37. Тайна жёлтого ключика
В спёртом воздухе витали клубы табачного дыма, и в них чувствовался привкус какого-то наркотического зелья. Возможно, это была марихуана, однако ручаться за это я не стану, поскольку в этой области мои познания чрезвычайно скудны.
Курили трое. Двое из них лениво посасывали сигары, а третий шмалил сигарету и, похоже, тошнотворный запашок шёл как раз от неё. И это – несмотря на то, что в помещении работали кондиционеры.
Когда я говорю, курили трое – это вовсе не означает, что в зале не было других курильщиков. Отнюдь. Но я имею в виду тех трёх типов, что расселись в глубине зала в глубоких кожаных креслах у невысокого столика и потягивали из хрустальных кубков любимый напиток англосаксов – виски с брошенными в них кубиками льда.
Позы мужчин были расслаблены, а головы, по всем признакам, изрядно затуманены алкоголем и прочими стимулирующими веществами. Одеты они были неброско – в серые костюмы и однотонные рубахи, но сразу видно было, что стоили те им немалых денег и шились умельцами, знающими толк в подобного рода делах.
Эта троица, впрочем, ничем особенным не выделялись из общей массы существ, заполонивших роскошную залу, как не различимы бывают друг от друга лягушки, летучие мыши, или гадюки.
Так кто же они были, все эти создания о двух руках и двух ногах, спросите вы?
Неведомыми потомками Адама и Евы? Или же они вели свою родословную, если только верить теории Дарвина, от какой-то исчезнувшей ветви обезьян?
А, возможно, то были гуманоиды, прилетевшие на нашу Землю с какой-нибудь далекой планеты, как предполагал генерал Сысоев? Или это и впрямь были некие бестелесные сущности, выползшие, вопреки запрету Бога, в наш вещественный мир из недр преисподней и облекшиеся здесь биологической плотью?
Если вы спросите моё мнение на этот счёт, так я скажу вам: «Не знаю». Ибо ни один, даже и самый искушенный антрополог (каковым я, кстати, не являюсь) не смог бы ответить на этот вопрос.
Этих существ невозможно было классифицировать, отнести их к какой-либо из человеческих рас, известный современной науке. Поэтому тут можно только вступать в область догадок.
Но что же отличало этих гуманоидов от обычных людей – таких, как мы Вами?
Прежде всего, необычайная форма их черепов – несколько удлиненных, похожих на змеиные яйца, покрытые грязно бурыми пятнами. В физиономиях, с приплюснутыми носами и длинными, почти безгубыми ртами, проскальзывало нечто вроде как бы крокодилье. Глаза – глубоко посаженые и недобрые, – сидели в кроваво красных ободках глазниц, век же у них не было. Кожа этих существ была дряблая, обвисшая, сероватого цвета, как бы припорошенная дорожной пылью – наподобие кожи летучих мышей; обращали на себя внимание и их руки – неестественно длинные, худые, как бы окрашенные трупными пятнами, с когтями вместо ногтей.
От облика этих звероподобных существ веяло чем-то злым, холодным, чуждым, и с первого же взгляда на них становилось ясно, что они абсолютно равнодушны к страданиям и бедам людей и всех творений Бога; им неведомы были такие понятия как долг, совесть, честь, и всеми их поступками руководило исключительно голое себялюбие и голый же практицизм.
И какую только галерею гнусных рож, каких уродцев не увидели бы вы, оказавшись в этом террарии! Угрюмых, желчных, страдающих различными хворями и уже стоящими одною ногой в могиле, но всё ещё наполненных алчностью, злобой и тщеславием по самую маковку, и мнящих себя едва ли не богами.
А вот кого вы не встретите тут и с фонарём в руках – так это румяного, простодушного лица с ясными и добрыми очами.
