Русский перевод: ожидается
Свежий победитель международного Букера, Kairos Дженни Эрпенбек - не тот роман, который стоит читать в хорошем настроении. Для плохого же настроения его и вовсе рекомендовать страшно - это текст максимум для одного сознательного погружения, честного и неприятного. В общем и целом Kairos - традиционный премиальный роман 2.0: многолетние токсичные отношения на фоне исторических перемен со всеми вытекающими и сопутствующими (см. Милан Кундера). Почему 2.0? Как минимум потому, что, в отличие от того же Кундеры Эрпенбек в состоянии написать полнокровную героиню, которая не сводится к набору неврозов и daddy issues. Еще одно несомненное достоинство текста - отсутствие надуманных параллелей между личным и историческим и нежелание ретроактивно сводить большие события к набору современных клише. Эрпенбек явно больше интересует обыкновенная человеческая жизнь и ее конкретика, и случайность того, как именно и когда по нам прокатится колесо перемен, и (практически радикальная) необходимость сочувствовать.
ГДР, середина восьмидесятых. Главные герои, Катарина и Ганс, влюбляются друг в друга с первого взгляда. Ей девятнадцать, ему пятьдесят три, thanks, I hate it. У Катарины есть определенный опыт романтических отношений, но, увы, не со взрослым женатым дядькой - и поэтому ей кажется, что это прекрасная замечательная любовь навек. Ганс - тот банальный случай, когда сочетаются полнейшая эмоциональная глухота и впечатляющая начитанность\наслушанность (дети, запомните, говорит Эрпенбек, а я присоединяюсь: носительство большого объема знаний никого автоматически не делает порядочным или даже интересным человеком). Он классический серийный изменник: жена давно выпала у него из светлого поля сознания, и когда-никогда мелькает в этом поле только сын (кажется, не столько из искреннего родительского интереса, сколько из морально удобного мазохизма - ах, как жаль, что все вот так вот несправедливо, совершенно без моего участия женщины падают мне в объятия и заставляют с ними изменять).
Та же безответственность, унылая и пассивная, касается отношений Ганса с Катариной - классическое "помогите, меня соблазнила тинейджерка-монстр" (в то время как она будет наивно считать, что у нее реально есть какая-то власть в отношениях):
From now on, he thinks, the responsibility for their existence is entirely hers. He has to protect himself from himself. Maybe she’s a monster?
She thinks, he wants to prepare me for difficult times ahead. He wants to protect me. Protect me from myself, and so he gives me the power of decision over us.
He thinks, as long as she wants us, it won’t be wrong.
She thinks, if he leaves everything to me, then he’ll see what love means.
Эрпенбек не теряет сочувствия к героям, но при этом достаточно хладнокровно сопоставляет их гормональную горячку с неприглядной реальностью. Первое свидание проходит в супружеском гнезде Ганса, где все напоминает о его жене и ребенке. Еще в тексте есть огненный обмен репликами, где Ганс спрашивает Катарину, не видит ли она в нем отца. Нет, отвечает она (пока, daddy issues!), а видит ли он в ней дочь? Нет, отвечает он - и тут же ни с того ни с сего вспоминает о матери. Парадоксально, но чистейшая правда: престарелые мальчики ищут в юных девочках совсем не дочерей, зачем им дети, если они дети сами? Вот Ганс думает о своем браке:
If that’s all a marriage is, what good is it? Katharina had asked him yesterday.
Without his marriage, he wouldn’t be the man he was.
She had nodded, but after a while a tear had dropped from her nose into her cup.
It was like a birth defect, there for keeps, his marriage.
А вот на бесконечном закате отношений о несостоявшемся браке думает Катарина:
And in the shower, the way he rubs away at his eyes with the washcloth like a little boy. Does she love him because he’s really a child, despite being ostensibly thirty-four years older?
…
Once, she told Hans that her love for him felt like love for a mother. Like something perfectly unavoidable. So self-evident and correct. A mother? he asked, and shook his head, but he didn’t ask any more questions.
Это еще более извращенный вариант Эдипова комплекса - нуждаться в юной и прекрасной материнской фигуре, с которой можно будет воплощать свои одномерные фантазии. Сахарная сентиментальность Ганса неизбежно превращается в банальную жестокость порно, его юная Мадонна - в шлюху. Катарина становится тенью себя. Чужие голоса, волнение, сомнения не помогают. Берлинская стена падает где-то на заднем плане фактически незамеченной.
PS: раз уж мы все-таки о Берлинской стене: наверное, неудивительно, что пассажи о Западном и Восточном Берлине перекликаются с любимым The City and The City Мьевиля (не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь напишет лучше на тему двойной жизни в раздвоенных пространствах, и все же).
Does the East, which so far has been her element, cease to exist the moment she can no longer see it? Has she, Katharina, displaced it from present to past with those few strides to the other side of Friedrichstrasse station? Or is this gray station endowed with the power to hold two different sorts of time, two competing presents, two everyday realities, one serving as the other’s netherworld? But then where is she, when she stands on the borderline?