«Итальянский фильм «Эрика», шведский — «Выставленная напоказ», американский — «Эро*ические грезы Казановы»… В недавнем прошлом их крутили бы в подозрительных забегаловках, ныне они демонстрируются первым экраном. Их широко рекламируют. Им посвящают красочные буклеты, воспроизводящие самые откровенные, самые «ударные» сцены».
Читаем фрагменты старой статьи литературоведа и кинокритик Бориса Галанова (1914-2000), опубликованной в 1972 году:
«Когда перед просмотром датского фильма «Мирные дни в Клиши», по роману знаменитого американского по*нописателя Генри Миллера, режиссер объявил, что собирается показать его в двух вариантах: полном, датском, и сокращенном, французском,— это прозвучало каким-то анахронизмом.
Фильм, вызвавший в прошлом году, при первом своем появлении, скандал, теперь, на фоне непрерывно прогрессирующего по*нокинематографа, всерьез объявляется нравственным.
Но не только ловкие ремесленники и бессовестные коммерсанты приложили руку к такого рода фильмам.
Анархиствующие бунтари под видом обличения «стерильной» буржуазной морали тоже преподносят зрителям откровенную по***графию.
У входа в кинотеатр «Олимпия» какой-то свирепого вида бородач настойчиво совал прохожим приглашения на просмотр нового фильма — «Мехико».
А в приглашении авторы фильма грозились показать истинное нутро тех, кто хорошо вымыт и аккуратно одет, кто начинает день с того, что чистит зубы, надевает белую рубашку и приличный галстук, кто заботится о своем доме и своей семье.
И вот в первых же кадрах фильма мы увидели обнаженную женщину (невесту? мать? сестру?), которую под гогот толпы посыпали мукой и мазали кровью только что зарезанной свиньи.
И это было, пожалуй, даже не самое отвратительное надругательство из числа тех, что в этом фильме, да и во многих других, люди проделывали друг над другом и над самими собой. …
… Зато разбору и оценке по*нофильмов посвящаются серьезные и обстоятельные опусы. Тут не до шуток! Репортеры интересуются подробностями постановок таких фильмов и деловито осведомляются у актрис, принимают ли они перед съемкой эро*ических сцен противозачаточные таблетки?
Рецензенты с сожалением пишут о том, что в кино до сих пор еще не создан свой эро*ический шедевр, и выражают надежду, что у по*нофильмов скоро появится свой Гриффит.
Отмена всяческих запретов на по***графию, которую сегодня изображают как эру «освобождения кинематографа», и нынешний очередной «се***альный взрыв» — все это призвано, конечно, оглушить, одурачить зрителя, отвлечь от острых проблем и противоречий действительности.
Тем неожиданней для многих оказался шумный успех книги и фильма «История одной любви», до той поры никому не ведомого молодого американского писателя Эрика Сегала.
Говорят, что этот весьма средний, но зато весьма чувствительный фильм по числу зрителей, его посмотревших, стал настоящим рекордсменом. Эрик Сегал в одно утро проснулся знаменитым. …
Однако нет ли определенной закономерности в том, что слащавый фильм о любви двух молодых людей — Оливера и Дженни — и преждевременной смерти героини от лейкемии, фильм, который зрители приходят смотреть, предварительно запасшись большим носовым платком, стал своего рода знамением времени, своеобразной реакцией на бесчисленные по*нофильмы?
Разумеется, прогрессивная критика ищет для себя опору не в фильмах, подобных «Истории одной любви», справедливо усматривая в них попытку завлечь зрителя на сентиментальную приманку, а в возросшем на Западе интересе к проблемному, политическому кинематографу, к фильмам, посвященным самым жгучим и актуальным вопросам современности. …
…немало лент, герои которых жили с ощущением тотальной катастрофы,— лент, то грязноватых по сюжету, то вызывающих свирепые, то, напротив, эстетизирующие низменные чувства и поступки.
Были здесь истории распавшихся, разложившихся семей; были истории юнцов, взбадривающих себя на*котиками.
