"Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и продавалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость покупается ежедневно."
Луций Аней Сенека.
Введение
О благе мужества легко сказать, но воспитать мужчину в полном смысле слова — дело не простое. А по нынешним временам ещё и доказать необходимо, в том числе родителям, учителям и самим молодым людям, что великодушие и благочестие, отвага и самоотверженность, патриотизм и любовь к ближнему полезны им гораздо больше, нежели богатство и успех; что понятие свободы не тождественно вседозволенности. И доказывать сие тоже не просто, поскольку в наши дни стремительно утрачиваются моральные ориентиры; подвиг и честный труд уже не ценятся как прежде; досуг и обучение становятся всё более игровыми, виртуальными, а в реальной жизни остаётся всё меньше духовного, доброго, героического, — то есть того настоящего, человеческого, на чём ещё держится мир.
Тем не менее, без любви, верной дружбы, потребности в правде и справедливости, без отваги и чести настоящим мужчинам не обойтись. Великодушие — психическая норма сильного пола. Иначе он вырождается. С малых лет мужской характер закаляется в нравственной борьбе, в преодолении своих слабостей и дурных наклонностей. Добрыми делами воспитываются чувства, воля укрепляется дисциплиной, на базе совести возводится здание ума. Душа юноши растёт на духовной закваске. Ей нужны святыни для почитания, заповеди для исполнения. Ей нужны настоящие мужские дела и подвиги — пусть малые на первых порах, но обязательно настоящие (не компьютерная игра!). Мужество не приходит само собой. Его нельзя купить по случаю или взять взаймы.
Но что такое мужество? В чём его суть, где искать его истоки? Знать о том за тысячи лет до нас хотели многие мыслители, в том числе знаменитый философ Сократ со своими учениками. Так вот, с рассказа о том, как пытались они разрешить эту загадку, мы и начинаем.
ЗАГАДКА СОКРАТА
Древний диалог
«Что такое мужество?» — спросил однажды у своих учеников великий древнегреческий мудрец Сократ. Один из них, по имени Лaxec, ответил, почти не задумываясь, что мужествен в битве тот, «кто, оставаясь в строю на своём месте, старается отражать неприятелей и не бежит». Сократ согласился. Стойкость и смелость воинов действительно относятся к мужеству. Но это ведь ещё не всё мужество. Учитель ждал объяснения сути, а не примера мужественного поступка. Тем более, что и пример оказался не самым удачным.
В то время как древние греки на войне предпочитали держаться плотным строем, скифы, наоборот, атаковали, рассыпавшись по всему полю, и дрались не менее смело, когда убегали. Так они заманивали противника в погоню за собой, чтобы затем одолеть, расстроив его ряды. Да и сами греки порой поступали так же. Спартанцы, например, в битве при Платеях своим бегством вынудили персидских щитоносцев нарушить строй. Когда же те увлеклись преследованием бегущих, спартанцы внезапно повернули назад и победили неповоротливых персов в рукопашном бою. Подвижность и смекалка здесь пригодились грекам больше, чем стойкое, но неразумное сопротивление.
Напомнив об этом Лaxecy, Сократ пояснил: «Я хотел от тебя узнать о мужественных не только в пехоте, но и в коннице и вообще в военном деле, и не только на войне, а также во время опасностей на море, в болезнях, бедности или в государственных делах, и опять ещё не о тех только, что мужественны относительно скорбей и страхов, но и кто силён в борьбе с вожделениями и удовольствиями».
В мужестве, утверждал Сократ, есть нечто общее, тождественное для любых жизненных ситуаций. «Постарайся же и ты, Лахес, сказать… что это за сила, которая, оставаясь одною и тою же при удовольствии и при огорчении, и при всех случаях… равно зовётся мужеством?»
В ответ ученик признался: «Понимать-то я, кажется, понимаю, что такое мужество, а вот только не знаю, как это оно сейчас от нас ушло, что я не успел схватить его и выразить словом».
