Пережить такое унижение может не каждый...
Начало здесь⤵️
Но мысли о самоубийстве у Анри не возникало -- не потому, что он был верующим человеком (потомок альбигойцев не мог быть верующим), а потому, что он еще в детстве решил жить наперекор всему и всем -- даже господу Богу.
Зато теперь ему уже ничто не было страшно. Выпивка? Пожалуйста, сколько угодно -- Анри с тайной гордостью обнаружил, что он -- "прирожденный пьяница" -- может выпить очень много и не опьянеть, и испытал от этого открытия странное удовлетворение -- вот и еще что-то он может делать лучше других. Выпивка помогла ему еще кое в чем -- он преодолел свой страх перед публичным домом.
Наконец-то его мечта осуществилась -- этим женщинам было все равно, какого он роста и что у него с лицом. У него было много денег, и он был щедр -- в их объятьях он нашел пусть краткое, но полное забвение всех своих горестей. И он благословил этих женщин, вознаградивших его за обиды, нанесенные "приличными" девушками. Они подружились.
Он дарил новым подружкам духи, конфеты, сигареты. Отметил в своей записной книжке даты их дней рождения и не забывал послать к празднику красивую корзину со сладостями и дорогим коньяком. А они гордились тем, что их клиент -- великий (как они его называли) художник и с удовольствием позировали ему.
Одна из таких натурщиц "не недотрог" задержалась в его мастерской. Уродливая внешность и болезненная сексуальность не только не оттолкнули Мари Валадон, но даже наоборот -- привлекли. Она стала любовницей Лотрека.
Казалось, они были созданы друг для друга -- неграмотная плебейка Валадон, родившаяся от неизвестного отца и белошвейки сомнительной репутации, вышедшая на панель в 15 лет, и аристократ граф де Тулуз-Лотрек -- они оба были свободны от каких бы то ни было комплексов⤵️
Но Мари не только позировала и спала с Лотреком, она еще потихоньку следила за ним, ревниво оберегая самую большую свою тайну -- что она тоже рисует и мечтает стать художницей.
(P.S. Впоследствии так и случилось - Мари стала художницей Сюзанной Валадон. Она даже оставила воспоминания о Лотреке).
Естественно, он не мог разгадать побуждения этой такой поначалу искренней в своей доброте к несчастному карлику женщины. Она влюбила его в себя безоглядно. И в этом не было ничего удивительного -- впервые женщина, а не прислуга жила с ним в его квартире, готовила ему еду, спала с ним не за почасовую оплату. Но ей нужны были деньги и связи -- и только. Постепенно она научилась заставлять его выполнять все ее капризы, позировала только тогда, когда ей вздумается, иногда надолго исчезала, а он в это время запоями пил, не находя себе места от горя.
А однажды в присутствии Лотрека и своей матери она попыталась покончить с собой. Он выскочил на улицу за помощью, а когда вернулся, услышал злые голоса:
"Дура, зачем ты разыграла это?" -- "Но, мама, это было крайнее средство. Как еще можно было выудить из него такую большую сумму?"
Все раскрылось. Мари была выброшена на улицу. А на прощание он услышал до боли знакомые слова:
"Ненавижу тебя! И всегда ненавидела морду твою уродливую, ноги колченогие. Карлик ты, урод и калека. И когда говорила тебе "люблю", тоже ненавидела. Так тебе и надо, что ты калека. Ни одна женщина тебя не полюбит. Никогда!"
Певец порока
В кабаре на Монмартре он впервые попал давно, еще учась в художественной школе -- туда любили захаживать все молодые художники. Там можно было и порисовать, и выпить дешевого пунша, поглазеть на танцоров, посмеяться шуткам друзей и присмотреть себе какую-нибудь подружку на ночь. А ближе к полуночи, по заведенному ритуалу, раздавался грохот литавр, сопровождаемый барабанной дробью, и танцплощадку окружали зрители.
Канкан! На помосте парами, лицом друг к другу становились канканеры и, затаив дыхание, замирали. Дамы прихватывали руками края пышных юбок и... Безумный галоп! Девицы скакали, задирая ногами пену юбок -- обезумевшие и растрепанные, подпрыгивали на одной ноге, задрав другую почти вертикально, гордо демонстрируя интимные подробности своих туалетов.
Мужчины метались вокруг, хлопая в такт музыке, приседали, вскакивали, вертели в такт бедрами. Воздух взрывался от треска барабанов, стука каблуков, хлопанья, выкриков. Воистину Франция может гордиться тем, что она -- родина этого сладострастного безумия -- канкана!
В одной из таких забегаловок к Лотреку, как всегда нетрезвому, подсел незнакомый мужчина и ни с того ни с сего начал рассказывать о своей мечте: заработать миллион на ...канкане. Для этого ему нужно успеть в течение года (приурочив к Всемирной выставке 1889 года) построить такое развлектельное заведение, которого еще не было нигде в мире -- оно будет посвящено канкану.
"Там будет петь Иветт Гильбер -- у нее прекрасный стиль: потупив глазки, с видом невинной девушки она выдает публике такие непристойные куплеты, что даже у мужчин волосы встают дыбом. Затем одна красотка будет исполнять танец живота, потом -- выступление акробатической группы -- это для женщин: они любят поглазеть на мужиков с бицепсами, обтянутыми розовым трико, и снова -- танцы. А около полуночи -- канкан! И главная -- Ла Гулю -- воплощенный танец, истая вакханка, одержимая демоном ритма, знающая свое дело, доводящая любого мужчину, не могущего оторвать от нее глаз, до экстаза. Нет лучшего финала для развлекательной программы!
А рассказываю я вам это все потому, что видел вас неоднократно, видел ваши горящие глаза, следящие за канканерами, и знаю, что вы -- художник. Именно вы нарисуете первую афишу для моего заведения, на котором я заработаю свой миллион и которое прославится на весь мир. Я даже уже знаю, каким оно будет. В нем будут объединены бар, дансинг и бордель. С такой комбинацией ничто не сможет конкурировать. И внешний облик у него будет не таким, как у всех: это будет мельница -- новая мельница старого Монмартра. И еще я выкрашу ее в красный цвет -- внутри и снаружи -- потому что этот цветьудивительно красив, при этом цвете женщины кажутся прекраснее, а мужчин тянет к алкоголю и любви. А крылья моей новой мельницы будут украшать сотни мальньких лампочек, выписанных из Америки, и она будет видна затмного километров. И имя ей будет -- Мулен Руж. Запомните его!"
Мужчину звали Шарль Зидлер. Он уговорил Тулуз-Лотрека сделать первую афишу для "Мулен Руж". Ему, правда, пришлось для этого овладеть искусством литографии, и он это сделал так легко и гениально, как делал все остальное -- мастер предполагал обучить его минимум за 5-6 лет, Лотрек сделал свою первую афишу за ... 6 месяцев.
Это была первая во Франции да и во всей Европе афиша, которую критики назвали "произведением искусства", хоть и "падшего" и "агонизирующего в конце века". О ней говорили все -- о ней невозможно было не говорить.
Впервые на всех углах висел портрет доступной женщины – танцовщицы (Ла Гулю) с задранной ногой, но это действительно было искусством. "Мулен Руж" не мог вместить всех желающих.
Месье де Тулуз-Лотрек вывел искусство на улицу, а месье Зидлер заработал свой миллион. Но счастья это не принесло ни тому, ни другому -- нет ничего хуже жизни после того, как мечта осуществляется и нет ничего страшнее жизни без любви...
Любовь и боль неразделимы
В свои 30 он стал безумно знаменит, он -- молодой и дерзкий художник. Он может бывать всюду, где пожелает, все видеть, со всеми знакомиться, его всюду примут, он везде желанен, он всем известен -- весь Париж у его ног!
И он ринулся в этот водоворот -- досыта насмотреться, нарисоваться, наслушаться. Не хватало ночи для того, чтобы всюду успеть, потому что днем он работал, и жить приходилось только по ночам. Чтобы все успеть, он отказался ото сна, а чтобы не заснуть -- пил... Пил, потому что все равно внутри было пусто и горько. И одиноко, все время -- одиноко.
Зато теперь он был завсегдатаем "Мулен Руж" -- присиживал там до самого закрытия и пил, пил, пил... В один из таких вечеров благодарная за очередную афишу певица из "Мулен Руж" Джейн Авриль познакомила его со своей приятельницей. Честной и неглупой девушкой, работающей моделью в модном магазине, которая точно знала, что хочет добиться в жизни успеха и не разменивалась на дешевые связи из-за сомнительной выгоды. Их представили друг другу как потенциальных друзей. И не более того.
Они встретились раз-другой втроем -- он, Джейн и Мириам. Он все еще боялся, что Мириам встречается с калекой из жалости или потому, что попросила подруга. Но на третий раз Мириам сама предложила ему встретиться тет-а-тет. Он был на седьмом небе от счастья! Наконец-то умная, молодая, красивая девушка проявила к нему хоть какой-то интерес. Ей не стыдно и не противно появляться в его обществе в ресторане или в театре. Он ликовал.
Мириам перевернула всю его жизнь. Он почти бросил пить -- зачем пить, если ты счастлив? Нормально спал. Снова начал усиленно трудиться. Каждый вечер они проводили вместе -- ходили в театры, на выставки, в музеи, в рестораны. И бесконечно разговаривали обо все на свете -- им было безумно интересно друг с другом. А главное, что при всем этом ни разу не вздохом ни взглядом он не выдал ей своих чувств. Через несколько месяцев она впервые пригласила его к себе домой на чашечку кофе.
Конечно, разве мог он не влюбиться? Несмотря на все заклинания и клятвы, которыми он осыпал Мириам, он уже давно -- с первых же встреч -- был безумно влюблен в нее. Но отрицал это так же страстно, как желал ее. И она почему-то поверила. Или сделала вид, что поверила -- но в один прекрасный вечер после более чем годовой чистой и светлой дружбы она предложила ему остаться:
"Ты же знаешь, дорогой, что в полном смысле этого слова я не люблю тебя, и не хочу, чтобы ты полюбил меня, потому что тебе будет больно, когда нам придется расставаться. А это обязательно случится, потому что я когда-нибудь буду выходить замуж. И я не хочу тебе делать больно. Я хочу дарить тебе радость..."
Она подарила ему эту радость. Неземную радость обладания очаровательной -- в первый раз настоящей, а не продажной женщиной. Которая отдалась ему не из жалости, не снисходя до него, не из выгоды, а по доброй воле, с радостью, словно воздавая ему за все горести, принесенные Дениз и Мари, за его мучительное одиночество, за уродство, за вечную боль.
Часто он пытался представить себе, что это такое -- обладание красивой, умной, порядочной и страстной женщиной. Теперь он знал -- это высшая радость на свете, то, ради чего Адам отказался от рая.
Так прошло все лето -- незабываемое лето, которое они провели в его родовом замке. И перед тем, как ей надо было возвращаться на работу, он не выдержал -- попросил остаться в этом раю до Рождества. Этим и выдал себя.
Последнее прозрачное покрывало спало с этой давно уже нетаинственной тайны -- да, он ее любит. Да, он лгал, потому что боялся потерять ее. Но просит дать шанс.
Ее слова поразили его своей всесокрушающей жестокостью:
"Да, Анри, ты урод и калека, тратящий свою жизнь на то, чтобы забыть об этом. Но твои надежды тщетны. Ни одна женщина не сможет полюбить тебя так, как ты об этом мечтаешь. И я не смогу. А если бы ты стал меня осыпать своими миллионами, я перестала бы видеть тебя, я бы видела только твои деньги. А за это я стала бы тебя ненавидеть. Деньги отравят наше существование, превратят их в самое уродливое, что есть на свете. И что нам теперь делать? Перестать встречаться. Именно это я обещала тебе, если тыткогда-нибудь меня полюбишь. Но... я слабая женщина.
Мы были так счастливы. Давай попробуем все заново. Только ты должен мне пообещать никогда больше не говорить о любви".
Страшная и жестокая агония продолжалась еще более полугода. Конечно он дал такое обещание, и, конечно, не сдержал его. Он терзал ее вечными подозрениями и обвинениями, заканчивающимися слезами и мольбами о прощении. Он мучил ее и терзал себя. Но измениться не мог. Это было выше его сил -- перестать любить.
А в начале следующего лета ему срочно надо было отправляться на персональную выставку в Лондон, которую собирался посетить сам принц Уэльский. Пришлось ехать -- этого он себе не простил до конца своих дней.
По возвращении Анри нашел у себя под дверью прощальное письмо -- Мириам уехала с каким-то миллионером в неизвестном направлении.
P.S. Портретов Мириам художник не создал.
Теперь он окончательно переселился жить в бордель.
Его "семьей" стали тамошние женщины и те, что любили других женщин. Только они могли успокоить этого напивающегося до бессознательного состояния бушующего Квазимодо, когда он, не помня себя, поносил всех и вся.
Он до такой степени стал для них "своим", что они совершенно не стеснялись его. Переодевались, мылись, красились, прихорашивались, даже ласкали друг друга у него на глазах.
Лотрек часто рисовал их, приговаривая:
"Посмотрите, какая техника нежности! Как они любят друг друга. Мужчины не умеют так любить".
(Многие из его картин этого периода настолько откровенны, что никогда не выставлялись -- они хранятся в частных коллекциях -- прим. авт.)
Но алкоголь все быстрее съедал его силы. И не только алкоголь -- еще и страшная болезнь, заработанная в ранней молодости, на которую он махнул рукой и никогда не лечил -- сифилис. Постепенно он почти совсем забросилиработу. Даже рисовать своих подружек ему стало неинтересно -- он только пил... Он уже никогда не был трезвым.
Он вдруг начал писать какие-то бредовые, нелепые картины -- например, собачку с очками на морде, с трубкой в заду и шпорами на лапах. Его стали преследовать кошмары и галлюцинации -- нашествия тараканов, безголовые звери. Алкоголь сделал свое дело -- длительное самоубийство свершилось.
После того, как друзья застали его писающим на собственную картину, Лотрека насильно поместили в психиатрическую лечебницу.
Там он провел много длинных мучительных месяцев. Сначала его даже привязывали к кровати -- он был очень буйным. Потом наступила апатия. Он пробовал рисовать -- рисунки получались вымученными и какими-то пустыми.
Руки тряслись, знаменитой лотрековской линии не получалось. Через год его выпустили. Из последних сил, стараясь выкарабкаться, он создает свойьпоследний шедевр -- портрет модистки и, не справившись с болезнью, снова впадает в страшнейший запой.
...Умирал он дома, в родовом замке своей матери.
Тяжело и мучительно. Один за другим сдавали внутренние органы, сожженные алкоголем, но крепкое сердце сопротивлялось. И он был благодарен ему -- надо было еще многое успеть. Исповедаться -- впервые за всю страшную, непосильную для любого человека жизнь. Он ненавидел Бога за то, что тот выделил для него именно такую судьбу, но перед смертью что-то открылось -- еретик Тулуз-Лотрек позвал кюре.
И еще надо было дождаться отца, который спешил с другого конца Франции к постели единственного умирающего 37-летнего сына. Он дождался. Граф Альфонс прискакал, загнав несколько лошадей, на рассвете 9 сентября.
Через несколько минут граф Анри-Мари-Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа скончался в полном сознании.
А накануне, 8 сентября, ему зачитывали телеграмму от друга детства и поверенного во всех его делах:
"Только что правительство приобрело твою коллекцию. Ты в Лувре, Анри!"
Подпишись на наш канал и читай о других художниках:
Инна Казакова (с) "Лилит"