Была глубокая осень. Ветер тоскливо носился по опустевшим полям, выл, врываясь на улицы одинокого, заброшенного в необъятном степном просторе села Пылаева. Дождь непрерывно сеялся сверху и целый день в воздухе стоял какой-то серый полумрак. Перед вечером через село потянулась печальная похоронная процессия: это хоронили бедную полунищую вдову, оставлявшую после себя трёх несчастных сирот.
За гробом шло немного поселян. Все старые и бедные, из богатых был только Терентий Значков, когда-то близко водивший хлеб-соль с мужем покойницы Анфисы. Ведя за руку плачущих сирот, все шли печальные, скорбно-задумчивые: всем жаль было горемычную Анфису, которая ни разу на их памяти не видела счастья, радости в своей жизни. Сначала били, угнетали, хоть и невольно, отец с матерью, потом, когда вышла замуж, во всём была нехватка в хозяйстве, а там скоро муж умер, нужда ещё ближе пододвинулась, за нею тяжёлая болезнь.
Когда заколотили крышку гроба, опустили его в могилу и стали засыпать землёй - одновременно все всхлипнули; тихий плач наполнил пространство, и этот тихий плач, охвативший серых, сермяжных людей, так подходил и к убогой обстановке похорон, и к печальному виду полузаброшенного кладбища, и к печальным, осиротевшим нивам, над которыми залегла тяжёлая, сырая мгла, что казалось, будто это сама жизнь плачет над одной из своих бедных дочерей, плачет и не хочет утешиться, ибо таков удел всех её детей...
Хотели уже расходиться... Но в этот миг престарелый отец Андрей, поглядев на своих прихожан строгими глазами, сказал:
- А сирот-то как же?.. Тут у могилы и обсудим, душевнее выйдет. После, гляди, и не удастся...
- Дело такое, тут так тут, - раздались голоса, но не решительные, говорилось всё как-то нехотя.
- Я бы их всех к себе взял - снова сказал отец Андрей, заметив общую нерешительность, - так и подумалось сначала, да ведь, сами знаете, один-одинёшенек я, и за мной-то некому поглядеть, кто же за ними поприсмотрит?.. А ведь Петюшку пора в школу, да и Машутку, малец Федя - за ним глаз да глаз нужен... Так может, православные, из вас кто возьмёт их к себе, а другие кто чем в силах поможет. Я сам хоть половину за них готов вносить...
Наступило долгое, томительное молчание. Никто не решался сказать слова согласия, и тем томительнее было смотреть на бедных сирот, которых уже у свежей могилы матери подстерегала людская холодность.
- Православные! - вновь заговорил отец Андрей, - я готов всё вносить, что издержите на сирот, а вы их хоть по одному разберите... хоть и нехорошо сиротам по разным углам расти...
Толпа смягчилась. Послышались глухие, сдержанные голоса:
- Дело известное, сиротская доля - на что же хуже! Только и сами не в тепле живём, да не в сытости...
- Никому иначе, как дяде Терентию, - послышалось в другом месте, - как они значит, водили хлеб-соль с покойным Прокофием... К тому же Терентий Васильевич собственных не имеет...
Отец Андрей поднял глаза на Значкова. Тот стоял густо покрасневший, понурив голову.
- Знай, Терентий Васильевич, - наставительно сказал батюшка, - доброе дело никогда не забывается у Бога, и Он достойно по щедротам Своим вознаградит тебя за твоё милосердие... Хоть немало у тебя и так расходов, только верь, что на лишний роток тебе Бог пошлёт и лишний кусок...
Терентий ещё несколько мгновений подумал.
- Ладно, - сказал он, встряхивая и поднимая голову, - благословите, батюшка, на доброе дело, а вы, детки, ступайте за мной...
