В прошлой статье я рассказала о том как травмированный человек формирует вокруг себя отравляющую травматическую атмосферу и как и для чего втягивает в неё окружающих людей, чаще всего близких и членов семьи.
Но что же происходит, когда в такой семье, окутанной травматической атмосферой, появляется ребенок?
А появление ребенка сразу же ставит под угрозу всю эту «безопасную» и «стабильную» псевдореальность. До появления ребенка родитель опасался только за свою целостность, а тут мало того, что появляется новый член семьи, которому нужна защита, так он ещё и Другой – есть все шансы, что он может внести дисбаланс в уже устоявшиеся внутренние отношения между участниками атмосферы. А стабильность - это одно из главных условий выживания, ради которых участники атмосферы соглашаются в ней жить и сосуществовать. Поэтому появление ребенка многократно повышает уровень тревоги у всех участников. И родителю, конечно же, крайне важно, чтобы ребенок соответствовал атмосфере, поэтому он создает для этого все условия.
Для ребенка находиться в слиянии с родителем в первые годы жизни нормально, но в данном случае родитель втягивает ребенка в нездоровое, патологическое «Мы», где вместо здоровой эмпатии и контейнирования работают все те же проекции и проективные идентификации.
Очень часто одной из главных причин рождения ребенка родитель называет желание скрасить его появлением свою несчастную жизнь. Иногда – для того, чтобы заменить того, кто был потерян. Но слова о том, что родитель «живет ради ребенка» или что «ребенок - смысл его жизни» не стоит понимать буквально. Родитель рожает ребенка только физически – он ему нужен, как дополнительный контейнер, куда можно эвакуировать непринимаемые части своего «Я» - непрожитые переживания или отщепляемые качества, которые подвели его в трудную минуту.
А если ребенок появляется на свет как замена кого-то утраченного, то он становиться способом сохранить воспоминания. А эта миссия, как вы понимаете, заведомо невыполнима - идеальным для родителя остается тот, кто мертв и не оплакан. Если ребенок оказывается похож на того, кто был потерян, то самим своим существованием он сохраняет травму – постоянно напоминает родителю об утрате. А, с другой стороны, не может определить свои собственные качества, стать собой, потому что растет через призму «как ОН» и обязан соответствовать эталону. Потому что если он не соответствует или оказывается не похож, то снова «убивает» того, кто был так важен родителю.
Так ребенок получает в наследство:
🔹 Постоянную беспредметную тревогу, которая возникает из ниоткуда, и не имеет под собой какого-то реального основания в его текущей жизни.
🔹 Весьма сложные взаимоотношения со своей и родительской агрессией. Для травмированного человека характерно подавление агрессии, которая периодически вырывается в форме аффективных вспышек. Как правило, после такой вспышки родитель порой не помнит, что он как-то излишне вспылил, порой не придает этому значения, но в обоих случаях назначает ответственным за свою реакцию ребенка.
Кроме того, в травматической атмосфере мир разделен на «Мы» и «Они». Мы – жертвы, а они – агрессоры. Поэтому ребенку в любом случае отводится одна из этих ролей, а иногда и обе сразу в зависимости от того или иного текущего состояния родителя.
Самому ребенку агрессия, конечно же, запрещается, так как она может разрушить родителя. Да и, как говорят такие дети, «Злиться не было никакого смысла. Я все равно ни на что не мог повлиять». К сожалению, это так – проявление агрессии у ребенка в такой атмосфере и запрещено и бессмысленно.
🔹 Стыд и вину, которые чувствовать не только можно, но и необходимо – с их помощью родитель надежно фиксирует и контролирует ребенка. Поэтому, ребенок чувствует стыд и вину и за свое неправильное влияние на состояние родителя, и за провал возложенной на него миссии, и за замалчиваемые секреты и тайны, о которых «Мы в семье не говорим!», но которые имеют прямое отношение к поведению ребенка, судя по реакции родителя на те или иные его поступки.
🔹 Полную дезориентацию в переживаниях. Свои собственные «Я-переживания» ребенок не в состоянии ни определить, ни вербализовать, ни отделить от переживаний других участников атмосферы. Иногда они сливаются в труднопереносимую массу непонятных и мучительных ощущений.
Кроме того, все переживания, которые не соответствуют атмосфере, запрещаются, и их потом или сложно определить в пространстве и времени. Чаще ребенок их просто забывает или сохраняет частично, в рваной, фрагментированной форме.
🔹 Чувства, как вы помните – это маркер потребности. Если контакт с чувствами прерван, если они слиты в непонятный неразделимый клубок и человек не способен определить как то, что он чувствует, относится к тому, что с ним происходит, то и потребности свои он определить не в состоянии. Очень часто для наследника травматической атмосферы вопрос «Кто я, чего хочу и могу ли я вообще чего-то хотеть?» даже не возникает. Он живет потребностями своего родителя.
🔹 Без контакта с чувствами собственный опыт ребенка не присваивается и не становится частью его личности. Ребенок может опираться только на те шаблоны поведения и реакций, которые были приняты в семье. Но если для родителя опыт, на который он опирается, был реален, то для ребенка большая часть поведения и реакций родителя непонятны и необъяснимы. Но ему приходится на них ориентироваться, потому что больше не на что - контакт-то с реальностью минимален.
И, если травмированный родитель теряет способность к связному рассказу о себе и диалогу, то ребенок часто эту способность просто не приобретает, так как его этому просто никто не учит.
🔹 И в результате, ребенок получает полную дезориентацию в текущей жизни. Он как будто живет вне реальности. Он – «не от мира сего», что, по сути, истинная правда – ведь он – просто часть атмосферы. Он привычно реагирует на жизненные ситуации так, как это делал родитель, но, как правило, эти реакции оказываются неадекватны его текущим жизненным ситуациям. И это ощущение «опять мимо» преследует его практически всегда и везде.
Продолжение следует.
© Юлия Ивлева
#психология #гештальт #проекция #защита #травма #семья #отношения #чувства