Какой-то полустанок. Выщербленные бетонные плиты платформы. Облупившаяся краска на металлических ограждениях. Давно не ремонтированный вокзальчик из силикатного кирпича. Местные тётки пробегающие от вагона к вагону громко выкрикивают: “Картошечка. Огурчики малосольные. Пирожки с капустой.”
Крохотная деревушка и простор: поросшие бурьяном не возделанные поля, редкие лесопосадки, вдалеке прохладным серебром переливается Волга.
Пассажиры высыпали на перрон подышать свежим воздухом, освежить потные тела под дуновениями легкого ветерка.
Спертый воздух плацкарта нас тоже выгоняет на улицу. Стоянка должна быть пять минут, но предупредили, что какая-то задержка, впереди, похоже, пропускают товарняк.
Ну хоть чуть-чуть дать маленьким детям и нашей собаке размяться. От двери вагона далеко не отходим, мало ли что.
Вдоль состава идёт молодая девушка. На руках грудной ребёнок. Подходит. Немного стесняясь, просит о помощи. Худенькая, бледненькая.
Нет, это не нищенка.
Одета, как многие провинциальные девчонки. Короткая, еле прикрывающая попу темная юбка, белая шифоновая блузка, старенькая, но чистенькая. Ребёнок в вылянявших ползунках и чепчике на голове, тоже чистеньких.
Спрашиваем, какая помощь нужна.
– Мне надо уехать, а денег не хватает.
– Далеко ехать-то?
– В Москву.
– К родственникам?
– Нет, у меня в Москве никого нет.
Мы смотрим на неё с нескрываемым удивлением.
– С ребёнком? Неизвестно куда?
– Ну как нибудь устроюсь.
– А что за необходимость с грудным ребёнком ехать знать не знаю куда? А где отец ребёнка?
– Я уезжаю от сожителя. Бьёт, денег не даёт. Надоело.
– От сожителя бежишь? А где твои родители?
– Родителей нет.
– Как же тебя угораздило связаться с таким?
– Школу закончила, хотела поступать в техникум или училище. Мамка болела сильно. Отца-то я не помню, ещё маленькой была, когда он пьяный утонул. Мамка меня растила одна. Работала обходчицей здесь. Вот застудилась зимой. Долго болела. Я школу закончила, а уехать учиться не могла от больной мамки. А тут Генка стал ухаживать за мной. Местный. Я как мамку схоронила, так к нему переехала, а дом продали. Сначала-то ничего был. Не пил, работал. А как забеременела, так стал руки распускать. Не хотел ребёнка. Но поздно было. Вот и родила. Думала привыкнет, полюбит дитя.
– Как же ты без денег решила уехать? А от продажи дома ничего не осталось?
– А он забрал, сказал за то, что кормит. Да и продали за копейку.
Стало страшно за эту девочку.
Мало того, что жизнь у неё уже, сама по себе, невозможная, а поедет в Москву, что там найдёт? Дорога-то одна. Или нищенкой или в прусти.тутки.
Дать ей угол у нас? Но это не возможно. Мы сами ютимся вчетвером в однушке.
Я прошу мужа отойти, обсудить. Оставить молодую маму без денег не могу, а денег после отпуска осталось не так много. Всё таки решили дать какую-то сумму.
У молодой мамы засветились глаза благодарностью. Пробормотав спасибо, она пошла к проводнику, который стоял у входа в наш вагон.
Я потихоньку наблюдала и слушала их негромкий разговор.
– Мест нет.
– Мне очень надо уехать. Я вам заплачу, сколько нужно.
Я замечаю похотливый блеск в глазах проводника.
– Сказал же, мест нет, - и тише добавил, – Если только подселю к себе в купе. Устроит, поедешь.
– Я согласна.
И они скрылись в тамбуре.
До Москвы девушку с ребёнком больше не видели.
Меня мучила совесть. Получалось, что бросила совсем юную девочку и младенца в безысходной ситуации. И самой же себе говорила: “Очнись. У тебя семья, двое крох, овчарка, квартира не хоромы - двадцать метров жилой площади,не считая кухни и санузла. Куда ты её бы пристроила? И где-то в подсознании свербил червячок - хочешь мужа потерять? Понимала, что эта девочка пойдёт на всё.
Бывает, вспоминаю тот случай далёкого года миллениума.
И на душе тошно-тошно становится.
.
.
.