— Не-е-ет! — меня тащат по земле за ноги, которые туго обмотаны верёвками. Голова бьётся о камни и песок, я пытаюсь закрывать лицо и голову, но сил практически нет. Это конец.
Тёмная кожа, волосы в мелкую стружку, как будто каждый волосок скрутили в спираль, сжали и отпустили. И так тысячами, они застряли в моей голове, пленяя мужчин.
Меня не оправдают и не помилуют.
Я нимфоманка. Так решила церковь и высшие чины. Из тысяч я узнаю их по запаху, лиц я никогда не видела, но их члены и пальцы рук десятки раз побывали внутри меня.
Помню, как первый раз меня пригласил мужчина в красной накидке. Я знала, кто он, и доверилась. Когда мы зашли к нему в дом, он предложил мне выпить, но я отказалась.
— Я могу дать тебе то, что ты хочешь, — ласково сказал он, как бы прощупывая меня.
— Мне нужны только лекарства.
— У меня есть деньги, на них можно купить всё, что ты хочешь.
— Не понимаю.
Он встал и очень близко подошёл ко мне, я стала чувствовать запах его одежды, кожи. Он подошёл настолько близко, что моё дыхание участилось от возникшей близости между нами.
— Святой отец, я не понимаю, о чём вы?
Он прикоснулся к моему и лицу, и молния кольнула мою промежность, ещё и ещё. Он как будто чувствовал это и стал нюхать мои волосы прямо у висков, затем шею и, надавив мне на подбородок большим пальцем, указательным проник глубоко в моё тело. Туда, куда обычно попадала только пища и вода. Промежность мгновенно откликалась. Он был так нежен.
— Ты знаешь, что можешь свести с ума заблудшую душу, — падре говорил и проникал всё глубже в мою плоть.
Я стонала, и, боже, как мне это нравилось. Тысячи мурашек охватывали мою кожу, и живот наполнялся, как будто я Исток, из которого вытекают реки, полноводные и бурные. Он не останавливался и стал снимать с меня одежду.
— Я никогда не была с мужчиной, — задыхаясь, я пыталась это остановить. Тогда казалось, что есть только сейчас и ничего больше. Но было поздно.
Кровь тонкой струйкой полилась по моим бёдрам, возвещая о том, что расплата близко, а я хотела лишь одного — чтобы это длилось вечно. И краем глаза я заметила стопку свёрнутых пополам купюр, предназначенных для меня. Они обеспечат нас с мамой примерно на неделю.
Когда всё закончилось, я забрала деньги и еле дыша вышла, оставив его возбуждённого. Он смотрел мне вслед взглядом ненасытного волка, который готов поделиться своей добычей в стае, настолько она была ему вкусна.
Мы договорились встретиться через неделю, но при условии, что он будет не один.
Время пришло. Задний вход. Незаметно я вошла в дом, где меня уже ждали. Привычное чувство нахлынуло внизу живота. Жар и одновременно холод раздвигал вход и делал меня уязвимой.
— Я буду рядом, — прозвучал знакомый голос.
Казалось, в комнате есть ещё мужчины, они шептались и тоже были возбуждены. Их твёрдые орудия качались, создавая движения воздуха. Мне стало страшно. Но запах отца был рядом. Он гладил меня по бёдрам, призывая наклониться вперёд. В такой позе я стала ещё более уязвима.
— Просто расслабься. Думай о своей маме. Они заплатят. Это очень богатые люди, — шёпот не спасал, а только усиливал страх.
Я стала пробовать выбраться, но мои руки и голову заковали во что-то крепкое. На глазах была тёмная повязка. Но я чувствовала запах дерева и заботы. Как будто это сделано специально для меня. Он старался, только непонятно, для меня или для тех, других, кому хотел угодить.
Падре первым вошёл в мой рот, а потом его сменило ещё шесть. Они все были разного вкуса и пахли по-особенному. Я чувствовала даже старика, он всё никак не мог поверить в это чудо.
