Очередной, над кем посмеялась Кира Долинина, как всегда – без анализа – это Макс Бирштейн. – Смотрим и пробуем анализировать.
Я потому написал «пробуем», что, строго говоря, я никогда наперёд не знаю, удастся ли анализировать. Сколько б тысяч (тысяч!) анализов я ни сделал, гарантии для 1001 раза нету. Просто опыт увеличивает вероятность удачи.
Википедия пишет, что Дейнека и Фальк на него сильно повлияли. А те оба – как бы помягче выразиться – не просоветские художники. Пишет, что Север он любил. А его как раз оппозиционеры-то и полюбили после войны. За сопротивление комфорту, в котором гиб настоящий социализм. (Что глубинно объясняет, почему Кира Долинина над Бирштейном смеётся.) – Отправимся «туда».
Это – на кануне войны-то!… – То есть он настолько во всём Этом мире разочарован, что плевать ему на любой социализм и на само существование Этого мира. То есть интересует его (его подсознание, во всяком случае) метафизическое иномрие. Ну в пассивном его изводе, не активном, как у ницшеанства. Что-то пробуддистское, как и у Фалька. (То есть предположение выше о политическом корне неприятия Бирштейна Долининой проваливается.) Идеал (думаю, подсознательный) Бирштейна – остановка времени. Образом чего является его позитив к Застою.
Как это доказать, я пока не знаю. Потому что у него не столько Застой, сколько Разруха изображены. То есть – ненавистный для всех ницшеанцев (пробуддистов тоже) ход времени (смерть – в другом изводе).
Так это всё довоенное время, когда страна бешено убегала от отсталости. А вот – военное, да ещё и едва ли не самое страшное.
И плевать, что немцы скоро будут под Сталинградом. Он – за Вечность. В которой нет времени и смерти.
Если предположить, что в 1994 году Долинина политически за возрождённый в России капитализм, бодрый (она и материально преуспевала, наверно), то она, полная оптимизма, не могла позитивной быть к ТАКОМУ крайнему уходу из Этого мира.
А вот что так пришибло Бирштейна (как и Фалька) – бог его знает. Искусствоведы этим не интересуются. Их, большинство, даже не хватает догадаться о пессимизме Бирштейна:
«…портреты красивых девушек на фоне красивых предметов (искусствовед такая-то, художник такая-то), такие же красивые Лондоны, Парижи и прочие Амстердамы, погодные прелести на тарусской даче (дождик кончился, снежок стаял), этюды из творческих командировок в экзотические края» (https://www.kommersant.ru/doc/168753).
Но какой элемент (если такой есть) в его картинах образно выражает позитив по отношению к Вечности?
В приведённых четырёх репродукциях это общее всюду голубенькое небо, безразличное к тому, что под ним деется.
Но больше у него катарсического выражения – отрицания отрицательного (хода времени самого по себе). А размашистость письма – образное выражение этого отрицания отрицательного.
В этом отношении хвалить можно, например, такие детали искусства вымысла (а есть ещё искусство кисти) в первой репродукции: доски справа не имеют обрезанного конца – они расщеплены, подпорки перил неравномерно распределены (есть две сошедшиеся вместе), в дальней избе нет вертикалей (дом заваливается), набросанность досок на землю предполагает непролазную грязь после дождя, забор слева полуповален, женщина на вид стоит не вертикально (но лицо её вертикально).
Вы не найдёте у других похвал «нехорошестям». Искусствоведы такое не любят хвалить.
Вот, например, придумал один (Вера Калмыкова) хвалить Бирштейна за, грубо говоря, отказ от себя ради того, ЧТО он изображает (простой реализм по моим понятиям):
«Всюду, куда бы он ни приезжал, он умел уловить и выразить ту удивительную атмосферу, которая и побуждала его, собственно, постоянно стремиться в новые страны. Удивительно артистична его палитра, удивительно сложны колористические решения, — каждый раз индивидуальные, каждый раз передающие специфику данной территории вплоть до тончайших отличий климата. «Гений места», наверное, каждый раз переселялся на кончик его кисти» (https://www.openklub.ru/events/220/).
И поместила она при этом тексте такую репродукцию.
Ну что я? – Я ж должен вывести из этой картины пробуддизм, если я художника уважаю и думаю, что он идеалы не меняет, как перчатки.
Может, я б и потерпел поражение на этот раз (тогда б пришлось подло промолчать об этой картине, что для меня непереносимо; я б, наверно, признался в неудаче). Но случай почему-то и в этот раз был на моей стороне. Я заметил такую странность: освещённая солнцем часть листьев – холодного оттенка, а затенённая – тёплого.
Я полез в интернет искать этому подтверждение в фотографиях. И нашёл.
Правда, не так акцентировано, как у Бирштейна.
Но!
Я обратил внимание, что освещённые части облаков показывают, что солнце где-то перед нами. Я даже не сообразил, что соцветие-то дано в контражуре. Но я увидел подтверждение своей догадки в блеске чуть наклонённого к нам листа: солнце – где-то впереди. Судя по некоторой повёрнутости влево (от нас) других соцветий, они смотрят градусов на 45 вниз на круге.
На восток! А я ж знаю, что подсолнух своей головой крутится к солнцу.
Полез в интернет – нет! Только – когда молодой. (И у Высоцкого так: «ещё несмышленый, зелёный, но чуткий подсолнух Уже повернулся верхушкой своей на восход».) Когда старый – ствол деревенеет и голова смотрит только на восток!
И тогда я всмотрелся в картину: там же дом на заднем плане! Затенённой стеной к нам. Точнее – под 45 градусов. Как и на схеме. Как и, собственно, все подсолнухи. Старые уже. – То есть это – образ неизменности, а не «Гений места». Не нос по ветру, если ругательно о приспособленце.
А как устроен искусствовед? Ему – кровь из носа – нужно что-то написать. Лучше – не о картине, а о художнике. Если о картине и будет ошибка – заметят рано или поздно. А толкование – дело зыбкое. Самое то, где мутить. – Искусствовед и мутит. Главное – чтоб был уверенный тон.
15 мая 2024 г.