образе жизни и её политической философии и сформировал собственную стройную систему взглядов, известную как “сатьяграха”. И это был уже не “либерализм с индийской спецификой” Гокхале, а нечто подлинно антиевропейское, происходящее из хтонических глубин индийского сознания.
Ганди часто называют гуманистом, но это в корне ошибочно. Он отрицал фундаментальный для европейского гуманизма тезис: “Человек Есть Мера Всех Вещей”. Либералы, консерваторы, социалисты, фашисты – все они в конечном итоге стремились дать человеку достойную и счастливую жизнь в этом мире. Для Ганди же тварный мир был иллюзией, мороком, отделяющим душу от подлинного, божественного существования. Духовная чистота была для него выше человеческой жизни и благополучия.
Будучи аскетом, Ганди требовал этого и от других. Когда его жена и дети тяжело заболели, он настойчиво уговаривал их не есть мяса, даже если это в конечном итоге убьёт их. Вообще нельзя сказать, что Ганди относился к семье как-то по-особенному. Напротив, он старался дистанцироваться от всяких привязанностей: ради близких легко впасть в грех, нарушив божественное предписание.
Похожий мотив можно проследить и в его политических взглядах. Вести “сатьяграху”, ненасильственно противостоять злу, по Ганди, значит быть святым, быть мучеником. Смерть для Ганди не была чем-то чудовищным. Чудовищной была смерть вне добродетели. Ганди был последователен в своих взглядах до конца, и это приводило его к мыслям, которые могут показаться европейцу, мягко говоря, одиозными.
В 1930-е годы в Бенгалии случился голод. Погибли несколько миллионов человек. Ганди скорбел по ним, поскольку сочувствовал всякой жизни, но заявил: бенгальцы сами виновны в трагедии. Бедствие, по его мнению, стало чем-то вроде кармического воздаяния за дискриминацию неприкасаемых. Ещё более жёстко Ганди высказался о Холокосте: он утверждал, что лучшим выходом для евреев было бы массовое самоубийство, которое обратило бы внимание на бесчеловечность гитлеровского режима. Уже во время войны, в 1942 году, Ганди призывал воздержаться от вооружённого сопротивления и в случае предполагаемого японского вторжения, хотя и признавал, что это будет стоить миллионов жизней.
И всё же образ святого, созданный Ганди, вдохновлял других следовать за ним. Так, во время знаменитого Соляного похода 1930-ого группа последователей “сатьяграхи” (что характерно, состоящая по большей части из мусульман) была расстреляна британскими солдатами в городе Пешавар. Демонстранты не бежали и не сопротивлялись, а встречали пули грудью, встречая каждый залп возгласом “Аллах Акбар!”
Ганди не просто был мучеником. Он был “профессиональным” мучеником. Мучеником навязчивым, агрессивным. Он не просто был готов к мученическому подвигу – он искал его, требовал, чтобы противники заставили его страдать, навязывал им роль палачей. “Сатьяграха” била в самое сердце европейской культуры, в её христианское основание. Удар был тем сильнее, чем больше в него было вложено боли и смерти – и Ганди не стремился ограничивать себя в этих вложениях.
И Ганди победил. Он не убил ни одного британца, но заставил их поверить, что оставить Индию – их нравственный долг. В 1947 году колониальные войска покинули регион. Сразу вслед за этим разгорелась гражданская война: индуисты и мусульмане резали друг друга. Вскоре жертвой резни стал и он сам. В отличие деструктивной части его программы, конструктивная оказалась неудачной. Свободная Индия, конечно, не могла стать такой, какой её видел Ганди: обществом, погружённым в вечное высокодуховное средневековье.
Спустя четверть века после гибели Ганди Индия получила атомное оружие. Кто знает, как распорядился бы им он сам? Устроил бы ядерный геноцид всех соседей, как в “Цивилизации”? Безусловно нет. Но взорвать себя и своих последователей, быть может, десятки и сотни тысяч последователей, что с радостью пошли бы на смерть, что настойчиво требовали бы уничтожить их, чтобы только вызвать у общественности чувство вины за это уничтожение… Звучит пугающе правдоподобно.
Автор: Виталий Каткин