Почему моё тело такое желанное?
Я как будто была пьяна. Перед тем, как епископ надел на меня повязку, он дал мне выпить какой-то горький настой, и тело размякло. Бёдра перестали трястись, и в комнате остался только запах мужчин, табака и справедливости.
Им приходилось всё время увлажнять меня. Потому что я не возбуждалась, как в тот первый раз. Сейчас мне хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось. Не знаю, сколько по времени это длилось, может, часы, а может — годы.
В один день я взмолилась.
— Я люблю тебя, пожалуйста, давай остановим это. Мама поправилась, она уже может ходить, а мне нужна работа, и теперь я могу обеспечивать себя сама. Всё, чего я хочу, — это просто жить, как все.
Его глаза сверкнули так, будто дикая сова провернула свою голову против часовой стрелки и острым взглядом обнаружила непокорную дичь.
— Об этом не может быть и речи. Ты исцелила их, твоё тело, всё, что мы затеяли. Они счастливы. Все счастливы. У нас с тобой любовь.
— Какая же это любовь, если каждую неделю я получаю любовь других. А ты просто смотришь и позволяешь. Они трогают меня там, где даже я себя не трогаю. Это больно. Может, в моменте нет, но потом — да. У меня уже есть раны, которые не заживают. Я хочу прекратить.
Он смотрел на меня, и вся ненависть, которая только может быть, катилась водопадом вниз с его лба до кончика подбородка.
Он подошёл и обнял меня, эти объятия были похожи на оковы.
— Я епископ. Как ты себе это представляешь? — он гладил меня по волосам и шептал молитву, а после протянул мне крест. Я поцеловала его и поняла, что обречена.
Спустя какое-то время я подговорила соседского мальчишку прийти в определённый час туда, где всё проходило, и позвать людей, чтобы они застали нас и дали этому огласку. Он всё сделал, как я попросила.
Мальчишку убили на следующий день, свидетелей тоже, но это успело посеять гнилые зёрна и началась паника.
— Дочка, беги, они убьют тебя, — мама смотрела на меня испуганно. Как же я её любила.
Я слышала их стук в дверь и даже попыталась бежать. Но они были такими сильными. Железо на их телах отражало мой взгляд. Где-то в глубине души я была счастлива.
Они оставили меня в платье, разрезали веревки, за которые тащили, развели ноги и специальным прибором вырвали мне матку, бросив её в толпу. Щипцами вырвали мне язык и отрезали кожу на сосках. На это я уже смотрела со стороны. Тело более мне не принадлежало. Епископ был в первом ряду и смотрел на казнь, которая совершалась над женщиной, ставшей причиной соблазна.
Так звучал приговор.
На глазах у ликующей публики меня обезличили и сделали виноватой. Теперь я могла видеть их лица, но не глаза. Они не смотрели, отводили их. Я видела чьи-то слёзы и даже потерю сознания. Их семьи испуганно шептались, пытаясь в своих мужьях узнать героев, но власть прикрыла веки. Навряд ли они узнают хоть что-нибудь.
Единственный, кто смотрел не отрываясь, — это был Он, мой епископ.
Шок — вот его состояние. Лицо было бледным, а мозг отключился, пытаясь осознать масштаб катастрофы, созданный всеми участниками. Дитя, которое он любил. Вожделение перекрыло здравый смысл, настолько я была пленительна.
Свобода. Вот, что чувствует душа, закрыв ещё одну историю с мыслями о том, что надо бы просто научиться выбирать себя.
Мать, моя матушка.
Я видела, как зашли к ней домой и убили её ножом прямо в кровати. Не оставив никаких свидетелей. Позже все шесть участников скоропостижно скончались от неизвестных заболеваний и несчастных случаев. Епископа нашли мёртвым у себя в кабинете спустя десять дней. Он задушил себя верёвками, которыми связывал меня во время игрищ.
Жуткое время прошло. Я сделала вдох и почувствовала себя в другом теле.