...Отвернулся Трофим, замолчал. Молчал и командир, держа в ладонях кружку с остывшим чаем. Паузу прервал появившийся в дверях землянки партизан. Он вызвал Алексея Дмитриевича на улицу. Трофим остался сидеть за столом в полной тишине...
Через пару минут командир вернулся, извинился перед дедом: появились срочные дела, и добавил:
- А ты, Трофим Игнатьевич, пока осматривайся, осваивайся. Поварихе нашей Макаровне велено тебя покормить. Ну, и в лазарет сходи, пусть там рану посмотрят. А потом как-нибудь продолжим наш разговор, когда время будет.
Рассказ. Начало здесь:
Так и началась жизнь Трофима в партизанском отряде. Поначалу он держался настороженно, присматривался к окружающим, а они - к нему. Но вскоре дед стал полноправным членом этого небольшого коллектива. Пристроился к местному конюху - вроде как в помощники. В отряде было несколько лошадей, вот за ними и ухаживал старик. При нём осталась и Цыганка.
Вот только поговорить по душам с командиром Трофиму как-то всё не удавалось: занят был Алексей Дмитриевич. Оно и понятно: донимали шибко партизаны немцев, но и враг не дремал, ухо надо было держать востро.
Вот уже и лето перевалило за середину. Трофим вместе с бабами собирал ягоды-грибы по окрестным лесам, рыбачил в озерке неподалёку. На задания его не посылали, хотя всей душой дед тоже хотел приносить пользу общему делу - с оружием в руках...
Как-то раз в отряд прибежала запыхавшаяся Пузыриха и принесла печальные новости: согнали немцы со всех окрестных деревень на станцию, что в пятнадцати верстах, баб помоложе да детей, держат всех на бывшем пакгаузе и каждый день новых и новых людей привозят. Человек сто пятьдесят уж там набралось - деверь Пузырихи обходчиком на станции работает, сам видел. А через пару дней, говорят, всех отправят в Германию. Марфиного внучка Павлушку тоже забрали, а с ним ещё пятерых ребятишек да троих баб из родной деревни Трофима.
Почернел лицом дед, желваки заходили на его заросших густой бородой скулах. Сунулся, было, к Алексею Дмитриевичу, а тот с политруком да с командирами групп уже в землянке собрались, думают: что делать? Оружия и бойцов маловато, чтобы на хорошо охраняемую станцию напасть. И сами полягут, и народ не спасут. Но и бросить своих, советских, людей на явную погибель - нельзя. Не по-партизански это.
Стукнув пару раз в дверь землянки, Трофим вошёл внутрь. На него вопрошающе смотрели командир и другие партизаны.
- Вот что, Лексей Дмитрич, коли хочешь баб да робятишек из плена вызволить, делать надо, как я скажу, - уверенным голосом произнёс дед и шагнул к столу.
...Через два дня, на рассвете, Трофим, погружённый в мысли, сидел рядом с привязью и смазывал салом свои яловые сапоги, которым вот ужо с десяток лет не было сносу. К нему бесшумно подошёл командир, присел рядом, скрутил цигарку, прикурил.
- А всё же, Трофим Игнатьевич, ты так и не рассказал, почему на сторону немцев не пошёл, хотя мог бы как сыр в масле сейчас кататься. Ведь не из-за страха же перед нами? Судя по тому, что собираешься сделать, страха в тебе и вовсе нет, - вполголоса произнёс он.
Дед, осмотрев со всех сторон начищенные и смазанные сапоги, крякнул от удовольствия, обулся, тщательно намотав портянки, достал кисет, обрывок газеты, свернул самокруточку, попросил у командира огоньку и тоже закурил. Потом, задумчиво глядя куда-то в глубь леса, заговорил:
- Страшно ли мне, Лексей Дмитрич? Страааашно. Не смерти, боюсь, нет. А страшно мне, командир, что с немцем не успею поквитаться... Не договорили мы тогда с тобой. Ну так слушай...
В 1931 году началась в здешних краях коллективизация. Сплошная, как тогда говорили. Сын Трофима Фёдор уж крепко на ногах стоял. Семья была у него - жена, дочка пятилетняя - Валюшка. Второго ребёнка невестка ждала.
Трофимову мельницу реквизировали в пользу государства ещё в начале двадцатых. Эту потерю он пережил стойко, злобы не затаил. Продолжал работать на земле вместе с сыном. Зерно у Стрехновых всегда было самое лучшее в деревне, скотины держали два двора да четыре лошади. По весне и в жатву работников нанимали, иначе не справиться было бы. Но налоги платили исправно, хоть и немалые те налоги были.
А тут приехали из города люди, давай бумаги под нос совать. Мол, теперь всё ваше хозяйство колхозным будет. Ну, Фёдор и вспылил, зарядил по уху какому-то начальнику, тут и повязали его. Следом и жену прихватили: вроде как, бунтовать они удумали. А вот почему Трофима не забрали, это загадка из загадок... Где-то дала, видно, сбой энкавэдэшная машина... Валюшку тоже с дедом оставили.
А через месяц после того председатель местного сельсовета, встретив Трофима, криво усмехнулся и сказал, что всё, пустили, мол, в расход Фёдора вместе с бабой... Если бы не внучка, Стрехнов тогда точно взялся бы за ружьё...
