Прокл лежал точно так же, как вчера, как будто это был не живой человек, а восковая кукла. Острый подбородок, выставленный вперед, тощая шея - казалось, что он ни разу не поменял положения, впрочем, он, наверное и не мог этого сделать. Аленка, морщась от жесткого касания воротника накрахмаленного халата, с трудом заставляя себя думать об этом человеке, как о своем любимом и единственном, подвинула табуретку поближе к кровати, села. С страхом снова коснулась костлявой руки, бессильно лежащей на ровно натянутом поверх его тела одеялу, вдетому в идеально выглаженный пододеяльник, как будто это касание могло стать мостиком, перекинутом через пропасть разделившему их, и отдернула руку, услышав резкий голос медсестры
- Ты должна не просто сидеть тут на стульчике. Твоя задача следить за температурой, поить из поильничка, он, в принципе глотает, если аккуратненько залить в рот глоток, ну и…
Тамара, ровно держа спину, как будто проглотила кол, подошла к кровати, сощурившись глянула на Аленку и откинула покрывало.
- Сунешь руку, если мокро, ну или еще чего - поменяешь пеленку. У него там клеенка, ее тоже лучше менять. Все в тумбочке, там три комплекта. Но лучше, если ты вовремя подсунешь судно, это где-то трижды за ночь. Все поняла? К завтраку я приду. Тут сложно.
Аленка махнула головой, хотя она совершенно не представляла, как будет одна справляться. Тамара, как будто подслушала ее мысли, снисходительно протянула
- Ну, если не справишься, тут санитар дежурит, Генка. Он поможет, безотказный. В коридор высунься и позови - примчится. Он, конечно, дурноват, но как санитар отличный. Имей ввиду.
Тамара подошла к кровати Прокла, постояла молча, потом наклонилась, разгладила невидимые складки пододеяльника, чуть подвзбила подушку. Потом развернулась и, не глядя на Аленку, вышла из палаты.
…
Ночь перла в приоткрытое окно палаты синим, взбухшим телом. Именно перла, свинцовая тьма казалась плотной и осязаемой, наверное, ее можно было бы потыкать пальцем, как подошедшее тесто, в которое кто-то, шутки ради, замесил чернила. Не пожалел - вылил целый пузырек, и тесто стало свинцово-синим, почти черным. Аленка посидела молча, глядя на каменное лицо Прокла, вдруг покраснев так, что щекам стало горячо приоткрыла одеяло, потрогала пеленку - все, слава Богу, было в порядке, значит через полчасика надо было давать судно. Стараясь об этом не думать, она подошла к окну, хотела коснуться двумя руками сизого тела, першего в окно, но ночь не позволила, ладони провалились, их обожгло холодом. Аленка прикрыла окно, с сердцем двинула задвижкой, повернулась - позади стояла мама.
- Я тебе еще в зеркале улыбнулась, а ты внимания не обратила… Знаешь, что за зеркало? Это твоего папы бабушка - модница была. Ее.
Мама сидела на табуреточке у кровати Прокла, и Аленке вдруг показалось, что она выглядит иначе. Как будто постарела, нет, вернее погрустнела, потускнела как будто, смотрела печально, как будто прощаясь. Аленка подбежала к матери, прижалась лбом к ее худенькому прохладному плечу, замерла.
- Ну что ты, девочка… Устала? Держись, моя маленькая, все будет хорошо.
От мамы пахло водой и цветами, но даже запах изменился, он стал нездешним, наверное, так пахнут ангелы.
- Мама… Я боюсь…. Я так бежала к нему, думала, что это главное в моей жизни…. А теперь…
Мать привстала, чуть оттолкнула приникшую к ней Аленку, глянула ей в глаза. Аленка впервые увидела какие у мамы глаза - они были бездонны и нездешни, из них тянуло вечностью.
- А теперь ты устала… Знаешь, Аленушка, любовь часто утомляет. Потому что это огромный труд души. Не каждый его вытянет, я вот не смогла. Я изнемогла от нее, я от нее сбежала. А ты справишься. Я это точно знаю.
Аленка с трудом отвела взгляд от омута маминых глаз, села на край кровати, вытерла слезы.
- Знаешь, мама… Мне кажется…
Она обернулась, с испугом глянула на лицо Прокла, потом снова утонула в маминых глазах
- Мне кажется, что я его больше не люблю… Он чужой…
Ирина встала, отошла от дочери, зябко поежилась, как будто холод этой чернильной ночи пробрал ее до костей.
- Да. Не любишь. Но это пройдет. Смотри, Аленушка. Он стоит на краю, ему достаточно только сделать шаг, и ты его не вернешь. Он сейчас не слышит тебя, но он чувствует. А ты должна его удержать. Ты должна сейчас забыть, что ты его не любишь, ты его просто жалей. Сердечком своим добрым жалей, тяни его из пропасти, ты можешь.
Аленка слушала мать, у нее внутри вместо холода и отчаяния рождалось странное чувство. Оно было большим, щемящим, ему нельзя было противиться. Это было похоже на теплую волну, которая захлестнула и отхлынула, но что- то сделала такое, от чего Аленке стало хорошо и спокойно.
- Ну вот. Ты все поняла. А теперь мы с тобой попрощаемся, девочка. Я думала еще тогда, что вижу тебя в последний раз, но нет… Но теперь уж точно. Я ухожу, я сделала все, что могла. А ты будешь счастлива. Только не изменяй себе. Никогда не изменяй, что бы не случилось.
Аленка в этот раз даже не заметила ухода матери. Она отпустила ее, ее душа ее больше не держала. Подойдя к Проклу, он наклонилась над ним, тихонько коснулась губами его щеки. Потом скользнула к губам, почувствовала их неверное тепло. И вдруг…
- Лягуша… Это ты?
Голос Прокла был почти не слышен, он шелестел невесомо, как будто лишь казался. Но Аленка услышала, она прижалась головой к его груди и шептала
- Я, Проша… Я….