Нет, простодушие и доброта тут не в чести. Эти добрые сестрицы никогда не спускаются со своих лучезарных вершин в обители мертвецов. Романтиков, людей простосердечных, имеющих в душе хоть что-то возвышенное, чистое, здесь презирают, считают олухами, которых можно и нужно дурить. О христианской любви если и упоминается, то не иначе, как в каких-нибудь похабных анекдотцах, и непременно со злобой и с издёвкой. Христа ненавидят, ненавидят люто, неистово, до самых печёнок, а его святыни тщатся опоганить, втоптать в самую мерзкую, в самую смердящую грязь. Но зато себя, себя, любимых, эти безумцы почитают некими мудрецами, вершителями человеческих судеб, бросивших вызов самому Богу!
О, их интересы, их прихоти – превыше всего! Они – главнюки! (или, если точнее выразиться, говнюки). Весь мир, как мнят эти гнусные твари, должен вертеться вокруг их одних, как крутится вселенная вокруг некоего сокровенного центра. А нет – то пусть он летит в тартарары и пылает там синим пламенем!
Но о чём же толкуют эти сыны Вельзевула на своих сатанинских сборищах, какие планы вынашивают в своих яйцевидных головах? И не являются ли их собрания неким прообразом Римского Клуба с его знаменитым комитетом трехсот?
Именно так. Являются.
Ибо именно в этой клоаке, обставленной с претензией на некую элитарность, и рождаются проекты незаметного, плавного уничтожения человечества на планете Земля и создания на его основе неких демократических, или, лучше сказать, демонических сущностей.
Отсюда, из этого эпицентра сатанизма, подобного сакраментальному масонскому ордену, и спускаются все человеконенавистнические «нарративы» высшим должностным лицам Труменболта, как руководство к действию, и отсюда же они вливаются в средства массовой информации и в учебные заведения. И главной целью всех этих нелюдей является полное и окончательное развращение человека, его «оптимизация», или же «позитивная дегенерация» уже до такой степени кретинизма, чтобы он никогда больше не мог вспомнить слова Священного Писания: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему» (Быт. 1:26). И главным заказчиком этого человеконенавистнического проекта являлся сам дьявол, о котором Спаситель однажды сказал, что он – человекоубийца и отец лжи. (Ин. 8:44).
Но прервём этот экскурс в историю и обратим свои взоры на троицу, сидевшую в глубине зала.
Их лица, или, если уж говорить прямо, их хари несли на себе ту же печать сатанизма, как и хари всех прочих тварей, собравшихся в этом серпентарии. Однако, присмотревшись к ним повнимательнее, можно было бы заметить у них и некие индивидуальные черты, присущие любому существу.
Впрочем, описывать портреты этих мерзавцев у меня нет ни охоты, ни мощи художника слова, подобного Данте, а посему я предоставляю дорисовать их читателю самостоятельно сообразно с его творческим воображением. От себя же замечу только, что бесы, сидевшие за этим столом, были костлявыми, желчными типами с весьма мутными и угрюмыми физиономиями, а тот, что шмалил сигарету, и вовсе походил на восставшего с могилы мертвеца, приодетого в шикарный костюмчик. Сей бес щурился от едкого дыма, потягивая вонючую сигарету и казался чертовски злым.
Да и, сказать по правде, любители сигар тоже не отличались особым веселием духа. Вся эта троица была словно соткана из чего-то тяжелого, смрадного, чёрного, и её как бы окружала аура вечного ропота, недовольства всем окружающим и болезненной злобы; время от времени демоны перебрасывались гортанными, шипящими фразами, в коих чудилось нечто как бы змеиное, но о чем они толковали, было неясно, ибо то был, по всей вероятности, язык самого ада, известный лишь его обитателям.
А сейчас мы, коль уж всё равно не можем понять речей этих вурдалаков, заглянем за одну из неприметных дверей в закутке этого зала. Там мы увидим помещение прямоугольной формы, освещенное холодным светом тусклых синих ламп, а в нём – глубокие овальные кресла, в которых покоятся существа, смахивающие на манекены либо на восковые фигуры. Эти субъекты полулежат в расслабленных позах и не шевелятся. На головы у них надеты шлемы с большими чёрными очками. Быть может, они погружены в транс и – кто знает! – уже достигли состояния нирваны, подобно неким индийским йогам. Это – технический отдел службы безопасности, состоящий из десяти ночных операторов. Их души стерильны, или, сказать точнее, кастрированы во имя демократии и прогресса, и теперь уже никакие человеческие мысли, желания, эмоции не могут потревожить их сердец. Они исполняют свою функцию, а всё остальное им до одного филейного места. То – либералы новой волны, не помнящие ни своего родства, ни преданий своей родины –ботчейлы. Их задача – следить за периметром объекта и выявлять светляков, и буде те блеснут в их очках, немедля передавать их координаты в подразделение Горгона.
