В лес девушка шла не впервые, но раньше всегда с бабушкой. Помнится, Вера Ивановна привычно надевала кофтейку и в любую погоду набрасывала сверху шерстяной платок – маленький ритуал, которого очень не хватало сейчас.
– Что, милая, колется? – баб Вера улыбалась, обнимая Таню, прислоняя её рыжую кудрявую голову к своему старческому плечу с тем самым платком. – Это ничего, зато не кусается! Зубы я ему все повыдергаю, ежели мою ягодку куснёт!
Рано утром они вдвоём выходили из дома, а летом даже раньше, чем очень рано, чуть не затемно, когда нельзя было встретить соседей, выводивших коров и коз на выпас или спешивших куда-то с такими же тёртыми пластмассовыми ведрами, как у баб Веры, пригодными для всего на свете, а особенно лесного чёса.
– Отчего я не с мамой, бабуль? Спать хочу!
Дома Таня валялась бы в кровати, пока не услышала запах воскресных оладий, баловалась и секретничала с мамой. В восемь лет у Тани много секретов, хранимых от всех на свете, особенно от бабушки, которая пусть родная, но очень суровая вызывала благоговение и страх ослушания. Под её надзором нельзя объедаться огурцами величиной с палец, белёсыми хвостиками молодой морковки, терпкими и кислыми яблоками. Баб Вера говорила, что всему своя пора.
– Лес ждёт, ягодка. Вот уедете с матерью к отцу в город – забывай меня и делай, что хочешь. А сейчас мне надо, чтоб ты не блудила и зверя не боялась. Мало ли как повернётся, думаешь, только торенной дорогой ходить будешь, или что волков не встретишь. Жизнь долгая, и не моя вина будет, когда...
Все ворчания бабушки Таня знала наизусть: "... худое случится".
Лес рядом с деревней и впрямь назывался волчьим, пусть хищников давно не встречали далеко вглубь чащобы. Охотники много лет назад, защищая деревню от напасти, истребили многих, если не всех. Досужие мужики и сейчас любили рассказывать, как находят сработавшие капканы тех лет, ржавые, с серыми сухими раздробленными костями внутри. Дети слушали байки с широко открытыми ртами и верили, что даже самый страшный хищник никогда уже не подойдёт их лесу, называемому волчьим по старинке, а потом вооружались палками и сами играли в охотники-волки, где у мохнатого лагеря не могло быть шанса на победу.
Вера Ивановна отгоняла внучку, и замахивалась на мужиков.
– Ишь, как мелят, путного занятия найти не могут. Не верь дуракам, ягодка, блох своих они железкой вывели, а настоящего зверя не остановить вилами и ружьями, не убить в роду. Можно только научиться рядом жить. – баб Вера обнимала внучку, и продолжала заговорщицки хитро, заканчивая слова смешком. – Я тебе за то платок свяжу, страсть какой красивый. Нить пусть и суровая, да греет не хуже, чем у Барбоса и пахнет по-настоящему – шерстью. Будешь, внучка, со зверем брататься и на снегу спать?
На выходе из деревни Вера Ивановна, молча взяв внучку за руку, уже не давала отойти от себя и пары шагов. Часами учила, что можно съесть, где спрятаться, как построить убежище, как найти дорогу домой, понять время дня и ночи. По лесу бабушка ходила, словно по двору, с ней девчонке совсем не страшно сойти с тропы в поиске ягоды – Ивановна всегда рядом, сначала зримо, потом на голос, через много лет в памяти, прозрачным мысленным образом.
Татьяне уже сорок, она много лет отдала работе в скорой помощи, немного располнела, но также подвижно, как в юности, выпрыгнула из автобуса и встряхнула короткими кудрями цвета меди.
По правую руку от неё лежало знакомое село, в котором она появилась первый раз за три года. Многие дома, как у баб Веры, саманные, есть насыпные и со сруба, рядом молодые кирпичные постройки, которые вызывающие любопытство и какие-то не к месту пафосные.
Через пятнадцать минут хода по грунтовой дороге Татьяну встретила дощатая калитка на крюке, пустая широкая ограда, палисадник с кустами смородины, вишня, яблоня, белёный фасад дома – вроде детство, да не то. Уже несколько лет Татьяна стала хозяйкой. Держать добрую постройку за летний домик казалось кощунством, но продать его рука пока не поднялась.
На этот раз она приехала в день, когда тёмные листья вишни сморщились, как пальцы старухи, а гроздья фиолета на ветвях сирени сменились уродующими дерево безлистными проволоками с горошинами мелких тёмных семян. Через махровый, плотный слой сорняков ещё пробивались новые, молодые ростки осоки, но скоро и они примут скорый приход зимы и остановятся.