На помощь растерявшемуся Лaxecy Сократ призвал другого участника их беседы — полководца Никия. Тот заявил, что мужество «есть некоторого рода мудрость». Сократ опять не возражал, но потребовал объяснения: «Что это за наука или наука о чём?» Под наукой (или мудростью) Никий разумел «знание опасного и безопасного на войне и во всех других случаях».
Сократ удивился. Ведь подобный признак мужества можно найти почти повсюду. Врачи знают, что опасно в болезнях, земледельцы и ремесленники — в своих делах. Каждый на своем месте знает, чего ему следует опасаться. Однако от этого знания никто не становится более мужественным. Да и вообще, не всякое знание добродетельно. Мудрость даёт нам силу духа. Здесь Никий был прав. Но мудрость содержится отнюдь не во всех науках, а лишь в тех, что приносят благо. То же стоит сказать и о мужестве. Сообразительность не делает героями подлецов, а безрассудный азарт или дурное упорство никому не приносят пользы. Тем более не украшает человека дикая свирепость. В сочетании решимости со злом, заметил Сократ, нет искомой нами гармонии (согласия), нет логики, способной объяснить добродетель мужества. Далее мы увидим, что там нет и самого мужества. Но не будем пока забегать вперёд.
Обратимся к истории
Сколько не бились ученики над загадкой Сократа, разрешить её до конца они так и не смогли. В итоге учитель заключил, что спорившие не достигли поставленной цели. «Все мы, — сказал он, — одинаково оказываемся в затруднении». Так заканчивается знаменитый философский диалог о мужестве «Лахес», дошедший до нас из глубины веков в изложении Платона (ученика и преемника Сократа), основавшего первую в мире академию.
Но ни Сократ, ни Платон не оставили нам точного определения сущности мужества. Не объяснил её и третий гений античной мысли — ученик Платона Аристотель, которому в пору его известности выпала особая историческая роль. Он обучал и воспитывал юного царя Александра Македонского, ставшего потом одним из величайших полководцев древнего мира.
То была эпоха могучих людей, громких военных побед и бурного расцвета культуры в границах колоссальной империи, завоеванной Александром. Культуры, впрочем, столь же блистательной, сколь и безнравственной, где доблесть и учёность, изящество форм и утончённость вкусов сочетались с кровавой жестокостью, рабством, развратом. Такая культура, по логике Сократа, не могла достичь полной гармонии. Храмы добродетелей не зиждутся на основании зла. Всё, создаваемое насилием, заведомо обречено на гибель. Потому после внезапной болезни и кончины тридцатитрёхлетнего Александра его македонская держава вскоре распалась, подобно прочим государствам завоевателей.
Вряд ли можно в том винить Аристотеля. Он, несомненно, учил будущего полководца мудрости и благоразумию. Учил, правда, не очень долго (около трёх лет), но дело даже не в этом. Царь Александр и его окружение были людьми своего века, а языческая духовность греко-македонского общества и всего эллинского мира тогда не позволяла большего. В попытках раскрытия тайны мужества философы древней Эллады могли полагаться лишь на частные наблюдения да на свой человеческий разум, в границах знаний того времени. Они ощущали и смутно догадывались о действии какого-то высшего неписаного закона нравственной жизни, но объяснить его не могли, подобно Лaxecy из уже известной «сократической» беседы.
И всё же им было очевидно, что мужество неразлучно с великодушием: с потребностью человека поступать по совести, с ответственностью за других людей, со щедростью, верностью, чувством долга. А малодушием страдают именно те, кто ограничен умом, ненадёжен, не верен слову, кто жаден, завистлив, способен предать, кто всегда заведомо идёт против совести.
О малодушии
Современным психологам известно, как недостаток нравственности отрицательно сказывается на состоянии человеческой души. Низкий уровень личности означает: мелочность и трусость, обидчивость и жадность, похотливость, ослабление воли, ограниченность ума. Малодушным свойственны короткие мысли, примитивные желания, низкие влечения. Запущенность или забитость детей при крайне неправильном воспитании угрожает им задержкой психического развития (ЗПР). Но немногим лучше оказывается потакание прихотям и капризам малышей. Ребёнок, избавленный родителями от самостоятельного решения нравственных проблем, не различающий всерьёз добра и зла, не испытавший внутренней борьбы и сердечных переживаний, растёт неблагодарным себялюбцем, жестоким и самоуверенным до глупости. Непуганый, избалованный подросток легко обижает окружающих, ибо ему непонятно, что кому-то, кроме него, может быть больно или страшно. Эгоист не испытывает угрызений совести, наблюдая страдания ближних, но при виде чужого успеха — недоумевает. Почему вдруг первым или лучшим оказался не он, а кто-то другой?
Столкновение с более сильными, одарёнными, развитыми людьми приводит эгоиста в замешательство. Мнящему себя лучше всех становится страшно, его гордость уязвлена, тщеславие не удовлетворено, жадность не насыщена. Зависть и ревность порождают ненависть и месть, доводят до истерик и отчаяния. Боязнь отстать, оказаться непризнанным, обделённым, ущемлённым в правах вызывает агрессивную реакцию эгозащиты. В одних случаях это может быть затаённое коварство, сведение счётов с тем, кто стоит на пути. В других — лживое хвастовство, заносчивость, вызывающее поведение.
Желание выглядеть «крутым» парнем у большинства мальчишек чисто подражательное (в другие времена они могли бы взять пример с настоящих героев), но у старших за высокомерием скрывается обычно несостоятельность личности. Под внешней спесью таится тревожная озабоченность — страх разоблачения. Бедность души не может быть восполнена материальным богатством, потому, кроме добычи денег, так называемые «крутые» стремятся ещё и к престижному положению в обществе. Для компенсации своей ущербности им требуется унижение других людей, а если высокое положение недоступно — малодушные злятся и ропщут на весь мир.
Наглость и оскорбительную дерзость хулиганов допустимо сравнить с рычанием собаки, которая, пятясь от страха, огрызается на всех, кто к ней подходит. Почти то же можно сказать об азарте игроков и всякого рода показной лихости. С отвагой и храбростью эти всплески эмоций ничего общего не имеют, равно как и свирепость бандитская. В алчности хищника, в петушиных наскоках, в обезьяньем подражании всему без разбора человечность подменяется звериными инстинктами.
Об этом стоит рассказать подробнее, но мы это сделаем несколько позже. А пока ко всему сказанному добавим, что родители, не оградившие детей своих вовремя от лжи, воровства, сквернословия, обычно горько сожалеют потом. И очень несчастны те подростки, что с малых лет не научились честности, верности, целомудрию. Во взрослой жизни нескромность и безнравственность угрожает им развитием неврозов и дефектов характера вплоть до психопатии и суицидальных наклонностей. Ибо все те, кто живут не по совести, отличаются нехваткой мужества, несдержанностью чувств, отсутствием благоразумия, за которыми следуют бесчисленные страдания и житейские невзгоды.
Горе малодушным! Тем, кто начинает жизнь с непослушания, неблагодарности, неразличения добра и зла, нежелания учиться, трудиться и здраво рассуждать. Горе тем, кто не знает, не хочет знать и, соответственно, не исполняет закона нравственной жизни. Того закона, что предписан человеку Самим Творцом, закона, изложенного в Священном Писании (Библии), а вне Христианства известного людям как неписаный закон совести. Именно его действие ощущали, понимали, но не могли точно выразить в своё время ученики Сократа и другие философы древней Эллады.
Нравственный закон
Если врачам и психологам, занятым изучением частных проблем (не всего человека, а лишь отдельных психических функций), сегодня очевидна зависимость полноты личности от её нравственного содержания, то древним мудрецам, стремившимся к постижению целого, было известно о человеке нечто большее. Добро и зло не просто отражаются в состояниях души и влияют на здоровье организма, они всецело определяют судьбу каждого из нас.
Благоразумие приносит людям благо, а безобразие (искажение образа) ведёт к бесчеловечности со всеми вытекающими последствиями. Зло оборачивается деградацией (утратой человеческого облика), сводит с ума завистников и ревнивцев, лишает покоя преступников и предателей. Все злодеи проводят дни свои либо в омерзительной животной тупости (в пьянстве, разврате, наркомании), либо в неутихающей тревоге. И так страдают до тех пор, пока искренне не раскаются в содеянном. Никто из насильников, грабителей и убийц не избегает заслуженной кары, даже скрывшись от правосудия. Их преследуют беды, напасти, ночные кошмары, настигают болезни и лютая смерть. Таков нравственный закон. Его действие совершается во времени, не всегда сразу и не всегда явно для окружающих, зато всегда неотвратимо. Многие его не замечают (или не хотят замечать), но от того закон не перестаёт исполняться и не теряет своей силы.
Сократ и его ученики видели всё это, убеждались в справедливости воздаяния за зло, знали, как расцветает личность, исполненная благородства. Лишь одно оставалось для них неясным. Как раз то, чего не могли объяснить им ни наука, ни философия. Если злодею закономерно достаётся по заслугам, и гибель настигает его рано или поздно, то в чём тогда конечное преимущество праведников? Ведь жертвуя собой ради общего блага, герои и мученики сами лишаются земных благ: и на пути к подвигу, и — тем более — после кончины своей. От потомков же они получают, в лучшем случае, посмертную славу, а то ещё и неблагодарность. Справедливо ли это?
По малодушному, потребительскому счёту — не очень. Но если вспомнить о вечной душе человека, о райском бессмертии, в достижении которого заключён смысл временного бытия, тогда всё встаёт на место. Человек — лучшее из созданий Божиих. Он сотворён по образу Самого Творца разумным и свободным. По подобию Бога человек наделён бессмертной душой. И каждому из рождённых важно, как завершится его земной путь. В каком состоянии его душа расстанется с временным телом. Будет ли она блаженствовать в Царстве Божием, озарённая светом любви и жертвенного подвига, омытая от грехов покаянием, богатая добром, насыщенная правдой? Или ей суждено погружение в преисподнюю, во мрак собственной злобы, в адское пламя страстей, в леденящий тартар — отстойник человеческих пороков?
Сократ и его последователи не знали ещё Заветов Бога, хотя о едином духовном Начале мира, несомненно, догадывались. И даже заявляли об этом вслух, вызывая озлобление язычников. Но они жили задолго до перевода Библии на греческий язык и, судя по всему, не были знакомы с её содержанием. Заповеди Закона Божия, дарованные пророку Моисею на горе Синай, были неведомы даже Аристотелю, умершему в конце четвёртого века до Рождества Христова. Бог не открыл Своих тайн мудрецам, не доверил философам благовестие истины. Оно выпало на долю простых рыбаков, ставших учениками и апостолами (посланниками) Иисуса Христа. Апостолы проповедали миру заповедь любви, изложили суть нравственного закона, исполнили то, что не по силам было ни одной земной науке.
Сократ же — в этом его главная заслуга — первым из учёных мужей провозгласил нравственную задачу всякого познания.
Природу изучать, — сказал он, — не имеет смысла, пока человек не познал себя, пока не понял, как ему следует жить.
Выше страха
Среди вопросов «сократической» беседы, обращённых к полководцу Никию, был ещё один, который касался так называемого «мужества животных». Если мы помним, Никий понимал человеческое мужество как некоторого рода мудрость или знание опасного, с чем Сократ был не вполне согласен. Он даже пошутил, что, объяснив мужество данным образом, мы окажемся вынуждены: либо признать мудрыми всех грозных зверей, либо, наоборот, отказать в мужестве тому же льву, тигру или кабану. А в том, что лев несомненно смелее оленя или, скажем, обезьяны, философ, судя по его словам, был совершенно уверен. Однако здесь он ошибался.