Оставим же в покое этих смотрящих и заглянем в ту дверь, за которой сосредоточена элитарная служба Горгона.
Незримо войдя в неё, мы попадем в довольно просторную комнату и прежде всего увидим большой дугообразный стол с установленными на них мониторами камер слежения, а за ними – бойцов в коричневой униформе. Трое из них присматривают за наружным входом и трое наблюдают за залом. Ещё одна троица находится в резерве. Эти демоны играют в домино за небольшим столиком, ибо сию функцию им пока оставили, поскольку эта игра развивает логическое мышление, а при их работенке иной раз приходится шевелить мозгами (в строго установленных рамках, понятно).
У стены, в самом дальнем конце помещения располагаются отсеки из металлопластика, а в них, как бы в клетках, восседают на табуретах либеральные демократы с опущенными на колени руками и снятыми головами. На верхних полках, одна над другой, сложены их головы – а вернее, локальные диски.
Демократы находятся в спящем режиме, однако же при поступлении сигнала с пульта управления они активируются, снимают с полки нужную им на данный момент голову (а всего у них их по три, но может быть и больше) так вот, при поступлении команды они насаживают на себя нужную голову и приступают к выполнению поставленной задачи.
Это весьма удобно. Как стопроцентный демократ, демон может иметь самые разные принципы и точки зрения в зависимости от того, какую голову он на себя нацепил и, в соответствии с этим, отрабатывать ту, или иную программу.
Но возвратимся в общий зал.
Он освещен мягким гранатовым светом, и в нем звучит довольно приятная музыка, исполняемая двумя музыкантами в высоких чёрных шляпах. Они сидят на небольшом подиуме, застеленном охристым ковриком, подобрав под себя ноги на восточный манер; один из них играет на каком-то диковинном смычковом инструменте, а второй сопровождает его игру глухими постукиваниями ладони по обтянутой кожей тарелкам. Мелодия напоминает что-то из корейского репертуара – звуки из-под смычка выползают протяжные, ноющие, порою даже надрывные и страдальческие, как на похоронах товарища Сталина или иного высокопоставленного лица, и две лесбиянки в полупрозрачных стрингах, извиваясь, как гадюки под эту невеселую рапсодию на освещенной цветными фонариками авансцене, облизывают друг другу плоскогрудые телеса.
Поодаль, у барной стойки, укоренили, на высоких круглых пуфиках, свои округлые седалища девицы, одетые, впрочем, весьма скромно – словно учительницы младших классов или офисные стенографистки. Никакой вульгарности они себе не позволяют, ведут себя весьма сдержанно, даже церемонно, как британские королевы. Да и стоят, кстати заметим, недешево! Но, вместе с тем, следует признать, что и обслуживают клиентов они по самому высшему разряду.
В общем, всё пристойно, всё чинно-благородно, как оно и подобает в таком изысканном обществе. Тут не позволяют себе никакого трэша, вроде того, что мы могли наблюдать на дне рождения наркоши. Нет, нет, тут собрался один солидняк!
Короче сказать, зал заполнен самыми важными шишками и их обслугой. Это – клуб для избранных господ, для тех, кто управляет миром и занимает в иерархии врагов рода человеческого самые наивысшие места. Некоторые персонажи из этого гей-бомонда, не желая себя афишировать, укрылись от посторонних взоров в отдельных кабинках. Так что никакой смерд сюда затесаться не может, это абсолютно исключено.
Ба! А это что дамочка в шикарном лиловом платье? Неужели в этом элитном заведении наши очи зрят Элизабет Фрасс?
Но как же это? Ведь она же должна сейчас находиться на дежурстве в дурдоме?
Давайте протрем глаза и посмотрим на неё ещё раз.
