часть вторая (газета "Тюменская область сегодня от 15 мая 2024 г.)
Мы продолжаем серию публикаций из поэтической тетради нашего края к 80-летию Тюменской области. Напомним, что летом ожидается выход двухтомника под эгидой «Общества русской культуры» Тюменской области и филологов Тюменского государственного университета, куда войдут лучше образцы поэзии и прозы, созданные авторами с 1944 по 2024 годы. Мы же ставим своей задачей привлечь внимание наших читателей к богатой литературе края, даем возможность увидеть его жизнь и пейзажи глазами художников слова. Начали мы наше повествование, по понятным причинам с фронтовиков, а также стихов Ивана Истомина и Андрея Тарханова, чтобы читатель услышал голоса Ямала и Югры. А сегодня поговорим о нашей доброй старушке Тюмени… И начнем с её центра, с городского сада… Многие помнят этот зеленый оазис, где кроме качелей-каруселей мальчишки и девчонки брали в аренду машинки и коняшек на педалях, где встречались пары, где звучали оркестры и звучали стихи…
Поэт областного масштаба
под лампой, светящейся слабо,
у кленов и птиц на виду
читает стихи в горсаду.
Прибились послушать поэта
буфетчицы Лида и Света,
сменяли заботы свои
на вечер стихов и любви.
Пора и поэту прибиться,
войти в эти души и лица
бессменных сограждан своих —
усталых, печальных… Двоих…
Он выбрал далекую точку
и вспомнил забытую строчку,
ту самую, что без чернил
для милой своей сочинил.
За первою строчкой — другую,
такую же недорогую,
придуманную между дел,
когда он писать не умел,
не мог, не хотел, не старался,
в редакциях не отирался,
а просто любил, на беду,
у кленов и птиц на виду.
Обнявшись, глядят на поэта
буфетчица Лида и Света,
то ахнут они, то вздохнут,
то слезы платочком смахнут…
Это Александр Гришин. Сегодня одна из библиотек нашего города носит его имя, и действует ежегодный конкурс для литературно одаренных детей и юношества «Гришинские проталины».
Из горсада – через площадь – в старую деревянную, уходящую купеческую Тюмень вместе с ироничным и глубоко-вселенским Михаилом Федосееновым:
Терема, трактиры, избы,
Мощь купеческих ворот.
…Пацану, вы мне сдались бы —
Здравствуй, прялка, новый год!
Сдуру вдырился в Тюмень я,
Повзрослел уже когда.
Хоть и лучше, без сомненья,
Есть на свете города…
Но какая-то здесь странность
Повсеместно разлита.
Очень манкая приманность —
Этой странности черта.
То ли пряность, то ли пьяность,
То ли стародеревянность,
То ли благостность лица…
Но однако — это данность:
Проживу здесь до конца!
И мы идём с поэтом по зелёным купеческим деревянным-резным улочкам:
Есть Тюмень низинная –
Вдоль по берегу Туры.
Там резьба старинная,
Полусонные дворы.
Погуляем, милая!
Прелью дышится легко,
Суета постылая
Затихает далеко.
Вот на подоконнике
Примостился Котофей,
На комоде слоники
Чинно шествуют в Бомбей.
Вот в окошке бабушка,
Вот с пустышкой человек…
Эх, любовь-забавушка,
Больно короток твой век!
И так можно дойти до улицы Осипенко, где в 90-е годы находился в деревянном особняке Дом Писателей, где сидел рефернтом и консультатом тот самый Михаил Федосеенков, и даже репетировала рок-группа «Нефть», и заходил туда частенько поэт и публицист Виктор Захарченко:
ДОМ ПИСАТЕЛЕЙ
Здесь ел я хлеб, и мед, и пиво пил,
Вращался в сферах образов и знаков,
Отчаянный курильщик Михаил
Пускал дымы, как тонущий «Очаков».
Известный русский мистик Горбунов
Опять пленен в подпитье мелким бесом,
На зыбкой грани вымысла и снов
Скакал по небу раненым черкесом.
С портрета Ермаков смотрел на нас,
Смотрел сердито, с грустью и укором:
Мол, что ж вы, братцы, — лучше б пили квас,
Тогда б не занимались этим вздором!