Хорошо сравнивать «добродетели» животных в поэзии, в качестве иносказательных аллегорий. Но если говорить всерьёз, а тем более в отношении добродетелей человека, то подобные сравнения недопустимы. Зверей ни мужественных, ни малодушных в природе просто не существует. Есть разница в развитии нервной системы отдельных особей каждой породы. Она позволяет судить об относительной смелости или трусости служебных собак, например. Но не более того. О мужестве здесь речи нет.
Животным не дано мыслить, изъявлять волю, сознательно переживать. В их психике нет духовной свободы. Их поведение обусловлено инстинктами. Оно состоит из рефлексов (отражений) и реакций на внешние сигналы. Законы природы повелевают им питаться и размножаться, защищать потомство и охранять территорию, драться с соперниками за место в стае, за самку, за берлогу или скворечник. На каждый сигнал своя реакция, свой отдельный рефлекс. Безусловный (врождённый) рефлекс, или условный (приобретённый в процессе дрессировки). В первом случае зверь повинуется природному инстинкту, во втором — сознательной воле человека. Собственной воли у животных нет. Желания, вызванные чувственными влечениями, нельзя считать волевыми актами. Сознательная воля сама управляет чувствами, а разум даёт человеку нравственную свободу выбора. И только тогда (при сознательной волевой решимости к совершению подвига) можно говорить о мужестве людей. Но не животных!
Лев преследует оленя не в силу своей храбрости, а потому, что так дано им обоим. Первый гонится за жертвой, впадая в ярость от страха голодной смерти. Второй бежит, спасаясь от хищника. Но страх владеет обоими. При встрече с общей опасностью (например, огнём) они оказываются в равном положении. Причём олень со страху может проскочить полосу огня или пуститься вплавь через быструю реку, ему терять нечего. Лев же, напуганный пламенем, скорее всего отступит. Кого тогда считать смелым? В природе подобные случаи не редкость.
Так что напрасно Сократ превозносил мужество льва над трусостью оленя и, тем более, обезьяны. Зоологам ныне хорошо известны особенности их поведения. Возьмём хотя бы павианов. Когда на стадо этих крупных обезьян нападает леопард, двое взрослых самцов, повинуясь инстинкту, преграждают ему дорогу. И если зверь не отступает, схватка редко заканчивается в его пользу. Один из павианов бросается на врага и гибнет в неравной борьбе. Другой же тем временем успевает загрызть самого леопарда. Кто здесь отважный герой? На самом деле — никто. Все действуют не по собственной воле. Леопарда влечёт инстинкт добычи, у павианов срабатывает защитный рефлекс. Когда кто-нибудь покушается на самок и молодняк, даже мирные самцы приходят в неистовую ярость. Их собственный страх вытесняется злобой, и они, ослеплённые ею, становятся не менее опасны, чем самый лютый хищник.
Таков закон природы. Зверь не имеет сознания. Злоба — оборотная сторона страха. Любая агрессия, зависть, жадность, мстительная ненависть в основе своей трусливы и не свойственны человеческой душе. Только потеря человечности приводит некоторых к падению в пучину безнравственности. И тогда человек, одержимый злом, становится как бы зверем. Нормальным же, духовно здоровым личностям это не свойственно.
Люди созданы, чтобы жить выше страха, выше зверства и скотства; выше жадности, зависти, ревности; выше лжи, хвастовства, самодовольства; выше обид, раздражения, отчаяния. Богоподобным существам присущи разум и добрая воля, любовь и радость самоотдачи, свобода выбора и свобода от зла.
Нравственный человек не боится жить, не угнетается страхом смерти, не терзается страстями, не становится рабом влечений, не теряет достоинства, не унывает от неудач. Великодушный знает, что не тот богат, кто много приобрёл, а тот, кому всегда хватает малого, кто доволен тем, что заслужил. И счастлив тот, кто не скулит, не ропщет, не лукавит.
Тому, кто умеет радоваться самой жизни, нет нужды развлекаться, разгонять тоску вином, играть азартно, лихачить, принимать допинги «для храбрости». На подвиги добрые люди идут в порыве высоких чувств (сострадания, желания помочь, спасти, защитить, восстановить справедливость). Их ведёт свободная волевая решимость. Они действуют в трезвом и здравом уме. И они знают, что гнев, даже праведный — направленный против зла — может утратить свою моральную правоту, если он перейдёт в мстительную ненависть.