Да, так оно и есть… Спутать такую шикарную даму с какой-либо другой демократкой просто невозможно!
Помощница доктора Менделя восседает за одним из столиков и, причем, не одна даже, а в компании с какой-то томной феей! Эта фея очень мила и фигуриста. У неё белокурые волосы, свежее юное личико, и синие кроткие глаза.
Элизабет смотрит на этого очаровательного ангела с обольстительной улыбкой динозавра, положив ей на руку ладонь с ярко накрашенным маникюром, и о чём-то сладко воркует. С первого взгляда становится ясно, что между этой парой (безусловно, самой прогрессивной сексуальной ориентации) царит мир и любовь.
Да и как же иначе? Ведь девушке наверняка установлен пресет лесбиянки, подружки Ани-Мани, и она исполняет свою функцию исправно, со всей своей либеральной ответственностью.
Пока Элизабет Фрасс любезничает с подругой, и две толерантные демократки обсасывают друг друга на авансцене под звуки погребальной мелодии, к той троице, что попивает виски в глубине зала, поспешным шагом приближается один из бойцов подразделения Горгона. Его лицо взволновано. Он наклоняется к плечу змея, дымящего вонючей сигаретой, и что-то шепчет ему на ухо. Осовевшие глаза рептилоида округляются, рожа вытягивается от ужаса и изумления. Он встает, что-то бормочет своим приятелям (быть может, объясняет им, что вынужден покинуть их по какому-то срочному делу) и, пошатываясь, отходит от них. По его виду видно, что он уже изрядно нагрузился и контролирует свои движения с трудом. Стараясь двигаться как можно ровнее, сей змей-Горыныч заходит в одну из кабинок и сдвигает портьеру с задней стены, за которой обнаруживается неприметная дверь. Он достает из кармана брюк ключ, вставляет его в замочную скважину, открывает дверь и скрывается за ней.
Его действия похожи на бегство. И, возможно оттого, что голова его слишком затуманена алкоголем и марихуаной, он в спешке забывает запереть за собой дверь.
Несмотря на то, что Аня-Маня занята флиртом с девушкой своей мечты, появление в зале секьюрити, его шушуканье с одним из очень важных перцев и исчезновение оного в одной из кабинок не остаются ею незамеченными и наводят её на целый ряд размышлений.
Что же это за известие так всполошило сего рептилоида? Зачем он поспешил в отдельную кабину? На романическое свидание с каким-нибудь чуваком это не похоже, тут крылось что-то более важное… Да и не стал бы охранник передавать ему любовные весточки, это не его опция.
Так что же такое мог сказать ему боец?
Дабы прояснить этот вопрос, вернёмся к тому моменту, когда Белосветов, выйдя из манипуляционной, сказал Дуракову, что надо бы проверить ещё кое-что.
Это кое-что располагалось в аппендиксе коридора на том же этаже. А в этом закутке, как мы помним, было три двери: одна от туалета, другая от так называемого отстойника, в котором некогда побывал полковник, и третья – (назовём её дверь икс) запертая на ключ.
Что именно скрывалось за этой дверью, не знали даже санитары, и ключ от неё, как утверждал Клавдий, находился только у старшей медсестры.
Подойдя к этой двери, Белосветов подергал её за ручку и убедился в том, что та заперта.
– Ай момент, – сказал ему Скрябин и полез в сумку за своими инструментами.
– Погоди, – остановил его полковник, вынул из кармана жёлтый бронзовый ключ, найденный при обыске доктора Менделя, сунул его в замочную скважину, и тот вошёл в неё, как нога Золушки в хрустальную туфельку; Белосветов провернул ключ раз, другой, дверь открылась, он переступил порог и зажёг фонарик. Проведя лучом по стене, он обнаружил на ней выключатель; полковник щелкнул им, и помещение осветилось тусклым светом электрических ламп.