Замок открылся лёгким поворотом ключа, будто пользованный и вовремя смазанный, дверь не скрипнула, а открывшись, дыхнула прохладой с едва уловимым складским запахом. В прихожей уронив вещи, Татьяна села на скамью. Позже заметила место, где влага затемнила стену и дрожащей линией нарисовала границу. Прикоснувшись и бесцеремонно ковырнув отходившие обои, хозяйка дома посмотрела внимательно – налёта, похожего на плесень, не было. А Баб Вера ругалась бы. Когда грунтовые воды высоко, дом стоит не на земле, а на воде, потому при жизни Вера Ивановна топила печь даже летом – жар огня подсушивал воздух, не давал сырости подниматься по уходящим в землю, несущим стенам. Проходило не первое лето, в которое никто не просушил на жарком солнце одеяла и подушки, не подбелил стены, не замазал глиной тонкую, как волос, трещину на печке, никто не пытался починить поехавшую дверь, она теперь закрывалась неплотно, и чего-то ей надо?.. Того, что обычно делала бабуля - следила за всем и жила. А сейчас пыль кружила в тёплом свете грязных окон, паутинки жались в углах – не дом, а брошенка, но всё равно уютный, словно бы не страдал без ухода, а ждал того, кто наведёт порядок.
Дотемна в руках Татьяны меняли друг друга ведро и тряпка с мылом, секатор с ножовкой и метла – Покровская суббота – добрый, долгий, полный хлопот день. А на серванте, в самом укромном уголке, схоронились пустая чекушка, миска с куском черствого хлеба, платок с проплешинами – память о бабушке. Под свет ночника Татьяна их убрала, конечно, помыла, держа в руках трепетно, по-особенному аккуратно, выказывая уважение к прежней хозяйке.
Тепла бы дать готовому к зиме дому и можно на зиму закрыть, и завтра вновь ехать к себе.
Шерсть приятно согревала, Татьяна повязала платок, чтобы тот случайно не упал, открывая спину сквозняку, идущему от двери, протянула руки к печке, ощущая усталость, чувствуя, как, начиная с ладоней, тепло расходится по телу. Закрыв поддувало, Татьяна подбросила в печь несколько берёзовых дровишек. Пламя легло на бересту, жёлтым освещая ночь. Женщина смотрела, как языки огня ласкают поленья со всех сторон, поднимая горячий воздух и вынося его из топки. Рыжие волосы хозяйки хаты ожили, их тени двигались, вторя танцу внутри печи.
Бабушкина песня вспомнилась сама, закружилась в голове старым простым напевом:
"Лунная дорожка за окошком вьётся,
Мышка-серый пепел в подполе скребётся,
Батька-домовой дома держит стены,
Баньки жар прозрачный улетает в небо.
Половицы скрип и девичий шепот,
Гость в сенях снуёт, да не слышен топот.
Часики идут - что должно, то будет,
Если не уснёшь, значит не разбудят."
В лес Татьяна пришла не впервые, но раньше всегда поутру. Так было заведено. Сегодня же вечер заволок сумерками. Оттого ли так серо? Или ветви, что куполом смыкались между ней и небом, не пропускали цвет. Тревожно идти – голые стволы – клетка, не выпускающая наружу. Куда наружу? Зачем? За пределами лишь непонятное, в своём безразличии сравнимое с пустотой. Но внутри она не одна – её окружает жизнь, шелест, неясные шорохи. Девушка остановилась. После многих лет она вновь вдохнула свежий воздух и будто смогла разложить его на забытые запахи - сосновая смола, резкая, грубая, а под ней маленькие березовые и липовые чистые ноты, против них сырость мха и преющая листва под ногами, из наплечной сумки доносится тёплое дыхание дома и хлеба.
Идти вперёд также спокойно, как плыть по течению, отдаться бессмысленному движению.
Когда звук собственных шагов затихая слился с лесом, стало слышно тяфканье, тихое, странно звонкое. Она улыбнулась - "малыш". Маленький тёплый комок меха, сосущий молоко, не знавший врагов и бед, откуда?..
– Где ты? Как тебя найти?
Надо найти, заметить, не важно как, увидеть, услышать, угадать... идти и найти. Потому что у неё есть хлеб, которым можно поделиться, потому что в этом лесу есть она и малыш. И ранняя луна через купол клетки.
Луна, которая не двигалась. Почему. Времени прошло мало, возможно, что время упало в воду с отражённой луной, а потому густую, как сливки, и не могло идти быстрее.
Звук громче – зовущий, становился нетерпеливее. Та, что искала его, неуверенно двигалась в направлении, где тяфканье сменилось раздражающим скулежом, будто мелкого посадили на цепь, и он мог лишь звать, всё более надрывно.
Ещё ближе.
Нетерпение сдавило грудь и шумным дыханием вырывалось из лёгких. Стоп. Рыжая опустилась на колени. Не в силах подняться, тяжело оперлась рукой. Пар идущий из рта плавил морозную кайму опавших листьев, тело знобило. Кулаки сжались – нельзя просто двигаться. Надо искать. На четвереньках, позволяя одежде впитать сырость и промокнуть насквозь, прижимаясь к земле, падая грудью, она искала. Откуда он звал. В глубине норы, среди сухостоя и веток, блестели два черных глаза, агаты-бусинки. Её щенок.