Это надо помнить
Настоящий мужчина начинается с человечности. Справедливое негодование не должно лишать нас любви к людям менее сознательным, даже когда те творят всякие безобразия. Сравним своё отношение к лающей дворняге и к пьяному соседу, который злобствует и хамит. Собаку мы снисходительно прощаем: что, мол, с животного возьмёшь. Против себе подобных негодуем, закипаем возмущением, расходимся вплоть до драки. В гневе, как и в страхе, человек теряет душевное равновесие. Озлобившись, опустившись на уровень хамства, взбесившись, он перестаёт соображать, уподобляясь зверю. Такое психопатическое поведение не свойственно зрелому мужу. Не потому, что он сильнее физически или у него крепче нервы. Дело не в здоровье организма (Сократ, кстати, отличал мужество от обычного самообладания). Просто зрелый человек всегда великодушнее незрелого. Уровень его личности выше, и он более снисходителен к слабостям ближних. Он не боится призвать к порядку хулигана, вступить в единоборство с бандитом, истребить врага на поле боя. Но он при этом не становится человеконенавистником. Укротив зло как таковое, он сам не будет злиться на людей неразумных, не ведающих, что творят. Именно в этом состоит разница между праведным гневом и ненавистью, между восстановлением справедливости и мелким сведением счётов.
Негодование несовместимо с жаждой мести. Первое побуждает к защите добра, зовёт на смелый подвиг. Второе является злом и сеет семена зла, разрушает всё вокруг и губит самого разрушителя. И каждому из нас требуется особое мужество, чтобы первое не переходило во второе.
Здесь ключ к загадке Сократа. То общее, о чём философ хотел услышать от учеников, состоит как раз в назначении мужества. Ибо добродетели сами по себе беззащитны. Оградить их от разрушения злом может только сила. Но сила, соответственно, добрая. Сила духа, или, иначе, мужество, именно тому и служит. Словно войско, всегда готовое к действию, мужество подавляет любые происки зла, а добродетели питают армию мужества подобно фронтовым тылам.
Вот пример. Любовь, как высшая добродетель, несёт в себе благо жизни. Но её угнетают всякие обиды, недовольства, страхи и т. д. Мужество помогает их преодолеть. Обидел меня брат — я должен его простить, тогда сам сохранюсь от расстройства. Если не прощу, ненависть изгложет меня, доведёт до безумия. Простить трудно — обида велика, но чтобы не впасть в зверство, я должен заставить себя. Сила духа сметает обиду прощением. Ненависть рассеивается — любовь освобождается, растёт, и сама становится источником мужества. Так повторяется с каждой добродетелью.
На фронте мужества идёт борьба со злом, в тылу добродетелей создаются запасы духовных сил.
Недоброго мужества не бывает. У злодея нервы могут оказаться очень крепкими. На преступление он идёт с завидным самообладанием. Зато когда попался, ломается сразу. При первой угрозе ради спасения шкуры он выдаёт своих сообщников, а когда ему объявляют приговор, впадает в истерику, плачет, рвёт на себе волосы, катается по полу и т. д.
Другое дело — человек добрый, нравственный. От природы он может быть хрупким и робким. Но если требуется исполнить долг, он идёт на самопожертвование и проявляет силу духа, какой не найдётся у сотни тренированных, но безнравственных атлетов. Неплохая поговорка: «в здоровом теле — здоровый дух». Однако в точном смысле она не верна. Именно здоровьем духа определяется всё человеческое, в том числе и физическое, развитие. Сам же дух питается благодатью свыше.
Мы ещё не раз затронем тему о мужестве, она практически неисчерпаема, но основой принцип я думаю раскрыт. Спасибо, что дочитали до конца.
Задать вопрос можно VK
#дети #психология #воспитание #родители #семья #отношения #история #мужество #сократ #религия