Генеральный директор и хозяин крупного дела в центре столицы Максим Ильич Хлудов вдруг угодил в ад — телесами и обгаженной душонкой, последними мгновениями жизни оставаясь покамест на чуть менее грешной Земле. Ещё вчера могущественный, пускай лишь в пределах собственных змееподобных офисов, сегодня он болтался в сетях беспомощной добычей. Короткий пронзительный свист кнута, сочный рассекающий удар — и боль прожгла до самых молекул плоть Хлудова, уже в клочья истерзанную. К кроваво-телесному месиву добавился ещё один источающий вязкую чёрно-багровую жижу рубец. Через миг он стал неразличим, слился с общей массой. Хлудов понимал, что дёргаться нельзя. Но увы, пару раз дёрнулся от боли. И увяз в тугом коконе по глотку. Липкая, вязкая мерзость унижала, превращая в мушку.
Омерзительной вертикальной кляксой прорисовалась фигура охотника. Тщедушная, скрюченная и вытянутая под кроны деревьев, словно трёхметровая, будто бы растянутая полуденной тенью. С длинным туловом и граблями-конечностями. Знакомая даже во тьме. Батюшки! Да это ведь тот самый аспирантик, которого тридцать лет назад Хлудов не ставил ни в грош! Тот самый, который ещё вчера лебезил перед Хлудовым, выклянчивая хлебное местечко для племянника-лоботряса! Но только аспирантик видоизменённый! «Двойник! Ты не спрячешься от меня ни за какой маской!» — истошно проорал Хлудов. Это был последний крик Максима Ильича — перед отправлением во всамделишный ад с геенной, Сатаной и чертями. Тугая плеть переломила добычу пополам. Голова закинулась набок. Изо рта вывалились язык и перерубленные кишечные ошмётки. Из нутра спазмами потекла густая чёрная жижа, от неё разбегались бордово-красные ручейки. За лесом занималось пламя Вельзевула. Яркое и тёмное — под стать кровушке Хлудова.
Тело обмякло. Из-за погружённости в плотный кокон этого не было видно. Кокон был подвешен на клейких паутинных тросах меж двух высоченных лип — где-то на краю мироздания. В доселе беспросветной темени занималось пламя. В его отсветах шастали угольно-чёрные исполинские фигуры. Всюду разливались рык и рокот. Призрак аспирантика с упоением глодал умерщвлённую плоть своего давнего друга — и недруга. Покуда нечисть всех форм и размеров — от более крупной до менее крупной, от центра к периферии — водила свои сатанинские хороводы. Смерть Хлудова получилась ужасной. Посмертное бытие тоже не обещало райских кущ. Впрочем, начиналось всё мирно: приятным солнечным июньским деньком, когда и работать-то грех. И когда ничто, как всегда в таких случаях водится, не предвещало беды. Когда бузотёр, завертевший весь сыр-бор, появился на свет и с первых же младенческих криков принялся радовать маму с папой.
Примерный пионер-отличник Максик Хлудов сызмальства, ещё задолго до наступления в его жизни того, что в обществе принято называть успехом, интересовался темой двойников. В биологическом смысле. Поразительно всё-таки порой выворачивается природа! Вот есть, к примеру, восьмилетний мальчик. Зовут его Максимка. А где-нибудь бродит точно такой же. Буквально один в один. Только звать его уже не Максимкой, а вообще чёрт его знает как. Возможно — и даже скорее всего, — обитает он на другом краешке эллипсоидной планеты. Точно так же получает пятёрки, ведь иначе и быть не может, раз он точно такой же, как Максимка. И наверняка аккурат так же думает о своём вероятном двойнике. Так эти двое и будут топтать Землю — вдали друг от дружки. И никогда не встретятся. Поскольку природа не допускает притяжения одноимённых зарядов. Как не допускает встречи двух разумов — человеческого с инопланетно-гуманоидным.
Максим сумел разобраться в биологической стороне вопроса двойников. Разобрался, само собой, сперва на своём школьном уровне, пускай и на вполне себе приличном. Под это дело заинтересовался природоведением. Затем биологией. Потом вдогонку и химией. В старших классах победил аж на трёх московских олимпиадах: на двух по биологии и на одной по химии. Занял четвёртое место на всероссийской и пятое на всесоюзной олимпиаде по биологии. Элитную советскую пятьдесят седьмую школу окончил с золотой медалью. Естественно, поступил на биофак МГУ, как медалист сдав один-единственный экзамен на пятёрку. И естественно, ещё через пять лет вышел из стен альма-матер с красным дипломом, подпорченным лишь парочкой досадных четвёрочек — за предметы коммунистическо-пропагандистского толка. В аспирантуру Хлудов абсолютно искренне не захотел и не пошёл. Его, впрочем, туда и не позвали. Нашёлся деканов протеже. Что уязвило Максимкино самолюбие.
Хлудов всегда, сколько себя помнил, стремился к самостоятельным решениям. И даже в ненужном для себя старался во что бы то ни стало со стороны не смотреться отвергнутым — и, следовательно, униженным. В случае же с аспирантурой вышло откровенное унижение. Максиму предпочли существо совершенно бестолковое и трусливое. Звали то существо Леонидом — в переводе с древнегреческого «подобный льву». Стало быть, Хлудова в довесок раздражало ещё и грозное имя внезапно выискавшегося соперника, решительно противоречащее ничтожному содержанию. Лёня оказался каким-то там дальним родственником крупной партийно-околонаучной шишки. Декан, будучи товарищем карьерно ориентированным, с гибким позвоночником, выбрал Лёню — куда более слабого, нежели Максим. Причём выбрал не абы к кому, а прямиком под своё научное крыло. Столь увесистую оплеуху Хлудов стерпеть никак не мог. Администрация факультета сунула ему под нос врага. А врага лучше бы как следует изучить.
Однажды — уже в конце пятого курса, когда стало понятно, кого возьмут в будущие как минимум кандидаты наук, а кого нет, Хлудов подглядел, с каким сладострастием его невольный противник препарировал лягушек. Тихий, худосочный, забитый «ботаник», стоило ему только приступить к научному заданию, начинал тяжело и томно пыхтеть. Словно перед ним не обмякшее, оглушённое током земноводное, а сочная мадам. «Ух ты! До чего ж, оказывается, народ бывает своим делом увлечённый! — тут же восхитился про себя Максим. — Может, этому чудику и впрямь больше подходит наука, чем, например, мне?!» Подумал так — и забыл до следующего подсмотренного случая. В Ботаническом саду. Где тихушник Лёня сидел мирно на пенёчке, в укромном, как ему, наверное, казалось, местечке и с оргазмическим кайфом попивал внутренности, видимо, только-только выловленной и убиенной ящерицы. Бедолага билась в конвульсиях, а её уже допивали.
После увиденного Максим воспылал к Лёньке пущим интересом, отныне граничащим со страстью. Хлудов увидел в своём вынужденном враге двойника. Свой физический, сугубо визуальный аналог Макс уже давным-давно отчаялся отыскать. Да и есть ли он вообще?! Топчет ли почву, и топтал ли когда-нибудь?! Ещё в выпускном классе Хлудов принял на веру, что двойники — это существа с идентичным генетическим устройством. С этой же верой, ничуть не углубившись в познаниях по данному вопросу, он бодро прошагал до диплома. Несмотря на все свои пятёрки и олимпиады — между прочим, честные. А теперь всё ранее профессионально достигнутое, получается, выходило липой, ибо первоначальный интерес, из-за которого, собственно, и потянуло в науку биологию, в итоге не был удовлетворён. Оказывается, двойник может быть поведенческим и мировоззренческим дублем — вовсе не обязательно поверхностным, внешним. Хлудова ведь тоже тянуло к зверушкам.
— Послушай! — спросил он однажды Леонида по фамилии, к слову говоря, Перепёлкин. — А ты часом никогда не искал себе двойника?
— Нет, конечно! — удивлённо ответил тот.
— Прям никогда-никогда?!
— Дался мне этот двойник! Что ты ко мне с каким-то, в самом деле, бредом пристал?!
— А я вот, кстати… с двенадцати лет ищу.
— Делать, что ль, тебе нечего?!
— Я, между прочим, из-за этого-то в биологию и пошёл!
— Из-за чего «из-за этого»?! Скажи ещё: из-за двойников!
— Из-за них! Хотелось докопаться, чего ж это вдруг природа так время от времени шалит…
— Точно неизвестно, есть лишь пара-тройка официальных версий.
— Да я в курсе. Я ж тебе не об этом!..
В воздухе повисла натянутая тревога. Словно кого-то — или, чего доброго, обоих сразу — должен был вдарить паралич, который юрко увильнул из-под носа у обоих в самый последний момент. Ещё несколько минут назад заклятые враги, теперь — закадычные друзья, Хлудов и Перепёлкин чувствовали себя паршиво от любого ментального стриптиза, души нараспашку и прочего подобного слюнтяйского бреда. Приятели опасались друг дружку всё меньше. Мололи всё больше. Развязывали себе языки, хоть и по-прежнему натужно. Бледное, с синими прожилками у шеи и с распалившимся у возгоревшихся глаз румянцем лицо Хлудова будто заточилось и заострилось. Инфантильное личико Перепёлкина, совсем наоборот, словно бы скомкалось, скукожилось, сжалось в эдакую расплывчатую кляксу. Максим приоткрылся. И даже не получил за это под дых. Теперь, по всем правилам приличия, должен был состояться ход Леонида. И Леонид отважно промямлил своё — сокровенное и откровенное.
— Тогда, пожалуй, и я тебе, Макс, признаюсь, для чего я здесь! Я всю жизнь интересовался… пауками!..
— Ой! Ты пауками прям, считаешь, удивил?!..
— Да нет! Ты не понял! Я сам — паук! Понимаешь?!
— Н-не совсем…
— Во-о-от! И никто, сколько я себя помню, меня в этом не понимал! А я всё ж таки паук! Хитрый! В засаде! Плетущий сети!
— Пауку ведь нужна добыча.
— Всё верно, Макс! Всё верно! Тебе нужен двойник, мне нужна добыча!
— И это, надо полагать, наша лучшая деловая встреча?
— Вот увидишь: лучшая лет за тысячу!
Прошли годы. Перепёлкин поначалу вприпрыжку побежал по научной стёжке. В двадцать четыре года стал кандидатом наук, в тридцать три — доктором. Самым молодым советским доктором по паукам. Уволился из МГУ, устроился в НИИ, где успехи оказались ещё ярче. Лёне удалось вывести новый вид пауков: ядовитых, как гюрзы, огромных — размером с чайное блюдце, — и при этом поддающихся практически безболезненной дрессуре — через точечные электрические разряды. Достижением, понятное дело, тут же заинтересовались все спецслужбы уважающей себя части человечества. Всем вдруг захотелось устранять конкурентов пауками, не пачкая при этом собственных ручек. И на счету пауков Перепёлкина действительно с дюжину более-менее достоверно зачищенных бонз: двое дипломатов, трое министров, пятеро высших генералов, один медиамагнат и один банкир. Всего-навсего тридцатипятилетнему Перепёлкину дали Ленинскую премию, а Массачусетский технологический институт номинировал его на цельную Нобелевку. Однако всё внезапно пошло прахом.
Когда уже подготовили кулуарное решение об избрании тридцатисемилетнего Леонида Осиповича Перепёлкина член-корреспондентом АН СССР и когда ему объявили, чтоб оттягивал кармашек для главного шведского приза, стремительный взлёт завершился сбитием. Нобелевскую премию вдруг ни с того ни с сего получил малоизвестный японец Тонегава, который и сам, как говорят, был в шоке от внезапной милости, а Президиум Академии наук с позором «прокатил» Лёнькину кандидатуру. Лёня ведь и забыл, что поначалу в нём видели не учёного, а протеже. Тем временем родственные связи «наверху» — в силу перестроечных пертурбаций — сошли на нет. Научные же таланты отныне никого не волновали. В членкоры, а затем и в академики, взяли Подходцева — дуралея с «лапой», который якобы «доработал», а на самом деле просто присвоил себе Лёнино новшество. Взяли, в общем, изобретение, облюбовали его, автора же выперли пинком под зад!
Из института Перепёлкина никто не вышвыривал. Все ведь добрые и гуманные, а главное — оценивают коллег исключительно по их деловым качествам. Просто шустро, словно у них горело, перевели с должности главного научного сотрудника на должность ведущего. На полставки. Пока в стране худо-бедно доживала «власть Советов», терпимо было жить и на такие гроши. Благо жена вышла трудиться учительницей в три смены. Но когда Союз всевозможных квазисоциалистических республик приказал долго жить, задерживаться в НИИ стало откровенно опасно для жизни. Появился риск сдохнуть с голоду. Терпеливая супруга, которая выскакивала-то замуж за будущего Мечникова, про себя проклиная всё на свете, продолжила тянуть учительскую лямку. А Лёня ударился в напряжённые поиски работы. Да только вот никуда его брать не спешили. А в школе, у жены, свободных вакансий долго не подворачивалось. Пришлось ударно потрудиться на ниве наркобизнеса.
Люди правду говорят: талантливый человек талантлив во всём. Или, во всяком случае, талантлив в смежных областях — так это уж точно. Если бы за ударное перевыполнение наркопланов давали Героя Соцтруда, то Перепёлкин стал бы трижды, а то и четырежды Героем. Такой забористой и разнообразной «дури» не делал, кажется, больше никто и никогда в мире. За неполные два года семейство Перепёлкиных — он сам, его дурная жена и народившийся сын — разжились так, как Перепёлкин бы не разжился и с трёх Нобелевских премий. Супруге было, по всей видимости, наплевать, с чего это вдруг так материально разошёлся её благоверный. Во всяком случае, она ни разу не пикнула по поводу чёрт пойми откуда выскочивших баснословных заработков. Просто с удовольствием сбежала из школы — и отныне «занималась по дому», как сама же обозначила свой новый род домашнего фриланса.
Жена Перепёлкина и не догадывалась, что жила с душевнобольным человеком. При ней Лёня не пил внутренности ящериц и не возбуждался от разрезания лягушек. Умело избегал этого и впоследствии — вплоть до собственной кончины. Вероятно, подсобили изобретённые им вечно голодные пауки-убийцы. Они до того вкусно и плотоядно жрали любую всячину, что можно было с упоением — и, главное, абсолютно легально! — заместить одно зрелище другим. Собственное изнасилование земноводных заменить на паучью трапезу. И, что ещё аппетитней и привлекательней, созерцать вкуснятину можно было на работе. Твари были абсолютно равнодушны к наркотическим пара́м. В общем, за всё время семейной жизни Лёня Перепёлкин ни разу не выдал себя даже намёком. В то время как его жена стыдливо посматривала доступное — уж какое удавалось добыть — скотоложеское порно. И была уверена, что самая грязная в их отношениях именно она.
Перепёлкину же вдруг захотелось поквитаться с обидчиками. От природы мягкотелый, он внезапно отказался примиряться со столь вопиющим хамством в свою сторону, когда его — видать, одного из самых одарённых биологов эпохи, — просто взяли да и выбросили на мусорную кучу. Терпел годами, терпел — и решил-таки взбунтоваться. А может, бунт здесь и ни при чём: просто опять забурлили долго дремавшие, а теперь вновь очнувшиеся и пустившие слюни паучьи инстинкты. В первую очередь хотелось «отчесать» Подходцева — того самого, который выскочил на Лёниной гениальности, сам будучи полнейшей бездарью. Но не это важно. Подходцев тельцем был жирненький. Головёнкой — кругленький. Бровки — домиком. Глазки — навыкате. Усики, бородёнка и остатки волосиков на башке топорщились, будто туалетный ёршик. Вкусный, зараза! Только хитиновых крылышек на жирненьких лопатках не хватает! Перепёлкин заявил, что кое-чего по паукам забыл передать, — и моментально добился аудиенции.
— Приветствую тебя, Евгень Константиныч! Дорогой! — приторно заулыбался Перепёлкин, живо представив, как эта жирная жужжащая тварь вот-вот очутится в его желудке.
— Привет-привет, Леонид!.. Вот всё время забываю, как тебя по отчеству! — простодушно, ничего не подозревая, начал Подходцев, но был моментально прерван — со всей деликатностью.
— Да я-то чего?! Понятно: старое должно уступать новому!..
— Погоди-погоди! Не наговаривай!.. Мы с тобой же почти ровесники!..
— Да ладно! Кто старое помянет, тому… уж… как говорится!.. У меня к тебе, как ты уже понял, дело!..
— Ещё бы! Не понял только, почему спустя… А!.. Ладно, в общем! Я просто рад тебя видеть!
— Ага! Дверку только прикрой! На ключ!
— А что, секретное?..
— Секретное, секретное!..
— Как скажешь, дорогой! Как скажешь!..
Кретин Подходцев, силою обстоятельств возомнивший себя гением наук и интриг, не догадывался, что доживает последние минуты своей никчёмной карьеристской жизни. Он-то, напротив, думал, что некое халявное счастье впереди. Пулей метнулся к двери своего кабинета и закрыл её на ключ. Хотел было повторно расцеловаться с «придурком», которого в своё время — по меркам человеческой жизни, совсем недавно — так ловко подсидел. А «придурок», улучив момент, распахнул окно. В которое, перебирая мохнатыми лапками, вползло изобретённое Перепёлкиным чудище — исполинских размеров тарантул, коих не бывает в природе. «Погоди! Я же… так понял… ты мне рацион хотел передать, а не самого!..» — выкрикнул Подходцев, и паук вцепился ему в сонную артерию. Перепёлкин ухмылялся и звонко поигрывал шарами гантань в ладони. От них шёл ток к ганглиям паука, полностью подчиняя мохнатого палача воле заклинателя, приводя смертный приговор в исполнение.
Пауку стоило лишь надкусить артерию, впрыснув туда струйку своей галлюциногенной слюны. Остальное жертва доделает за убийцу. Подходцев, полежав на полу без сознания минут десять, вдруг вскочил, сделал себе петлю из не пойми откуда взявшегося провода и повесился. Перепёлкин испытал колоссальное удовольствие и даже облизал труп, обеспечив против себя улики. Само собой, это не было самоубийство от отчаяния. Хотя для закрытия дела всегда преподносится именно так. Сразу после укуса Подходцева сбила с ног вмиг навалившаяся слабость. Но спустя десять минут он ощутил себя космическим штурманом. Полез на Альфа Центавра по смастерённой им самим лестнице. А по правде — повесился на проводе. Яд пауков Перепёлкина обладает удивительным свойством. Будучи легко различимым вначале, он растворяется в крови без остатка спустя восемь-десять-двенадцать минут. Экспертиза покажет сбой в выработке мелатонина, то есть простое переутомление. И шито-крыто.
Тем не менее то злодеяние Перепёлкина быстро вычислили. Лёнечка был гениальный биолог и биохимик, но увы, напрочь дерьмовый конспиратор, не способный убирать за собой. Трое засекли их свиданку. Ещё четверо оказались в курсе их переписки — в красках и в деталях. А один зевака с улицы заприметил на стене НИИ гигантского паука, каковых в природе не бывает и перед которым на четвёртом этаже зачем-то распахнули окно. Дело запахло жареным. Прямых улик супротив Перепёлкина не было ни одной, зато косвенных — ложкой черпай. Леонидом заинтересовались доблестные органы, которые к тому же прознали о причастности дарования к изготовлению забористой синтетической «дури». Жена от Перепёлкина свалила. А может, и нет. Самому фигуранту до того было на это фиолетово, что он вовсе не замечал наличия или отсутствия жены у себя под носом. Ему хотелось новых мошек.
В общем, дела у Перепёлкина шли перво-наперво лучше не придумаешь, а затем — хуже не придумаешь. У Хлудова же получилось наоборот. Чем старше, тем радужнее прорисовывались для него перспективы. На протяжении первых пяти лет Макс, было дело, завидовал Лёньке. Пока этот «блатной» прохлаждается у себя на кафедре — со всеми сопутствующими, практически гарантированными перспективами, — Хлудову приходилось начинать чиновную, совершенно не относящуюся к полученному образованию карьеру с самых низов. Чтобы подняться из промозглого погреба административно-государственной постройки на самый её сияющий шпиль, пришлось жениться по расчёту — на дочке жирной шишки — и всё пошло как по маслу. До тридцати лет проторчавший на стартовой позиции Хлудов благодаря удачной любви вдруг взмыл аж в кожаное кресло главы министерского управления. Занимался лёгкой промышленностью, которая, вопреки бравурным заявлениям советских бонз, благополучно дышала на ладан. Карьере этот «пустячок» не мешал.
Грянули девяностые. Как и все большие советские начальники, Хлудов слетел с должности — по сути, в никуда. Только если другие на хлудовском месте спились, скурвились и почём зря скоропостижно ушли из жизни, то Хлудов снова сорвал джекпот, даже когда всем вокруг было плохо. И снова благодаря супруге. Точнее, благодаря её жабообразной подруге-однокурснице. Максиму удалось подружиться с её братом-коммерсантом, войти с ним в долю, окрутить саму эту жабу в мешкообразной юбке и отфутболить куда подальше свою прежнюю супружницу. Детей у Хлудова так и не завелось. Они ему были не нужны, как квартирные тараканы. К возрасту Христа бывший биолог втянулся в игру под названием «деньги», а игра под названием «семья» занимала его с каждым годом всё меньше. Покуда интерес к ней не растаял окончательно, подобно заутреннему туману, рассеиваемому блеском золотого тельца.
В две тысячи восьмом году грянул всему миру известный кризис. А Хлудов как раз тогда впервые угодил в список «Форбс», став счастливым обладателем четырёх миллиардов долларов личного состояния. К тому времени он свёл в могилу и свою постельную жабу, и её надоедливого братца, который вечно требовал к себе особого отношения. Максик Хлудов окончательно и бесповоротно превратился в Максима Ильича — главного в СНГ по лекарствам и ядам. Хлудовская фирма под названием «ПАО “Интернэшнл Фарм Корпорейшн”» распустила свои липкие капиталистические щупальца по всему миру. А мыслящую «голову» держала по адресу: Новый Арбат, 19. Туда время от времени захаживал и сам мсье Хлудов — погорланить на подчинённых и напомнить им, что незаменимых среди них нет, что за дверью целая очередь из им подобных, ну и далее по списку.
Временами Максиму Ильичу до тошноты надоедало однообразие, повторяемое изо дня в день, пускай и за огромные деньги. Давняя Максимкина мечта — изучение биологической природы двойников — стала звёздочкой на небосклоне бесплодных знаний, вспыхнувшей и погасшей. Теперь Хлудов просто вынужден был вспомнить о своём ментальном двойнике, о котором не вспоминал с тех пор, как их должностные и профессиональные дорожки разошлись. Мультимиллиардеру Хлудову дали задание наладить производство яда для спецслужб. А от таких предложений не отказываются, даже если их выполнение за гранью фантастики. Максим Ильич, забыв о личности своего вынужденного друга как таковой, все эти годы тем не менее постоянно держал руку на научном пульсе — и по своим каналам прознал-таки про чудо-пауков. Ещё разочек, как в былые времена, посокрушался, что не ему, а Лёньке было в науке самое место, — ну и принялся за дело.
Разыскать Перепёлкина оказалось проще пареной репы — даже несмотря на то, что ему покамест удавалось ныкаться от следствия по левым адресам. Можно скрыть собственную тушку, но вот собственные пристрастия — чёрта с два. Аборигены из Капотни в ужасе наблюдали по вечерам, как ни с кем не общавшийся и даже не здоровавшийся новый жилец по вечерам ловил во дворе кошек, яростно потрошил их и выпивал их внутренности. Особенно неистово, особо исступлённо чавкал кошачьими кишками, набитыми не переварившейся за день едой. Брезгливые отворачивались. Старушки крестились как заведённые. Малые детушки в приступах любопытства прилипали к оконным стёклам. А Перепёлкин, похоже, думал что его выходки никто не видит. Меж тем полиция всё уже про него, про психа, прекрасно знала. И не «вязала» исключительно из-за государственной значимости Лёни — для Макса в частности и для госслужб в целом.
Встреча двух не то врагов, не то друзей состоялась на Новом Арбате, по месту работы «заказывающего музыку», в старом добром ресторане «Жигули». Разумеется, угощал Хлудов. Лёне и не на что теперь было по ресторанам шиковать. Да к тому же он не знал ещё того делового предложения, с которым пришёл к нему Макс. Догадывался только, что Макс просто так никогда бы о нём не вспомнил. И коли уж вспомнил — так совершенно очевидно тем или иным боком из-за пауков, ведь больше, откровенно говоря, и не из-за чего. Перепёлкина всегда воротило от пива, от этой слабоалкогольной, разжижающей мозги и выливающей их с мочой газировки. Но Хлудов — паскуда! — пиво любил. Поэтому приходилось терпеть. После обмена ритуальными воспоминаниями и опосля дурацких хлудовских компромато-угроз, на которые Перепёлкин тоже ритуально ужаснулся, приятели взяли быка за рога.
— Не буду перед тобой юлить, дружище! Я жажду на тебе заработать большие… очень большие деньги! — с удовольствием источив из себя пивную отрыжку, проговорил Хлудов.
— Цена вопроса?! — в ответ угрюмо спросил Перепёлкин, резонно предчувствуя подвох.
— Ух ты! И что, тебя совсем-совсем не интересует, чем тебе предстоит заниматься?!
— Брось! Сам же обещал не юлить!..
— Так я и не юлю! Подозрительно мне просто такое слышать. От тебя — особенно. Сколько тебя помню, вечно не пикнешь без перестраховок.
— Прекрати издеваться! А то ты не знаешь, что жизнь меня, как крысу, в угол загнала!..
— Ну не буду, не буду!..
— Не будет он!.. Чем заниматься!.. Грязью — чем ещё с тобой займёшься! А чем я теперь занимаюсь!..
— Всё, всё, дружище! Не кипятись! Я был некорректен, за это приношу… прощения, в общем! А что до дела, то «грязь» — это ты тоже прав: лучше и не скажешь. Но грязь целебная. Для выведения паразитов.
— А под паразитом ты не меня ли имеешь в виду?
— Ха-ха! Ну зачем же так пессимистично? Нам, дружище, с тобой ещё жить да жить! И бок о бок работать!
— Ну-ну!..
— Так вот, настоятельно просят меня авторитетные товарищи добыть для интересов «конторы» нервно-паралитического яду. Убойного. Чтоб каплей валил с ног бизона. И чтоб след его простывал сразу после применения. Понимаешь, о чём я тебе?
— Более чем.
— Во-о-от!.. А если пройдёт испытания, то поставим на поток — и тогда уж!.. Мама не горюй, словом!
Леонид Перепёлкин покивал головой и расстался с закадычным своим супостатом на мажорной ноте. Оба были пьяны — и вроде бы довольны друг другом. Но экс-учёный не думал идти на поводу у кровопийц и палачей. Уж коли злодействовать — так самолично, а не по чьей-либо указке! Тем более быть под пятой у того, кто… заведомо дурнее! И денег никаких не надо! Не всё ими меряется! И раз уж жизнь припёрла к стенке, то и уйти надобно достойно! Лёня вновь зазвенел гантанями в ладони. Собрал своих пауков — и попросил их выручить его в последний раз. Через мгновение Перепёлкин был уже весь облеплен членистоногими тварями. А ещё через десять минут выскочил голышом на улицу и швырнулся под фуру, размазавшись по асфальту так, что нечего оказалось хоронить. Себя он в этот миг представил воином, побеждающим судьбу.
Хлудов искренне горевал о погибшем товарище. Ведь он уже дал согласие на работу, уже нарисовал себе в башке объёмную и красочную дольче виту, уже распиарил своего знакомого ленинского лауреата — можно сказать, поднял его из небытия — и тут такое!.. И что же теперь будет с ним самим? Ведь явно ж по головке не погладят! С гэбэ в принципе шутки плохи, тем паче на такие бабки! Пока Максим сидел у себя на Новом Арбате, покрикивал на подчинённых по средствам связи и рефлексировал, к нему за ушко ласково и незаметно прокрался паук-убийца. Хлудов почувствовал игольный укол под ушную раковину, после чего мир вдруг изменился до неузнаваемости. Словно душа вышла из тела, оставшись в теле. Жив — и мёртв! Стало темно, страшно и холодно. А потом Макс очутился в каком-то жутком лесу — между липами, в паутине.
Стоило Хлудову дёрнуться пару раз, как паутина закрутилась в плотный кокон — под горло. А кругом гоготала нечисть. Какой-то не то леший, не то вурдалак лупил Максима Ильича кнутом. Но жертве было уже всё равно. Удары, кажется, рассчитывались по-аптекарски точно — с тем чтобы добить аккурат к приходу перепёлкинского фантома. Друзьям суждено было снова встретиться! И каждому — в своей роли! У каждого наконец-то сбылась мечта! Хлудов уверился-таки в двойнике. Перепёлкину досталась муха в сетке. Хлудова долго и поначалу безрезультатно искали. Шутка ли: пропал человек из своего кабинета средь бела дня! При запертых окнах и дверях! Обнаружили спустя месяц — распятым на дворовой стороне дома девятнадцать по Новому Арбату. Совсем свеженького, ничуть даже не подгнившего! Отчего-то игнорируемого местными жителями! Новость о жутком убийстве миллиардера, разумеется, облетела весь мир. Но виновных так и не нашли.
Редактор: Анна Волкова
Корректор: Вера Вересиянова
Больше Чтива: chtivo.spb.ru