Перед ним лежал коридор – обычный больничный коридор с отделанным коричневым шпоном стенами и белёным потолком; полы были покрыты непритязательным тёмно-коричневым кабанчиком. Ничего таинственного в нём не было. Кроме, разве что, двери в конце коридора. Заметить её было не так-то просто, поскольку она была облицована таким же шпоном, как и стены и совершенно сливалась с ними, и лишь пройдя по длинному коридору до противоположной стены, Белосветов обнаружил её. Это была двустворчатая раздвижная дверь, вроде тех, которыми снабжают лифты. Сбоку от неё была и кнопка, и полковник нажал на неё.
Послышался характерный для советских лифтов скрежещущий звук. Очевидно, лифт поднимался наверх откуда-то снизу, ибо спускаться он мог разве что с небес.
Вот лифт остановился, и двери раздвинулись.
Белосветов велел Дуракову и Скрябину оставаться на месте, а сам с Брянцевым и Калиевым вошёл в кабинку.
Кнопки в ней было только две. Он надавил пальцем на нижнюю, дверцы сомкнулись, и лифт двинулся вниз.
Полковник засек время. Когда лифт остановился, он снова взглянул на часы. Сделав в уме нехитрые расчеты, он пришёл к выводу, что они опустились метров на сорок пять, или пятьдесят. Мужчины вышли из кабинки, и полковник отправил лифт наверх.
Осмотрелся.
Перед ними был уютный закуток, освещенный мягким сиреневым светом. У стены стояли два мягких кресла, и между ними находился журнальный столик, а в воздухе плавал слабый аромат духов и дорогих сигар.
Ясно было, что недавно тут кто-то побывал. Но кто? Очевидно тот, у кого имелся ключ от секретной двери.
А у кого имелся ключ от этой двери?
У доктора Менделя и у Ани-Мани. Но доктор Мендель был сейчас далеко и, к тому же, женскими духами не пользовался…
Белосветов дал знак бойцам оставаться на месте, дошел до угла помещения и выглянул наружу.
Он увидел довольно длинный коридор, наводящий на мысли о роскоши, больших деньгах и беззаботной жизни. Стены его были облицованными мраморной плиткой с причудливыми красноватыми разводами – таким мрамором не стыдно было бы украсить и мавзолей Ильича! пол выстлан гранитными плитами – серыми, розовато-красными, глухого зелёного и голубовато-зелёного оттенков. Наверняка он стоил бешенных денег и отличался огромной износостойкостью – уложен на века! Потолок набран из матовых бледно-синих модулей прямоугольной формы. На стенах висят светильники, источающие фиолетовый цвет; в самом конце коридора виднелась дверь.
Камер слежения он нигде не обнаружил, что, впрочем, вовсе не означало их отсутствие.
Полковник вернулся к лифту и отправил его наверх. Через некоторая время кабина лифта пошла вниз, дверь отворилась, и к ним присоединились Дураков и Скрябин.
Белосветов поставил перед бойцами задачу, затем снова дошел до угла рекреационной зоны, выглянул в коридор, помедлил немного, и, не увидев нигде ни души, вышел наружу. За ним, на кошачьих лапах, выскользнули остальные разведчики. В руках у них были автоматы, и они держались так, чтобы не заслонять друг друга во время боестолкновения.
Они прошли шагов тридцать, и ничего не случилось.
Белосветов, несмотря на внешнее спокойствие, был взволнован. Неужели штаб космических партнёров находится здесь, в бункере этого дурдома?
Дальнейшие события подтвердили его догадку.
Потолочные модули в дальнем конце коридора раздвинулись, и сверху, точно клопы, стали соскакивать на пол безголовые демократы в тусклых тёмно-зелёных мундирах.
На какое-то время демократы зависали в воздухе, как бы в замедленной киносъемке, точно на них не действовали законы гравитации, а затем медленно приземлялись; за спинами у бесов висели ранцы, и они были вооружены чем-то вроде садовых удочек.
Демократы двинулись на советских воинов, и над их плоскими головами заклубились облака сиреневой субстанции. Они шли так, словно были садовниками, опрыскивающими ядовитой смесью свой огород.
Люди открыли по демонам огонь, но те продолжали двигаться вперёд, даже прошитые пулями; иные, впрочем, падали. Их было не меньше взвода, и к тому времени, как их перебили, сиреневая субстанция уже распространилась по всему коридору.