Прошло двадцать пять лет с лишним. В один из ясных летний дней в Пылаеве было заметно особенное оживление. Поселяне в праздничных одеждах - хотя этот день не приходился в праздник - высыпали все от мала до велика за околицу и напряжёнными глазами всматривались в вившуюся по косогору дорогу. По этой дороге должен был проехать новоназначенный на местную епархию преосвященный Павел, тот самый Петюшка, которого двадцать пять лет назад приютил у себя по желанию мира и настоянию отца Андрея, Терентий Значков. В числе встречавших был и сам Терентий, теперь уже седой, маститый старик. Он стоял несколько в стороне от других, вместе с каким-то молодым господином и барышней. Этот господин был местный доктор, родной брат преосвященного Павла, прежний Федя, а барышня, местная учительница, была их сестра, прежняя Машутка...
Складывалось всё это тихо, постепенно, само собой. Терентий, взявший сирот к себе, привязался к ним так, как только может привязаться к детям человек, сам лишённый их. Жена Терентия окружила их материнскими заботой и лаской, стараясь как можно более смягчить их сиротскую долю. Когда Петюшка окончил сельскую школу, Терентий хотел пустить его по торговой части и со временем сделать помощников в своих делах, но отцу Андрею, правда после многих и продолжительных разговоров, удалось настоять, чтобы мальчик был отдан в духовное училище, а через два года и Машутка была помещена туда же, в епархиальное.
Выдающиеся успехи Петюшки вскоре заставили о себе говорить. До этого не дожил отец Андрей: добрый стрик умер год спустя после поступления мальчика в училище: но зато Терентий и его жена были полны гордого и радостного сознания, что их воспитанник выйдет когда-нибудь в люди. Под влиянием успехов старшего братишки Терентий решил отдать и подросшего Федю в город, только уже не в духовное училище, а в гимназию, куда больше всего стремился мальчик.
Года шли, а с ними многое менялось и в жизни пылаевских обывателей. Умерли многие старики, провожавшие в могилу Анфису, умерла жена Терентия, и только он один остался, как бы затем, чтобы до конца увидеть добрые плоды своего благого дела. И они созрели эти плоды. После семинарии Петюшка был отправлен на казённый счёт в духовную академию, в которой принял монашество; теперь он вот уже был епископом и ехал в родную епархию руководить ею. Машутка по окончании училища изъявила желание быть учительницей в родном селе и так и осталось в нём. Федя окончил университет по медицинскому факультету и также решил посвятить свои силы родному краю; он был назначен земским врачом в Пылаево и окрестные сёла. Было что-то глубоко трогательное в том, что трое сирот, вскормленных деревней и ею вознесённых наверх, сами сошли вниз к ней, чтобы послужить народу, ему отдать свои силы... Это, хотя и смутно, неясно ощущали, чувствовали все собравшиеся, и в особенности сам Терентий. Осанистый, весь в сединах, он то радостно и гордо смотрел кругом, то напряжённо всматривался вдаль, где терялась в изгибах лента дороги...
"Едет!" Тихо стало в толпе, которая вся впилась глазами в дорожную карету, что становилась всё ближе и ближе. Приосанился, побледнел Терентий Васильевич. Как только карета остановилась у околицы, он, сняв картуз, степенно и почтительно подошёл под благословение владыки. Тот благословил, а затем вдруг наклонился и сам поцеловал руку растерявшемуся от неожиданности старику.
Затем, когда пылаевцы стали подходить под благословение владыки, они заметили на его глазах слёзы: то были слёзы радости и благодарности.
(Эта история была напечатана под редакцией Николая Калестинова в журнале "Русский паломник" за 1908 год, №46. Она очень хорошо отразила нравы и быт той эпохи, в которой только начинало разворачиваться понятие о новой жизни, о новых веяниях и чаяниях русского народа, и в тоже время подчеркнула самобытность твёрдого и непоколебимого характера, способного в любые невзгоды принять решения, нужные и важные для обустройства счастья своего ближнего, не задумываясь о своей самости и своём эго.)