Писали б проще и без выкрутас,
Как Смеляков, как Яшин, как Гамзатов…
Ах, Боже мой! Да кто ж исправит нас —
Таких солидных и таких пузатых?!
Закончен День Творенья. Глины нет.
И не беда, что мир неодинаков —
Вот почему не гаснет в Доме свет
И мы парим средь образов и знаков.
Ах да! Вот и пришел Сергей Горбунов! И вот уже его «Старая Тюмень»:
Как на опаре тесто,
Жизнь, поброди, но в меру,
До революции если,
Значит до нашей эры
Были другие звоны,
Мебель, дома, монеты,
Престидижитатор Сафронов
Там тасовал предметы…
Ехала где-то бричка,
Может быть, к зданью вокзала.
Из объектива птичка
Рядышком вылетала.
Птичка из объектива
И на углу аптеки…
Город чужой и красивый
Так и застыл навеки.
А от дома писателей рукой подать Сергею Горбунову до улицы Даудельной.
Здравствуй, загадочный сад,
Много-много лет назад
Там была оранжерея.
Ананасы там жирели,
Будто пили рыбий жир,
И бананы, и инжир…
Нынче всё, везде и мигом
(Нет проблем), чтоб не купить.
Там где раньше спели фиги,
Ни фига не хочет быть.
Но являлись сны и грёзы
В феврале, когда метель…
Где выращивались розы
Госпожою Даудель.
Кто она? Зачем старалась?..
Ну-ка, зеркальце, скажи…
…Только улица осталась
В память этой госпожи…
И я ходил в Дом Писателей по Осипенко. Но больше любил ходить по улице 25-го Октября, которая до революции певуче называлась Ильинской.
Я пройду по Ильинской на запах сирени,
Май на День пограничника буен и крут,
Я люблю эти улочки старой Тюмени,
Я родился и жил, и влюбился я тут.
Деревянной резьбой недопетое время,
И остатки брусчатки, и клёны в пыли,
Несожжённое сердце деревянной Тюмени,
Золочёные луковки храмов вдали.
Царский след у реки и Алябьева эхо,
Всё летит сквозь меня, возвращается снова и ждёт,
Что замрёт суета, отпадут и дела, и помехи,
И какое-то новое старое время придёт.
Приползти умирать на Васильевский остров?
Да зачем? Я и здесь посижу в тишине.
У Туры. Где под Троицким видится мост…
Мост туда, где Врата утопают в огне…
А в деревянном особняке наши вирши судили признанные мэтры. Они видели Тюмень раньше нас.
ТЮМЕНЬ
Называть места у нас не ново
Броско, чтобы чувствовалась стать.
А Тюмень —
Оно такое слово —
Век без словаря не разгадать.
И в Москве, бывало, с удивленьем,
Разговор попробуй заведи,
Говорили:
— Кто там из Тюмени?
Ты названье нам переведи.
А в краю моем мороз бедовый,
В облаках ледышкою звезда.
А в краю моем,
в тайге кондовой,
Младше первоклашек города.
Все вокруг рождение, начало.
Все — судьба товарищей моих.
Здесь встают у нефтяных причалов
Маяки бессонных буровых.
Что за край?
Откройте атлас синий:
Вот лежит в короне нефтяной
Черная жемчужина России,
Область со страну величиной.
Оттого в названии Тюмени
Проступает ярче с каждым днем
Древнее заветное значенье.
Ведь «Тю мянь» —
Сокровище мое.
Это Владимир Нечволода. А вот «Тюмень» Анатолия Васильева:
Обложили Тюмень болота.
Обступили Тюмень леса.
Постоянно в ее широтах
Непогодные небеса.
Перекрыты пути-дороги.
Соизмерь. Рассчитай. И взвесь.
Если черти ломают ноги.
То, наверное, только здесь.
Отступи и не пробуй силы.
Горизонт не проступит, стёрт.
Теплоходу причал опостылел,
Самолету - аэропорт.
Обложили Тюмень болота.
Обступили Тюмень леса.
Постоянно в ее широтах
Непогодные небеса.
А под нею - не слышно разве?!
А под нею ревет-гудит
Голубая стихия газа,
Нефти черный котел кипит.
