Раньше, чтобы съездить в город, шоферу нужно было неделю готовить машину. Он прокачивал тормоза, менял лампочки, подкрашивал диски, ремонтировал кузов, да и сам целую неделю не пил ничего спиртного. Не пили и те из лесорубов, кого должны были чествовать в городе: чтобы запах был свежий, как от малосольных огурчиков.
Вот они уже возвращаются из города, довольные, продуваемые приятным ветерком, в предвкушении чего-то хорошего. Грамоты лежат у мастера в сумке, чтобы не потерялись, премии глубоко запрятаны во внутренние карманы. Многие купили своим ребятишкам гостинцы: яблоки и пряники. Все это было сложено в одинаковых мешках в одну кучу, чтобы кто-нибудь ненароком не наступил или того хуже не сел. Сами лесорубы привычно сидели на лавках и держались за борт.
Шофер по простоте своей насажал попутчиков, которые с вытянутыми ногами сидели в кузове на полу. Когда подъехали к мосту через реку Цну, машина остановилась. Все пассажиры сошли с кузова и, покачиваясь, пошли по мосту на другую сторону. Газончик медленно перекатывался с одного понтона на другой, качаясь, как лодка, и на берегу остановился, поджидая попутчиков. Размявшись, все снова залезли в кузов и, как только поднялись на бугор, забарабанили по кабине, требуя остановки. В пивнушке на Вислом бору продавалась зубровка, называемая в народе «быком», и бутылочное жигулевское пиво — мужской ходовой товар, на полках он не залеживался. Целый день у всех маковой росинки во рту не было, не грех и выпить. Горькая на вкус настойка скоро развязала мужикам языки, а когда еще залакировали пивом, то и покурить захотелось. В общем, развезло всех в зюзю — обнимались, хлопали друг друга по плечам и выражали любовь ко всему человечеству.
Но скоро для одного из них праздник был испорчен. Когда уже дома Лёня Щавелев развязал свой мешок, чтобы порадовать домашних гостинцами, вместо яблок в нем оказалась обыкновенная прошлогодняя картошка. Пока он разводил руками и делал удивленные глаза, Марфа, жена его, обшарила весь мешок, высыпав на пол картошку, даже вывернула его наизнанку, благодаря чему обнаружила еще грязную белую комбинацию, сильно изъеденную молью. Вместо того, чтобы выкинуть ее и забыть, Марфа пошла трясти этой комбинацией по улице, показывая всем, какой позор принес ее муж в дом. Наутро она явилась в лесничество и обвинила шофера в том, что он калымил и сажал в кузов посторонних, которые и украли их мешок. Но все было напрасно: никто не покаялся и не вернул пропажу.
Между тем у Лёни Щавелева был свой хороший яблоневый сад и были пчелы, и, в отличие от своей жены, он не был жадным. Всегда, когда качал мед, он приглашал местную детвору полакомиться им со свежими огурцами. Впрочем, может, это он так задабривал ребятишек за укусы от его пчел.
Жадным он был в другом. Как только он открывал глаза, его руки сразу искали работу, и только желание покурить могло отвлечь его от занятий: работать и курить одновременно он не любил. К курению у него был особый вкус. Ему не нравилось курить за компанию, как и курить на ходу. Он любил сесть один, нога на ногу, и дымить, как паровоз. Здоровьем его боженька не обидел, сильней его в деревне никого не было.
Если надо было копать колодец — Лёня копал. Ему было скучно тереться среди других и, как это ни странно, в тесноте колодезного сруба одному ему было привычнее и удобнее. На простачка он не походил ни с какой стороны и за труды свои, в отличие от других, он справедливо требовал себе большой граненый стакан, налитый в аккурат по краям. На других условиях работать он отказывался — такой был характер, и с ним считались.
