– Нет-нет, я пойду... Всё равно не избежать этого разговора.
И она вышла. Немного подумав, Светка набросила на платье лёгкую кофточку и отправилась за Ксюшей. Она дошла до ворот и увидела, как Ксения разговаривает с мужчиной – высоким, здоровым, с чёрными кудрявыми волосами. Он чем-то напомнил ей актёра Садальского, только был, конечно, моложе его.
И вдруг он крепко схватил молодую женщину за руку и плотно притянул её к воротам.
Все части повести здесь
– Муж? – удивилась Светка – а за что он тебя?
– А... – Ксения махнула рукой с каким-то странным безразличием – он у меня ревнивый очень... И работа у него тяжёлая... Любит вечером за рюмочкой посидеть... А потом... Берегов не видит, сразу ревновать начинает.
– Ты тоже... Любишь за рюмочкой ? – спросила Светка.
– Нет-нет, ты что! – испугалась Ксения – я противница. И ему сколько раз говорила, что не нужно пить. Да разве он послушает... А как выпьет – начинает ревновать ко всем подряд, хотя я мужу верна, и никогда ему не изменяла.
– И что? – спросила Светка – бил тебя?
Для неё было странным слышать подобные вещи – Глеб пальцем её никогда не тронул, да и она даже не представляла, чтобы кто-то поднял на неё руку. То, что однажды это сделал Коготь, после чего она лежала в больнице, казалось ей сейчас нереальным, словно этого и не было никогда. И она удивлялась тому, как просто эта молодая женщина говорит об этом, словно бы даже ей смешно от подобного.
– Угу – ответила Ксения – и по лицу бил, и по голове, и пинал...
– Так а чего же ты... терпела-то?
Ксения помолчала, потом задумчиво ответила:
– Люблю его, дурака! Он как протрезвеет – прощения просит, на коленях даже, а мне его жаль, вот и прощала.
– И ты до сих пор его любишь? – спросила Светка изумлённо. Она не представляла, как можно любить того, кто почти ежедневно, по сантиметру, выбивает из тебя твоё достоинство и право на уважение.
– Сейчас уже нет, наверное. Хотя... Я сама не знаю. Вот это – она показала на шею – в последний раз было. Я забеременела, и сообщила ему радостную новость. У меня уже три месяца было... Он с радости великой напился, а потом стал предъявлять мне, что это не его ребёнок, мол, я нагуляла. Схватил сначала за горло и сжал так сильно, что я сознание потеряла. А потом... стал пинать... ногой... прямо в живот. Пока у меня кровь не пошла...
Светка даже не знала, что сказать Ксении. Всё, что она услышала от неё, было настолько ужасным, что ей захотелось разыскать этого гада – её мужа, которого и мужиком-то назвать нельзя было, и отпинать его в ответ.
– Я не понимаю – а почему ты милицию не вызвала, Ксень? Зачем терпела?
– Я же говорю – любила его, дурака...Да и позориться не хотела – у нас посёлок небольшой, все всё обо всех знают.
– Как можно любить «кухонного боксёра»? А как ты сюда попала?
– Я же в больнице лежала. Его ко мне не пускали – так я боялась. Врач распорядился не пропускать его ни то, что в отделение – в больницу вообще. Там была одна санитарка – она меня жалела сильно. Она частенько сюда приезжает, в этот монастырь, когда отпуск у неё. Вот она с матушкой-настоятельницей и договорилась насчёт меня. Муж думал, что меня выпишут, и я домой вернусь, но санитарка эта сказала, чтобы я сразу сюда ехала, а мужу она ничего не скажет. Остальные, кто в больнице работают, не знали, что я в монастырь, а не домой подамся, так что муж тоже не знает, где я.
– И что делать будешь? Навсегда тут останешься?
– Наверное. Может быть, постриг приму, монахиней стану, коли матушка позволит...
– А если он найдёт тебя?
– Надеюсь, что не найдёт.
– Но ты же не можешь вечно от него скрываться. Это ж насколько он тебе душу искалечил, что ты боишься его так сильно...
– Все мы тут – Ксения кивнула куда-то на дверь – с искалеченными душами. Господь исцелит... Только на него одна надежда.
Она кинула взгляд на Библию и сказала:
– А ты, я смотрю, и не читаешь, да?
– Я неверующая – ответила Светка и отпустила взгляд.
– Потому душа у тебя больная. Сходи на службу хоть раз – увидишь, легче станет...