Облегчение накрыло с головой, и она легла, вдруг ослабев, чувствуя лёгкость и хмель в теле. Хотелось кататься по мокрому настилу из листьев и грязи, хотелось пропитаться запахами, задержать их в себе, замерев, попытаться остановить мгновение пьяни и счастья.
По широкой серой морде в черноте норы угадывался волчёныш. Малыш смотрел прямым спокойным взглядом, коренастый и сохранивший неуклюжесть. От него шло тепло со вкусом молока и родного дома.
Узость норы не подпустила её, не проходя широкими плечами, в попытке дотянуться, лизнуть его плотный густой пушок, уткнуться носом в мягкий бок, она взвыла. Она попыталась ещё раз сунуться в лаз – безуспешно. Недовольство, злость и упрямая потребность прикоснуться к родному топили мысли. Сейчас более зверь, чем девушка, царапала когтями, рыла землю, делая ход к детёнышу шире. Она выла в отчаянье подняв морду вверх, пока детёныш не откликнулся на зов. Принюхался и сделал шаг навстречу.
Он повёл мордой в стороны, дёрнул куцым опущенным хвостом – меньше секунды – он уткнулся в руку Татьяны и, виляя хвостом, радостно ворча, подбежал к сумке, чтобы достать хлеб и насытиться.
Куснув мелкого за холку, Татьяна схватила его зубами поперёк спины и потрусила к деревне, туда, где Вера Ивановна оставила для них дом.
Утро наступило внезапно. Солнечный луч, найдя брешь в занавеске, скользнул в темноту спальни. Он медленно двинулся по белой хлопковой простыне до пустой подушки, недоумённо замер.
Татьяну разбудило гавканье окрестных собак. Луна, ещё не ушедшая с безоблачного неба, и гаснущие звёзды уступали место рассвету. Сквозь плачущее окно видно изморозь на земле, и паутинку инея на близко растущем кусту сирени. Под внезапный шум проснувшейся деревни сон окончательно прошел. Переодевшись в своё платье Татьяна встряхнула головой и, улыбаясь собственной смелости – шутка ли заночевать в пустом доме – пошла умываться, выносить ночное ведро и встречать новый день. Татьяна зябко поёжилась не готовая к морозной прохладе утра. Соседская собака лаяла, не переставая, и продолжала рваться с цепи за высоким забором. А под крыльцом дома что-то пискнуло.
В тени кустов волчица пригнулась к земле, утробное рычание, готовое вырваться из горла, замерло комом. Одним плавным, бесшумным движением она сдвинулась вперёд. Те, кому суждено умереть, не заметили её раньше времени, а мать смотрела на своего щенка.
Под порогом, в темноте кто-то сидел. Татьяна заметила, как сверкнули близко расположенные глаза и, помолившись, чтобы это оказалась не крыса, протянула руку и тут же почувствовав влажное и холодное прикосновение. Из-под её ладони на свет вышел щенок. Бутуз приветливо подёргивал куцым хвостом и нимало не смущался, обнюхивая её одежду.
Среди калейдоскопа опавших листьев зверёныш играл с девушкой. Он ластился к ней, падал на спину, охотно подставлял голое пузо под ласкающую руку. Отталкивая ладонь неловкими мягкими лапами, прикусывал пальцы молочными зубами. Презренный детёныш. Только пёс радостно принимает еду с человеческой руки, только пёс.
Волчица стремительно рванулась вперёд. Татьяна не успел измениться в лице, как под тяжестью повалилась на землю и закричала. С рычанием хищница перехватила человека за плечо, пока тот кричал и метался, упирался руками в грубую шерсть, пытаясь сопротивляться. Животное сильнее сжало челюсти, кровь струёй затекла в пасть, в борьбе замарала шкуру и двор, выметенный вчера.
Волчонок бросился к матери и с силой ткнулся в её бок, заставив бросить жертву и смотреть на себя. Он громко тяфкал, наскакивая на замершую волчицу, борьба двух женщин и запах крови возбудили его, он схватил Татьяну за край кофты и стал рвать, хрипло рыча и мотая головой. Девушке хватило секунды, со стоном она перекатилась на бок и сжалась, притянув колени к груди, здоровой рукой закрывая голову и шею.
Волчица лизнула сына, рисуя на спине кровавую полосу, и схватив его, побежала подальше от деревни. Ей повезло незамеченной выскочить на задний двор, через поле добраться до леса и дальше, до своего убежища. Первый снег этого года упал хлопьями, скрыл след, который люди, она знала это, всё равно приняли бы за собачий. Хорошо, что она не убила сегодня.
Татьяна медленно встала и позвала на помощь. На машине её довезли до больницы. Ей не нужен летний домик и огород, и тепло от печи, она с матерью уже много лет жила в городе и работала там. Вера Ивановна любила внучку и простила бы всё.
Автор: Птичка
Источник: https://litclubbs.ru/writers/8019-progulka.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: