Источник: Г.Гудкова. Будут жить! М.: "Молодая гвардия". 1986г. стр. 82-84
- Вы, кажется, не слишком огорчились, что Рубина в медсанбате нету?
- Не слишком. Человек свой долг командира в одном видел - следить за подчинёнными. Вы же прекрасно знаете, как его прозвали: игуменом женского монастыря.
- Он и вам, говорят, взыскание дал?
- Было. На формировке сходила в деревню за молоком без спросу. Ну, и сразу пять суток ареста! А уж если кто из девушек или женщин наедине с мужчиной оказывался...
Обольников смутился, а Итин возразил:
- Однако, Галина Даниловна, Рубин о вас же, женщинах, тревожился.
- Думаю, Рубин больше за себя опасался, чем за других, - безапелляционно высказалась я.
И тут увидела, как может помрачнеть, каким сухим тоном может заговорить Итин.
- Полагаю, вы ошибаетесь, - отстранённо, глядя мимо, сказал начпрод. - Рубин - человек очень доброй души. Всем вам он в отцы годился и, поверьте, переживал за вас, как за родных дочерей. Вот именно! Как за родных!
Озадаченная отповедью, я молчала. Итин увидел, какое впечатление произвели его слова, и гораздо мягче продолжил:
- Что греха таить? Разве вы сами не знаете мужчин и женщин, которые легко смотрят сейчас на близкие отношения? Мол, война всё спишет... А ведь за этим не всегда легкомыслие таится. Иногда за этим безотчётный страх прячется, неуверенность в будущем. Отсюда и мыслишка: хоть час, да мой! Я, знаете ли, подобным мотылькам не доверяю. В трудную минуту дрогнуть могут.
С этим я была полностью согласна. Вообще скоропалительные связи вызывали у меня отвращение.
- Ну вот, два ригориста сошлись, - неожиданно возмутился Обольников. - Вас послушать, так война накладывает запрет на чувства: пока не победим - любить нельзя.
- Пошлая связь и любовь - понятия разные! - вспыхнула я.
- А вы возьмётись с уверенностью сказать, где искренняя любовь, а где военно-полевая страстишка?!
Итин мягко возразил:
- Игорь, не ломитесь в открытую дверь. Там, где нет подлинного уважения к женщине, где близость с ней стараются скрыть, там и любви нету. Вот же ухаживает хирург Милов за медсестрой Коньковой? Или наш друг Вася Толупенко - за Машенькой Коциной? Так разве кто-либо осмелится их осудить? Или осудить этих девушек, отвечающих Милову и Толупенко взаимностью? Конечно, нет! Все видят - это настоящее, неподвластное даже войне. А вот когда иначе...
(стр.68-70):
После гибели Маши я двое суток работала одна и не знаю, как выдержала. Потом пришла новая помощница - медицинская сестра Евдокия Рябцева...
Была она высока, дуги бровей, по тогдашней моде, аккуратно выщипаны, губы слегка тронуты помадой. Я ещё подумала: откуда взялась такая франтиха и надолго ли её хватит? Но Дуся Рябцева оказалась достойна своей предшественницы, и хватило её надолго - на всю войну.
Дуся сразу взялась за дело. Быстро разобралась, кем из раненных надо заняться немедля, а кем - во вторую очередь, сбросила варежки и неторопливо, но умело принялась накладывать повязки. Движения у Дуси были не просто ловкие, а изящные, радостные для глаза. Да и вся она выглядела празднично!
Забегая вперёд, скажу, что в Дусе меня особенно поражала постоянная, в тогдашних условиях порой даже раздражающая забота о внешности. Что говорить, женщинам на фронте не всегда удавалось даже личную гигиену соблюдать, особенно во время тяжёлых боёв. А уж наводить красоту, да ещё на передовой...
Бывало, батальон весь день отражает атаки врага, отбивающего какую-нибудь высотку, ночью атакует сам, мы же с Дусей сутки напролёт перевязываем, накладываем шины, отправляем раненных в медсанбат, случается, ползём в роты. А на следующий день я вижу, что Дуся не только умылась, но и тёмные бровки свои подправила, и припудрилась, и губки подкрасила.
- Как умудряешься?
- Что же, если война, чумичкой ходить?
Порою Дусино охорашивание вводило мужской пол в заблуждение. Случалось, кто-нибудь из прибывших с пополнением сержантов или офицеров пытался ухаживать за моей помощницей. И получал от ворот поворот. Как-то я оказался невольным свидетелем разговора медсестры с молодым лейтенантом, вздремнув в блиндажнике роты, где мы находились во время ночного боя. Разбудил голос Дуси:
- Идите, идите, товарищ лейтенант. Нельзя.
- Э-эх! К тебе со всей душой... - жарко вырвалось у Дусиного собеседника. - А зачем тогда красоту наводишь?
- Красоту обязательно наводить надо. Чтобы вам, к примеру, не боязно было. Чтоб скорей к войне привыкли, - по-матерински мягко объяснила Дуся. - Посмо`трите и увидите: даже мы, женщины, не трусим... Иди, миленький, иди. Тебя бойцы заждались!
Несомненно, стремление Дуси выглядеть собранной, привлекательной было своеобразной формой самоутверждения, способом сохранить своё человеческое достоинство в тех бесчеловечных обстоятельствах, какими является война. Ветераны батальона понимали это. А остальных аккуратная, прихорошенькая Дуся, пожалуй, и впрямь учила верить, что передний край - тот самый чёрт, который не столь страшен, как его малюют.