Хозяин он был отменный, и даже скандальной его жене Марфе трудно было найти, к чему придраться: все у него было в порядке, на своих полочках. Но бывали и курьезы. Так, у него плохо получалось резать своих поросят; не от того, что ему было их жалко, а просто рука у него была легкая. Однако хозяйское право резать поросенка он не передавал никому, резал его на улице, чтобы не напачкать кровью в хлеву, и многие собирались посмотреть на это зрелище. Поросенок визжал на всю деревню, как недорезанный, его уже начинали палить соломой, а он вставал из огня, и всё ему нипочем. То же было и с курицей. Когда он ее, обезглавленную, бросал в кошелку, она выпрыгивала и бегала кругами вокруг него. Он стыдился и с ненавистью смотрел на свои пудовые кулаки, не понимая, что с ними не так.
В остальном кулаки его были то, что надо. В них топорик был, словно перышко. Лёня со своим напарником Ваней, тоже Щавелевым, были плотники хоть куда, поэтому их постоянно премировали. Но и шабашничать они тоже не отказывались, половина амбаров на селе — их рук дело. Если Ваня иногда старался не замечать обзол на бревне, Лёня ему указывал своим топориком, и Ваня, краснея как школьник, исправлял. В другой раз, как опять заметит за собой брачок, сразу глядит на широкую спину Лёни и сам поправляет — учится держать марку. Качество срубов полностью соответствовало тем деньгам, которые они брали: товар говорил сам за себя, поэтому без работы они не сидели.
В середине семидесятых на селе затрещали мотоциклы, и ночному спокойствию настал конец. Сначала отцы покупали мотоциклы для сыновей, это были «Восходы» и «Минские», но скоро стали покупать «Днепры» и «Юпитеры» уже под себя. Хоть Лёня и был далек от техники, но и он купил себе «Юпитер», уговорил-таки свою Марфу, а та согласилась, потому что не хотелось отставать от других. Вскоре стало ясно, что Лёне проще было голыми руками сломать быку шею, чем освоить езду на мотоцикле. Это чудо века он оседлал в кирзовых сапогах и гонял по деревне на первой скорости, не решаясь включить вторую. Ноги при этом он волочил по земле, не решаясь поставить их на подножку. Вождение давалось ему очень трудно, но он приставал к окружающим, желая их прокатить.
— Танька, твою мать, ну-ка садись! — зазывал он четырнадцатилетнюю дочь, готовый к старту.
— Не сяду!
— Садись, тебе говорят!
Со страхом и недоверием дочь села, вцепившись в ручку сидения. Пытаясь тронуться, Лёня отпускал сцепление и изо всех сил прибавлял газу — мотоцикл ревел, но не трогался, потому что Лёнин кирзовый сапог стоял на скоростном рычаге. Вдруг сапог соскочил, мотоцикл рванул, встав на дыбы, и дочка улетела на землю. Недюжинная сила Лёни позволила ему проехать на заднем колесе метров двести и только потом остановиться. В другой раз у «Юпитера» заела дроссельная заслонка, и, как назло, в это время навстречу ехал трактор. Лёня мог бы просто остановиться, но зачем-то поехал в лужу. Он рулил, пока мотоцикл не заглох, а потом прикатил его к дому. Через неделю он его продал, так и не успев прокатить свою Марфу.
В начале восьмидесятых годов в третье воскресенье сентября стали отмечать праздник леса. В лесничестве накрывали стол с закусками, было, конечно, и спиртное: как крепкое, так и красное — для женщин. Застолье традиционно начиналось звенящей речью лесничего про политику партии, про то сколько спилили и сколько посадили, но это мало кого интересовало. Взгляды были устремлены на стол, бутылки пошли по кругу, стеснительных в этот день забыли дома, ведь за все было уже заплачено.
Жадность Марфы Щавелевой на этот раз сыграла с ней глупую шутку. Мало того, что она приняла лишнего, ее заштормило и завалило под березу, так еще и платье ее задралось, оголив тощие ноги. Но не только это привлекло внимание гуляющего народа. Люди признали на ней ту самую комбинацию, изъеденную молью, которую привез из города ее муж Лёня. Сколько времени прошло, а комбинация как новая: «Вот какой Лёня молодец, умеет подарки делать!» — смеялись лесорубы.