В американских фильмах «Поезжай»,— говорит он», «Паника в Ниддл Парке», в документальной ленте «Укрой меня» (где заснято выступление перед многотысячной аудиторией популярной музыкальной группы «Роллинг стоунс») жестокий и беспощадный мир, который определяет на Западе условия человеческого существования, надвигается на нас с экрана, оглушая ревом, свистом, гоготом взвинченной, доведенной до помешательства толпы, воем полицейских сирен, «индустриальными» ритмами поп-музыки, ослепляя светом автомобильных фар, ошеломляя судорожным метанием кинокамеры. …
И как бы в противовес этому безумному миру — фильм Лукино Висконти «Смерть в Венеции» по одноименному рассказу Томаса Манна приглашает нас в один из прекраснейших городов.
Поэзию венецианской лагуны Висконти передал на экране, наверное, как никто другой до него.
Мне особенно запомнились начальные кадры: в канал св. Марка входит неуклюжий, перепачканный копотью пассажирский пароходик, и угрюмый его силуэт с шапкой дыма над трубой как бы растворяется в немыслимом сиянии нежнейших красок юга...
Но под небом Венеции среди воздушного великолепия мраморных дворцов стареющего композитора Ашенбаха преследует призрак смерти и разложения.
Венеция больна. В Венеции эпидемия холеры.
Что же удерживает Ашенбаха в зараженном городе?
Красивый мальчик с загадочной улыбкой, по-детски чистой и в то же время кокетливо порочной, мальчик, к которому артиста влечет извечная любовь к прекрасному и старческая страсть...
Однако по своему настрою, проблематике, отношению к прошлому и настоящему эти фильмы стоят как бы «над схваткой», в стороне от ключевых проблем современной жизни.
Меланхолическая «Смерть в Венеции» навряд ли откроет новые перспективы перед кинематографом.
Да и станет ли искать в ней опору художник, чуткий к современной тематике?
Важные тенденции современного киноискусства Запада воплощаются сегодня в фильмах социальных, политических.
Но, конечно, наивно было бы думать, что открыто вмешиваются в жгучие проблемы жизни сплошь прогрессивные художники.
В борьбе идей идеологии буржуазии широко используют политический фильм для рекламы буржуазного образа жизни и затушевывания острейших социальных противоречий.
Промелькнул, например, на фестивале конкурсный итальянский фильм «Калифа», снятый модным молодым писателем Альберто Бавилакуа по его же роману, с участием известных актеров Уго Тоньяцци и Роми Шнайдер.
Есть в этом фильме сцены классовых боев — забастовок, разгона рабочих демонстраций, кровавых схваток с полицией. Одним словом, все, как в жизни.
Но... в сущности говоря, «Калифа» — фильм не о классовой борьбе, а о примирении классов. О классовой гармонии, которая чуть было не осуществилась, потому что молодая работница полюбила владельца фабрики Добердо. Помешала предательская пуля.
Со смертью Добердо оборвался процесс «перевоспитания» слабохарактерного капиталиста, начатый молодой женщиной в разгар стачки и не без успеха продолженный затем в постели. …
…Разные это были фильмы, но и в них ребенку нередко приписывались то жестокие наклонности, то ранняя порочность.
Что же касается отношений детей и родителей, то если в «Слабом сердце» Луи Малля нежная дружба 15-летнего Лорана с матерью и «сентиментальное» его воспитание завершаются скандальной (даже в глазах поклонников таланта Малля) сценой кровосмешения, то в подавляющей массе фильмов родители и дети оказываются абсолютно чуждыми и даже враждебными друг другу людьми.
Пожалуй, больше всего на свете дети опасаются повторения безрадостного пути своих родителей, бездуховной их жизни. Об этом, в сущности, история двух шведских школьников и лирической их любви, рассказанная Роем Андерссоном («Шведская любовная история»).
Впрочем, к лучшим западным фильмам, идет ли речь о взрослых или о детях, относятся те, авторы которых сохраняют веру в жизнь, с ее радостями и горестями, веру в конечное торжество человека» (Галанов, 1972: 202-215).
Галанов Б. Когда умирают боги // Мифы и реальность. Зарубежное кино сегодня. Вып. 3. М.: Искусство, 1972. С. 202-215.