Полковник приказал надеть противогазы и дал знак следовать за ним. Бойцы устремились за своим командиром. И тут их поджидал новый сюрприз.
Сраженные демоны, прямо на их глазах, начали погружаться в гранитный пол, словно чурбаны в трясину.
Белосветов сделал энергический жест:
– Не отставать!
Его ноги начали вязнуть в расползающемся, как кисель, мраморе. Сначала в разжиженный пол ушли его ступни, потом голени; наконец он погрузился по пояс в тяжелое вязкое вещество. Сцепив зубы, полковник продирался вперед, и гранитный пол шевелился и дыбился вокруг его тела липкими бороздами; он обернулся к шедшим в его кильватере Брянцеву и Калиеву и указал рукой на гранатомет. Капитан взял РПГ у Касыма и передал его командиру. Белосветов положил ложе мухи[1] себе на плечо, прицелился и произвел выстрел. Ухнул взрыв, брызнуло яркое пламя, и стоявшая впереди дверь разлетелась вдребезги. Белосветов отбросил муху и двинулся дальше.
Ему казалось, что его тело растекается, распадается на атомы, становится таким же текучим, вязким, зыбким и ненадежным, как и пол под его ногами.
Только бы дойти! Только бы добраться до этих чертей, подержать их за их мерзкие кадыки, откуда бы они не явились! Пусть ответят, гады, за всё! За отца и мать старшего сержанта Петрова, за его сестру и невесту, за сожжённых, расстрелянных, изувеченных товарищей, за искалеченные жизни тысяч и тысяч простых советских граждан, превращённых ими в неких манкуртов…
Из-за дверного проёма послышались панические вопли. Пока в логове бесов царила суматоха, следовало усилить натиск. Поливая пулями пространство впереди себя, полковник пёр вперед, как танк Т 34, хотя это и давалось ему и с превеликим трудом. Наконец он сумел выбраться на более-менее твердое место и протянул руку Брянцеву, помогая выкарабкаться и ему. После этого к ним присоединился и старший сержант Петров. А Дураков и Скрябин? Сумеют ли и они выбраться из этого либерального болота?
Несмотря на то, что на полковнике был надет противогаз и его дыхательные пути были защищены от «молекул свободы», он чувствовал неимоверную слабость во всём своём теле. Дрожали колени, плыла куда-то голова и к горлу подступала тошнота. Очевидно, это было воздействие сиреневых лучей…
Он достал из кармана две красные таблетки, оттянул от подбородка противогаз, и закинул их себе в рот.
Только бы не свалиться! Только бы устоять на ногах!
Брянцев и Калиев последовали его примеру и тоже приняли стимулирующие вещества. Дураков и Скрябин всё ещё брели по трясине, разрезая её грудью, как корабли; при этом оружие они держали в поднятых руках и, похоже, им приходилось совсем уж туго.
И всё же они медленно, но неуклонно продирались к своим. Вот уже Дураков, шедший первым, приблизился к ним на расстояние вытянутой руки и Белосветов, протянув ладонь, помог ему выбраться из болота демократии; затем, общими усилиями, был вытянут и Скрябин.
Пошатываясь, Белосветов поднялся на ватные ноги; он стоял по икры в вязкой субстанции, но это была уже сущая ерунда по сравнению с тем, что им довелось преодолеть; упрямо набычившись, он двинулся двери – вернее, к тому месту, где она только что находилась. С его бедер и живота стекала вязкая жижа – вонючая жижа демократических ценностей; он сменил рожок и принялся стрелять в прямоугольник дверного проёма; остальные, шатаясь как пьяные, потянулись за своим командиром клином на манер диких гусей; они тоже лупили по бесам со всех стволов, а за их телами тянулись холмистые следы.
Люди ворвались в элитарный Гей-клуб, поливая своими гостинцами мечущихся по всему залу ВИП-персон.
Это было настоящая бойня, и мало кому из чертей удалось остаться в живых.