– Я... не могу пока... я много зла сделала, Ксения.
– А ты попробуй. Может, того зла в твоей душе меньше станет.
Она вздохнула, а потом поделилась:
– Самое ужасное во всё этом, Света, что детей у меня не будет больше...
– Какой ужас, Ксения! Я бы на твоём месте наказала этого подонка!
– Я его простила уже...
– Простила? Ты с ума сошла?! Разве можно такое простить?!
– И простить, и пожалеть можно. Он же больной человек, вот мне его и жалко...
– Нет – решительно ответила Светка – я так не могу! И никогда не прощу...
– Света, Господь учил прощать. А тебе потому и неспокойно, потому и плакала ночью... Простить не можешь, забыть не можешь...
– Ты слышала? – удивилась Светка.
– Ну да. У келий стенки тонкие – всё слыхать.
– И всё же я не понимаю, как подобное простить можно. Я вот не простила тех, кто у меня отнял моего супруга, свекровь и сына.
– И что – легче тебе стало с того непрощения?
Светка задумалась. А действительно – легче ли ей стало? Наверное, нет. Или всё же легче? Наверное, легче в том плане, что она будет знать теперь, что Виктор и Олеся не ходят по улицам города, не улыбаются, не радуются. А потом она вдруг подумала о женщине, сидящей за своей надомной работой в одинокой, маленькой квартирке... О женщине, которая потеряла сначала сына, а потом и дочь... Хотела бы она своей матери такой судьбы? Конечно, нет.
Но с другой стороны – око за око, зуб за зуб. И не было бы ей покоя, если бы она не расправилась с виновниками гибели мужа и Виолетты. Впрочем, долгожданного покоя нет и сейчас.
– Может, и легче – ответила она – а как можно было их простить? Никак, Ксюша. И разве можно было простить, например, тех, кто мою самую лучшую подругу изнасиловал? Она потом покончила жизнь самоубийством. На тебя, между прочим, похожа была. Ни в чём не повинная девушка, а они надругались над ней! И как такое простить, скажи мне?!
– Я не знаю – вздохнула Ксения – у меня ситуация полегче, у тебя вообще как-то всё очень жёстко. Поэтому я стараюсь думать о прощении. А у тебя... Даже не знаю, смогла бы я простить-то тоже?
– Вот именно – кивнула Светка – мы слишком часто в нашей жизни прощаем всяких подонков.
– Ты поговоришь с матушкой-настоятельницей, и думаю, она даст тебе хороший совет.
Но Светке казалось, что никакие разговоры не смогут разуверить её в том, что она поступила правильно. Они ещё долго разговаривали с Ксенией о том, о сём, она всё больше рассказывала про своего мужа, и Светка удивлялась тому, что эта девчушка совсем не жалеет о потерянном ребёнке. Потом она пришла к выводу, что может быть, ей просто больно вспоминать об этом и всё. Потому она старается не рассказывать, как она пережила это. В заключение Ксения сказала:
– Всё равно он меня бросит теперь. Детей у меня не будет, а Митька очень детишек любит.
– Да лучше вообще не рожать, чем от такого монстра. И кого он любит, каких детишек?! Мне кажется, Митька твой только себя и любит.
– Ты его совсем не знаешь – уверенно заявила новая знакомая – когда он не выпивает, он добрый и хороший.
– Да и хорошо, что я его не знаю, а то давно бы сковородкой или кастрюлькой ему промеж глаз заехала... У меня не забалуешь!
Они немного посмеялись, а Ксения сказала задумчиво:
– У нас в посёлке все мамки-бабки своих дочерей учат, что мужу надо подчиняться, любить его, готовить ему, с работы ждать-встречать...
– Прошлый век какой-то – пожала плечом Света – может, это и правильно, но при этом нельзя позволять себя бить, Ксения. Ты же человек, а не девочка для битья. А если бы он убил тебя?
– Да у него бы духу не хватило...
Когда она ушла к себе, Светка крепко задумалась. Нет, не должно так быть в жизни, не должна женщина подобного терпеть. И как эта Ксения живёт с таким мужем? Она бы, Светка, точно подобного терпеть не стала от мужика. А эта странная – её колотят, а у неё – любовь... Разве так бывает?