- Вот так и жил я с этой болью, товарищ командир, - поднимаясь, чтобы размять затёкшие ноги, произнёс дед. - Да только не знал, что самая-то боль - она впереди.
Со стороны наблюдая за колхозной жизнью, отмечал Трофим добрые перемены в деревне. Это и утешало: не пошло его хозяйство прахом, пользу людям принесло, приумножилось трудом односельчан.
- А в 41-ом, по осени, получил я известие: Стешу, дочку мою, вместе с мужем фрицы расстреляли. И детишек не пожалели... Зять-то перед войной в обкоме работал. Ну, и не успели они эвакуироваться, - продолжал свой рассказ Трофим. - Тогда и у нас уж тут немец был. Поначалу-то они не задерживались надолго - менялись быстро. Только одна часть остановится, обустроится, как тут же дальше идёт, на смену другая приходит.
И вот как-то остановились у нас в избе четверо немцев. Нас с Валюшкой в сарай выгнали. Самогонку у меня нашли, и давай пить да песни горланить на своём языке. Потом зовут: пожрать, мол, приготовь им. Я пока курицу потрошил, печь затапливал, слышу: кричит моя внученька... В дверь сунулся, а немец - мордастый такой, холёный - меня не пускает... Дверь подпёр снаружи и ржёт... А Валюшка на сарае в голос заходится, родненькая моя... Я в окно, а эта сво**чь из автомата очередью поверх шарахнул...
Голос Трофима дрогнул. Он замолчал... Потом, собравшись с духом, продолжил:
- Там, на сарае, я и нашёл её. 15 годков всего было девочке моей ненаглядной... Сгубили нелюди. Натешились и жизни лишили, окаянные... А сами дальше укатили.
У командира сами собой сжались кулаки.
- Понимаю тебя, дед. Теперь понимаю, - сказал он.
- Так что, командир, коли хоть одного русского человека смогу я избавить от нечисти этой, на то и жизни не жалко. И так уж не своё живу, - закончил повествование Трофим.
...Про этот дерзкий налёт партизан на состав, в котором немцы намеревались вывезти в Германию почти двести человек, потом напишут в газетах. Напишут и о том, как основной отряд сопровождал людей в укромное место в глухом лесу, а небольшая группа героев, прикрывая отход своих, заманила преследователей - немцев и полицаев - в самую гиблую топь. И завёл туда их дед Трофим Стрехнов, который знал эти места как свои пять пальцев. И сам остался на дне топи - вместе со слепой кобылой Цыганкой... Но с собой забрал старик не меньше трёх десятков врагов.
А осенью 1945 года капитан Красной армии, бывший командир партизанского отряда Алексей Дмитриевич Малышев навестил места, в которых воевал в 1942-44 годах. Пришёл он и на старое деревенское кладбище, где когда-то Марфа выкопала неглубокую могилу да так и засыпала её пустой. Теперь над этим еле заметным холмиком высился православный крест, на котором значилось имя: "Стрехнов Трофим Игнатьевич". И годы жизни: 1868-1942.
Налив из фляжки немного водки в походную кружку, командир встал, молча выпил за помин души, сказал:
- Вечная память тебе, дед Трофим! И вечная слава!
Затем достал из вещмешка обломок кирпича и положил у подножия креста:
- Это тебе, дед. Из самого Берлина привёз, с развалин поганого Рейхстага. Считай, и ты там побывал...
Постояв немного, капитан хотел уже, было, возвращаться в деревню, как услышал сзади шаги. К могиле подошёл высокий мужчина в солдатской гимнастёрке с двумя рядами орденов и медалей на груди. Увидев капитана, он вытянулся по стойке смирно и чётко поприветствовал:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
Малышев поздоровался в ответ, спросил:
- Кто ты, боец?
Тот представился:
- Гвардии старшина Стрехнов.
- Стрехнов? Трофима Игнатьича сын, получается? Фёдор Трофимович? Живой?! - удивился Малышев.
- Он самый, - усмехнулся старшина.
Сели оба на корягу, плеснули ещё немного водки по кружкам, выпили. Фёдор рассказал, что в 31-ом их с женой выслали в Сибирь. Там они и обустроились, сын родился, потом второй... Всю войну прошёл Стрехнов-младший, ранен был дважды, но выжил.
- Мне ведь энкавэдэшник сказал тогда, что отца расстреляли, а Валюшку в детдом отправили. Дочку-то я искал, да не нашёл. Теперь вот и про неё знаю... И про батю... сегодня узнал. Вернулись мы, капитан, на родину. Здесь теперь будем жить.
- Продолжается, стало быть, род Стрехновых, - улыбнулся капитан; потом, повернувшись к могиле, добавил: - Вишь, какая радость тебе, Трофим Игнатьевич. Сын вернулся!
Встал Малышев, хлопнул Фёдора по плечу, кивнул ему на прощание, и пошёл в деревню.
А старшина остался сидеть на коряге, мысленно разговаривая с отцом. И этот молчаливый разговор двух героев длился долго-долго, пока солнце не зашло за дальний лес, где в топком болоте нашёл своё упокоение бывший раскулаченный Трофим Игнатьевич Стрехнов...
P.S. Как всегда, буду рада вашим отзывам, дорогие читатели!
Другие мои рассказы вы можете найти в подборке "Рассказы и стихи":