Ни замены им, ни отмены -
Пребывают всегда в цене.
И ни шагу без них Тюмени,
И ни шагу без них стране.
Не сошлешься на то и то-то.
И не скажешь, что не могу.
Простилает Тюмень болота,
Прорубает Тюмень тайгу.
Носят грузы вода и воздух -
Вопреки и наперекор.
Государственных планов поступь.
Государственный разговор.
Или Николай Денисов:
ТЮМЕНЬ
За последние два десятилетия Тюмень из глухой провинции превратилась в главную нефтедобывающую базу страны.
Из газет
По родне и по рожденью
Местный, тутошних корней,
Я ведь тоже рос с Тюменью,
Поднимался вместе с ней,
То освоив трактор грубый,
То поменьше агрегат.
Сквозь мазут глаза да зубы —
Глянешь в зеркальце — блестят.
И в глухом ледовом царстве,
В перекрестье зябких вьюг,
Я работал в море Карском,
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы —
По заданиям газеты,
По велениям судьбы.
И в просторах тундры голой,
И на взгорках деревень
Мне Тюмень была глаголом
И метафорой — Тюмень.
Словом, как и было нужно,
Вся — от отчего села,
От Ямала до Бердюжья —
Домом творчества была,
Где и нынче двор старинный,
Пес Тарзан — добрейший страж,
Мать моя Екатерина
И Василий — батя наш,
Где о нефти и о хлебе
Крепко помним мы, сыны!
Не мрачнело б только в небе
С сопредельной стороны...
Но до конца 80-х годов Тюмень, несмотря на все нефтяные фонтаны и каменный рост, называли столицей деревень. И пронзительным певцом этой Тюмени был Владимир Белов.
Малая родина
Я к осине душой прислонюсь...
Свищет ветер в вороньих гнездах!
Неоглядна разгульная Русь
Да кончается в этих березах...
И хоть век проскитайся по ней,
Разве купишь за звонкие деньги
Эту стаю седых тополей
У закатной моей деревеньки?..
Эту даль со жнивьем золотым?
Этот горький дымок под метелью?
Здесь мой дед бушевал молодым
И до смерти пахал эту землю!
Здесь росла и состарилась мать...
Потому-то, бледнея от воли,
Подло родину выбирать,
Если родина — в этом поле:
Где в грозу, и в метель, и в дождь
Свет далекий над деревнями
И где прочно в земную плоть
Будет крест мой врастать корнями!..
Никого не берусь я судить!
Только понял под грохот грома:
Можно в мире великим быть
И остаться бесславным дома.
Но начав наш рассказ с 1944 года, с победных майских дней 1945-го, мы не можем нашим поколением не вернуться к Дню Победы. Эту часть нашей подборки мы завершим стихотворением Андрея Маркиянова, которое победило на всероссийском конкурсе:
День Победы
Перед избою, на скамейке,
Старик на солнышке скучал...
В пимах и ветхой телогрейке,
Он День Победы отмечал.
Он отпивал из кружки брагу
И вспоминал в который раз
Огнем охваченную Прагу,
Где он в бою лишился глаз.
С тех пор лишь в памяти хранится,
Та жизнь, в которой зрячим был,
И платье светлое из ситца
На той, которую любил...
Она пришла и рядом села,
Погладив высохшей рукой
Его лицо в щетине белой,
И позвала: «Пошли, родной».
Потом взглянула на ворота
И прошептала невпопад:
«Не жди ты их, кому охота
Везти слепого на парад».
Старик вздохнул, но не ответил –
В конце концов не в этом суть...
Упруго дул весенний ветер
Ему в распахнутую грудь.
На ней медали не звенели,
Стал ненавистен этот звон
С тех пор, как в огненной метели
Своих ребят лишился он.
Когда навек простился с теми,
С кем он рванулся прямо в Ад...
Они любить и жить хотели,
А превратились в кровь и чад...
Был чист и ласков день прохладный,
Он брагу пил, но не хмелел.
Нет, он не ждал речей парадных,
Он про ребят сказать хотел.
Он не роптал. Допил из кружки,
Запавший рот отер рукой
И, помолчав, сказал старушке:
«И правда, мать – пошли домой».
Продолжение следует.