На следующий день за завтраком, уплетая рисовую молочную кашу вприкуску с хлебом, который стряпали тут же, при монастыре, и запивая всё это овсяным киселём, Ксения тихо рассказывала, осторожно показывая Светке на женщин:
– Вон, смотри, та худенькая – это Галя. Она в тюрьме за мужа отсидела, вышла – и прямиком застала его в собственной постели с другой бабой. Ну, она их прямо там и уложила, обоих. Признали состояние аффекта, дали всего двенадцать лет. Отсидела, вышла, а идти некуда – хитрые родственники мужа всё прибрали к рукам. Вот она и пришла в монастырь. Там сидит Татьяна – она кивнула на хмурую мрачную особу мужеподобного вида – она очень долго пила, и в итоге осталась одна, муж забрал детей и ушёл от неё. Там Вероника, у этой вообще беда с головой – всё говорит о том, что к ней какие-то духи приходят, беседуют с ней. У неё богатые родители, привезли её сюда, подозревали, что она принимает что-то... или курит... Ну, сама понимаешь, о чём я...
Она помолчала, а потом продолжила:
– Как видишь, счастливых тут нет.
Поскольку Светка выбрала работу в теплицах, Ксения сказала, что попросит монахиню, которая ими заведует, поставить их в пару, на выращивание и уход за перцами, а заодно и покажет, как и что делать надо.
Она всё объяснила Светке, и та сосредоточенно принялась за работу. Увлеклась она настолько, что не услышала колокол, и опомнилась только тогда, когда Ксения толкнула её в бок:
– Пойдём на обед уже! Ничего себе, ты в себя ушла! Даже не слышала ничего!
А Светка поймала себя на мысли, что она в это время даже не слушала болтовню самой Ксении – настолько погрузилась в работу.
К вечеру она еле разогнула спину, но опять с удивлением подумала о том, что мысли о близких сегодня даже не посещали её. Вечером, после ужина, она опять решилась сходить до часовенки. Ей нравилась спокойная атмосфера, которая царила там. Там можно было посидеть и посмотреть на иконы, послушать треск свечей и подумать о том, почему же она здесь. О погибших родных, и о тех, кого она совсем недавно наказала, думалось как-то не очень.
На этот раз в часовне не было пусто – там, перед иконой Богородицы, на коленях стояла женщина в монашеском одеянии. Оно немного отличалось от тех, которые привыкла видеть Светка на монахинях, и когда женщина поднялась с колен, она каким-то вторым чутьём поняла, что это и есть та самая матушка-настоятельница.
Она была уже совсем старой, морщинки украшали её доброе лицо, широкие складки рясы прятали полную фигуру, а глаза лучились таким же добрым светом, как и у всех остальных монахинь этого монастыря.
Перекрестившись, женщина взяла в руки палку, о которую опиралась, и которая стояла у стены, когда она молилась, подошла к скамеечке, на которой тихонько сидела Светка и сказала:
– Я матушка-настоятельница этого монастыря, зовут меня игуменья Марфа. А ты, значит, Светлана? Вижу – новое лицо... Прости, что не зашла к тебе раньше, но очень хорошо, что встретились с тобой здесь. Как тебе у нас? Привыкаешь?
– Да – ответила Светка, испытывая от чего-то робость.
– Нравится тебе здесь?
– У вас хорошо очень... Спокойно. В теплицах нравится работать...
– А почему на службы не приходишь?
Светка замялась.
– Я, матушка, неверующая...
– Вот как? Но спасения-то к нам приехала искать? А какое же спасение без веры в это спасение?
Светка не нашлась, что ответить матушке. Этот вопрос поставил её в тупик.
– Владимир Эдгарович сказал мне, что ты пережила очень многое, близких потеряла... Теперь нет тебе покоя, даже вон... мстить взялась...
Светка испуганно посмотрела на неё.
– Не бойся. Я знаю ровно столько, сколько позволил мне знать Владимир Эдгарович. И я тебе так скажу, девочка, месть – не оружие Господа. Это происки дьявола.
– Я не верю, что можно простить кому-то смерть своих близких – покачала головой Светка – сами подумайте – вот были бы у вас дети, например – она смешалась – ой, простите... Мне не стоит...
– Нет-нет, продолжай – с улыбкой сказала матушка.
– Вот были бы у вас дети... и муж... И кто-то бы взял – и намеренно лишил вас этого. Что бы вы стали делать? Неужели пошли бы молиться за здравие этого человека?
– Света, ты ведь никогда не держала в руках Библию, так? – Светка кивнула, а матушка продолжила – а знаешь, что говорится в Нагорной проповеди Иисуса Христа? «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Ибо если вы будете любить только любящих вас, какая вам награда. Итак, будьте совершенны, как Отец ваш Небесный».
