Он пришел с дюн рано утром, когда открывались ставни.
Весь город смотрел, как он шел,
Пустыми еще улицами, сосредоточенно глядя под ноги.
Запах жареной баранины привел его к трактиру, и он вошел,внеся в пустой зал острый запах пота и соли, по которому узнают моряка. Его рука сжимала костяную рукоятку тяжелого ножа, который, казалось последнюю секунду находится в кожаных ножнах, настолько белы были суставы пальцев ниже трехцветной татуировки на коричневом запястье. Он проворчал что- то и свободной рукой бросил хозяину монету, пальцем указывая на очаг и на обросший пегой щетиной рот, попеременно.
Ел он долго и жадно, но голод, казалось, принадлежал не ему, а кому- то внутри него. Пока челюсти чужака перемалывали бараньи хрящи, глаза настороженно бегали, ощупывая окно и стойку, и дверь за стойкой.
Иностранец - так его звали с первого дня, и он на это откликался, обнажая в ухмылке желтые зубы или белое лезвие ножа, в зависимости от интонации оклика.
Он пытался рассказать что- то, обычно мальчишкам, тянущимся к нему, как к чему- то странному и потенциально опасному. Слова его были похожи на хриплое карканье и с трудом пробивалось сквозь стиснутые зубы.
Иногда вечерами, глядя в сторону моря, он подвывал по- собачьи, вытягивая жилистую шею, напружинив загривок. И тот, кто слышал этот вой Иностранца, клялся, что это и есть его язык, нужно только вслушаться...
К нему привыкли. Он был безобиден и живописен. Исподтишка его показывли туристам за отдельную плату. Он стал частью города. И когда однажды утром он прошел, возбужденно ломая пальцы, в сторону дюн и не вернулся к вечеру. И вообще не вернулся, город притих,словно осмысливая потерю.
И первый же мальчишка, попытавшийся весело завыть перед лавкой молочника , получил от матери серию звонких пощечин.