«Путь от Михаила Аникушина до Дмитрия Врубеля оказался не так далек» (Кира Долинина. http://loveread.me/read_book.php?id=100990&p=66).
Произведения обоих я разбирал, но не помню. Поэтому я сперва гляну, какие там репродукции, потом выберу другие и уже потом стану пробовать разбирать, в чём близость.
Ну вот, прочёл обе свои статьи. Аникушин и Дм. Врубель по ним – это день и ночь. Первый – искусство высшего сорта, ибо с недопонятностью некой, хоть и небольшой. Второй – околоискусство, ибо вышло за границу искусства – в изопублицистику. Но общее, действительно, есть – натурокорёжение: небольшое и у Аникушина, и у Дм. Врубеля. Но. Если считать, что изобразительное искусство состоит из двух искусств: вымысла и исполнения, - то у Аникушина было искусство исполнения, а у Дм. Врубеля – вымысла. Первый так деформировал людей (удлинил), что не понятно, что ж он удлинил-то (а выражало это голод защитников блокадного Ленинграда). А второй так деформировал фотографию, что придал ей значение обличающего обобщения: количество беднейших людей в России позорно велико для путинской антинародной власти, ориентирующейся на независимость от Запада (раз дело после мюнхенской речи Путина), т.е., понимай, на военную силу ориентация, а не на благосостояние народа.
Что там ещё есть у одного и другого?
У Аникушина – знаменитейший памятник Пушкину на площади Искусств перед Русским музеем в Ленинграде.
Издали он, вроде, Пушкину времени предпреддекабристского гражданского романтизма. Откинута рука, откинута ветром пола сюртука… Товарищ, верь, взойдёт она, заря пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна…
Притворяющейся прореволюционной, мол, советской власти очень нравилось такое, антимонархическое понимание. Понятное, как и весь гражданский романтизм антинаполеоновского времени в Европе, а в России особенно оптимистичного.
Но, смотрите на лицо!
Пушкин плачет. Над вымыслом слезами обольюсь… – Ведь отполирована до зеркального блеска дорожка от слезы, чтоб отражала светлое небо.
Строка – из стихотворения 1830 года «Элегия». Там не чисто искусство для искусства воспевается, а чуть ещё брезжащая заря нового «подъёма» вечно колеблющихся между коллективизмом и индивидуализмом волн изменения идеалов Пушкина, которым он каждый раз отдавался всецело. Идеалов – подсознательных. Он же не вполне сознавал в Болдине в 1830 году, куда его вновь тянет. Как, уверен, не вполне осознавал и Аникушин, что деется в стране (в 1956 году был разоблачен культ личности Сталина).
Нет. Сознательно Аникушин создавал, конечно, продекабристскую версию.
Какое гордое лицо… Правая рука – уже почти то, что надо для выражения идеала Свободы. Творчества и вообще…
Но, в итоге, сквозь цензуру сознания пролезла странность – слеза – выражающая само волшебство поэзии. – Хоть Пушкин нисколько сознанием не был за искусство для искусства. Он был настолько гениален, что поэзия из него фонтанировала как бы сама. А это обязательно связано с Незнанием, как я когда-то выражался, потом только придя к недопонятности и странности. И ещё. От ЧЕГО-ТО неизвестного в неприкладном искусстве бывают неожиданные слёзы.
Правда, истины ради надо признать, что есть изображения без слезы.
Но… Истины же ради… Если слеза – результат невысохшей от дождя поверхности, то и что-то от слезы всё же как-то заложено в скульптуре:
Ну а теперь что там к 1994 году (год выхода статьи Долининой) сотворил Дмитрий Врубель (то, что я у него разбирал, было 2008 года)?
Исходник от Режи Боссю.
Вот это – сама жизнь во всей её мерзости. На которую не обращают внимания, чтоб огорчаться меньше. И, казалось бы, Врубель перевёл её в условность. Но в какую? В публицистическую. Теперь уже от противности от дряблости кожи не отмахнёшься. А она ещё усилена не зашпаклёванными стыками бетонной стены, которых краска не скрыла, а, наоборот, ещё сильнее выявила. Да плюс этот многоаспектный символизм слабости так называемой мягкой силы так называемого социализма, который уже и не жилец из-за своей тупиковости. – И всё – категорически всем ясно было в 1990-м. Потому никто и не вышел через год этот лжесоциализм защищать. – Лежачего – бьют по морали капитализма, который наступал на страну, которая и сама уже изрядно переродилась в прокапиталистическую, хоть в глубине души оставалась ему врагом. – В общем, граффити Врубеля, не инструмент испытания сокровенного (ничего недопонятного нет). И это не инструмент усиления отвращения к лжесоциализму, что превратило б граффити в произведение прикладного искусства. Это призыв к свержению строя – путём ещё и разрушения берлинской стены,
на которой граффити нарисовано.
Я просто не согласен с размыванием условности, присущей искусству. Хоть и сознаю, что мой отказ изопублицистике в именовании искусством – слаб-с. И Долинину я на лопатки не положил во мнении с нею согласных.
16 мая 2024 г.