Светка вскочила:
– Извините, но это не для меня. Я... не могу молиться за тех, кто отправил на тот свет половину моей семьи! Разве можно прощать зло? С ним надо бороться, иначе оно будет чувствовать свою вседозволенность! Отвечать добром на зло нельзя, потому что это несправедливо! Мне кажется, всё это придумано только для того, чтобы сделать из людей смиренных скотин, чтобы люди не боролись, а только прощали!
Чувствуя, как к глазам подступают слёзы от несправедливости, Светка выскочила из часовни и кинулась бежать к себе в келью.
Что она наговорила матушке? Может быть, настоятельница не будет этого терпеть и позвонит Владимиру Эдгаровичу с требованием, чтобы за ней, Светкой, приехали и забрали её? Что же – она будет только рада...
Светка вбежала в келью, упала на кровать и расплакалась. Нет, она не считала себя виноватой, она не жалела о том, что сделала, но слова матушки что-то затронули в её душе. Неужели она тоже – воплощённое зло? И не должна была, конечно, вершить самосуд. Но ведь и Олеся, и Виктор делали это, а если бы она их не остановила – они бы уничтожили и всех остальных близких ей людей...
Светка взяла со стола пыльную Библию и наугад открыла её. «Просите и воздастся вам, ищите и найдёте. Стучитесь и дверь отворится перед вами. Кто просит, получит; кто ищет, всегда найдёт; и откроется дверь перед тем, кто стучится». Нет, никогда ей не понять этого всего. Никогда она не посчитает иначе, чем сейчас – зло должно быть наказано.
Дни летели незаметно – вот уже прошло и три недели с тех пор, как Светка поселилась в монастыре. Она так полюбила работу в теплицах, что вечером не чувствовала под собой ног – ужинала, потом шла в келью и укладывалась спать. Спала она крепко, без снов, а наутро с радостью осознавала, что её щеки не мокрые от слёз – сны не приходили к ней и те, кто были её близкими, не тревожили её, также не являлись в снах те, кого она никак не могла простить. От этого Светке было намного легче, и утром она чувствовала себя выспавшейся. После той встречи матушку-настоятельницу она видела иногда в теплицах, куда та заходила время от времени. Она ловила на себе взгляд её добрых глаз, но никак не решалась подойти и извиниться. В душе что-то грызло – словно она, сама того не желая, обидела хорошего человека, который не сделал ей ничего плохого.
– Матушка Марфа у нас, как ангел-хранитель – говорила Ксения – она же меня вытянула из всего того, что я пережила после потери ребёнка. Если бы не она – не знаю, что со мной было бы. Ты с ней уже разговаривала?
– Было дело – ответила Светка – она тоже начала твердить мне о прощении...
– А ты что?
– А что я? Сказала ей, что не согласна с этим, что нельзя прощать зло, так как этим мы поощряем безнаказанность.
– Ты с матушкой спорила, что ли? – усмехнулась Ксения – впрочем, она и не требует безоговорочного подчинения своим взглядам...
– Я думаю, что в любом случае останусь при своём мнении.
У них было заведено вечером, после ужина, приходить друг к другу и разговаривать. совсем недолго, так как монахини, по большей части, просили их не поощрять это. Потому Светка и Ксения, проговорив с полчасика, расходились, и тогда Светка принималась за чтение.
В один из таких вечеров заглянувшая к ним матушка Анна сказала Ксении:
– Ксения, ты здесь, что ли? А я тебя в келье ищу. Иди к воротам-то – там к тебе приехали.
– Кто? – удивилась та – вроде даже родители не знают, где я.
– Мужчина какой-то тебя спрашивает. Иди. Или мне сказать, что не придёшь ты?
– Ксюша! – Светка схватила её за руку – не ходи, слышишь?! Это он! Твой муж. Ты имеешь полное право не ходить, и ничего он тебе не сделает!
Та немного помялась, а потом сказала:
– Нет-нет, я пойду... Всё равно не избежать этого разговора.
И она вышла. Немного подумав, Светка набросила на платье лёгкую кофточку и отправилась за Ксюшей. Она дошла до ворот и увидела, как Ксения разговаривает с мужчиной – высоким, здоровым, с чёрными кудрявыми волосами. Он чем-то напомнил ей актёра Садальского, только был, конечно, моложе его.
И вдруг он крепко схватил молодую женщину за руку и плотно притянул её к воротам.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.