Но вот одна из дверей распахнулась, и из неё по ним стали палить демократы. Разведчики встретили их ответным огнём. Во время этого короткого боестолкновения Калиев и Скрябин были ранены – первый в плечо, а второй в ногу. Ранения эти, как, впрочем, выяснилось позднее, оказались не слишком серьезными. Белосветов поймал пулю в грудь, но отделался синяком благодаря своему бронежилету.
Капитан Брянцев пробился к двери, за которой засели бесы, и забросил в неё гранату. После этого разведчики ворвались в логово Горгоны и разнесли там всё вдрабадан к ядрёной бабушке – и демократов, и их камеры слежения, и всю прочую байду. Единственное, что они не стали крушить – так это головы либералов, аккуратно сложенных на верхних полках в опустевших уже отсеках; Белосветов решил переправить их на Большую Землю – пусть советские ученые покумекают, какие тараканы водятся в этих черепках.
Затем они вошли в операторскую и разгромили пульты слежения за людьми. При этом не щадили никого. Шлемы «смотрящих» тоже отправили домой – на экспертизу.
Всё это заняло какое-то время, и когда бойцы возвратились в общий зал, туда уже тоже начал заползать сиреневый туман; повсюду валялись тела убитых и раненых.
Но – на войне как на войне. А с их страной велась война. Жестокая война, подлая, бескомпромиссная, никем не объявленная война на полное и как бы даже дружелюбное уничтожение людей под лицемерной маской демократии, гласности, прав человека и прочей лабуды.
Внезапно Белосветов заметил, как с пола поднялась некая дама в лиловом платье и кинулась наутек. Брянцев вскинул автомат, чтоб пристрелить её, но Белосветов поднял ладонь:
– Не стрелять!
Он узнал в этой лесбиянке помощницу профессора Менделя Элизабет Фрасс; она забежала за зелёную ширму, и Белосветов помчался за ней. Заскочив за ширму, он увидел шикарный уголок с уютной стильной мебелью и распахнутую дверь. Элизабет Фрасс уже не было, похоже, эта крыса ускользнула в эту дыру.
На мгновение, полковник задумался: пуститься ли за ней в погоню? Ведь далеко она уйти не могла…
Нет, всё же решил он. Этим он займётся позднее. А сейчас следовало отправить людей на базу, тем более что Калиев и Скрябин были ранены, и отступление прежним путём для его группы стало невозможным.
Он вернулся к своим товарищам и приказал им уходить на Землю. Разведчики достали из своей амуниции приборы экстренной эвакуации и, один за другим, исчезли этого мира.
Оставшись один, Белосветов вернулся в кабинку за зелёной ширмой, вошёл в распахнутую дверь и очутился в тускло освещенной комнате. Сквозь вишневые стекла неплотно прикрытой двери, что стояла впереди него, сочился приглушённый матовый свет.
Он закрыл за собой дверь и стянул с лица противогаз. Оружие он продолжал держать наготове: как знать, какие черти водятся в этом болоте?
Он подошёл двери с вишнёвым стеклом, постоял немного перед ней, потом открыл её и вошёл в просторный холл – один из тех, какие сооружают в своих апартаментах всякие важные перцы вроде Бени Рубинчика…
Очевидно, над его интерьером поработал головастый дизайнер.
Помещение как бы купалось в солнечно-золотистых тонах, словно окрашенное яичными желтками; в нём были две колонны в дорическом стиле, и висела роскошная люстра из горного хрусталя, сеющая серебристые лучики света. Полковник насчитал в помещении три двери – исключая ту, через которую он вошёл. Ещё была лестница, и один её пролёт уводил вверх, а второй – вниз; очевидно, по одному из них и упорхнула мадам Фрасс.
Он обошел все двери, подергал их за ручки, и убедился в том, что они были заперты. Вышибить их ему, конечно, не составляло бы особого труда. Но зачем?
Он перевел взгляд на лестницу. В каком же направлении ускакала мадам?
Это была задачка на логическое мышление…
Полковник поставил себя на место Элизабет Фрасс и решил, что, скорее всего, она побежала вниз. Ведь когда у тебя на хвосте сидят вооруженные до зубов парни, ты не станешь бежать вверх по лестнице без особых на то причин – это и труднее, и медленнее. Нет, ты станешь уносить ноги так быстро, как только сумеешь. И, следовательно, устремишься по пути наименьшего сопротивления. Да и выход из квартиры бессознательно ассоциируется с дверью внизу дома, а не на его чердаке.
Логично?
Вполне. Но только не для женщины. Женские действия не поддаются никакой логике, в особенности если сия женщина находится в тесном общении с шизиками, и как там щёлкает тумблер в её голове – неведомо никому. Так что мадам Фрасс вполне могла рвануть и наверх.
И всё же полковник направился вниз. Если птичка наверху, был шанс вернуться и заняться её поисками позднее. А если нет…
Он спустился на один пролёт и оказался в другом зале – причём уже таких грандиозных размеров, что в нём можно было проводить футбольные матчи; это помещение тоже было отделано сусальным золотом, как дворец индийского раджи. Двери в нём оказались запертыми, и он решил попытать счастья этажом ниже – что-то подсказывало ему, что медсестра забурилась в самые нижние пласты этого жилища.
Короче говоря, полковник сошёл на несколько ступенек и услышал, как кто-то поднимается ему навстречу. Он возвратился на площадку и затаился у края лестничного марша. Торопливо цокающие шаги приближались, и вот уже прямо на него, как газель на охотника, выскочила Элизабет Фрасс – такую мадам не спутаешь ни с кем! Она мчалась с такой скоростью, как будто за ней гнались черти, и все же он успел подставить ей ногу, она зацепилась за неё и, благополучно пролетев несколько метров, распласталась на полу. Белосветов прыгнул на неё, оседлал, завел ей руки за спину, и связал запястья куском веревки.
Несмотря на то, что он прижал её довольно плотно, она всё-таки попыталась извернуться и укусить его за руку, но полковник был начеку и не доставил ей такого удовольствия.
Он подумал, что неплохо было бы допросить её прямо сейчас, с пылу с жару – пусть она даже и не распложена к задушевной беседе. Но, во-первых, он знал, что эта чертова кукла владеет даром гипноза и способна задурить башку кому угодно, и, во-вторых, неизвестно было, какие ещё черти могут водиться в этих комнатах и выныривать у него за спиной. А посему он решил переправить мадам Фрасс своим коллегам на Землю – и с плеч долой.
Однако перед отправкой следовало дать ей что-нибудь успокоительное, ибо она бесновалось так, словно в неё вселился целый легион гадаринских чертей. Волей-неволей, а пришлось взять на себя функции санитара, хотя это был и не его профиль; он достал из своей аптечки шприц и ввёл успокоительное средство в ягодичную область Ани-Мани, едва не сломав при этом иглу.
Через минуту другую мадам Фрасс овладел глубокий благотворный сон.
Полковник осмотрелся, расстелил на полу сеть, и бережно уложил на неё свою спящую красавицу, однако целовать её поостерегся. Затем достал из сумки матрешку и начал её разбирать…
Он уже проделал почти все необходимые манипуляции и намеревался передвинуть под сарафаном Матрёны заветную стрелку экспорта, когда за его спиной раздался чей-то бесцветный голос:
– Могу ли я чем-нибудь помочь вам, сэр?
Полковник повернул голову к источнику этого голоса. Перед ним стоял седовласый мужчина с бакенбардами, в чёрном костюме и бабочке, очень солидный и невозмутимый, чем-то смахивающий на дворецкого Бриггса из кинофильма «Чисто английское убийство».
– Нет, благодарю вас, – любезно ответил ему полковник и надавил на пиктограмму со стрелкой; Элизабет Фрасс исчезла из мира сего. Мужчина в чёрном костюме и глазом не моргнул, словно подобные явления были для него самым обыкновенным делом. Полковник собрал матрешку, смотал сеть, уложил всё это в сумку, поднялся на ноги и лишь после этого спросил:
– А вы кто?
– Аристотель, – ответствовал мужчина. – Мажордом сэра Эдуарда. А вы, очевидно, его гость?
– Угадали, – сказал Белосветов. – Я заглянул к нему на огонёк, а его нигде не видно. Вы не знаете, где он?
– Полагаю, что он в Меркурии, сэр.
– В Меркурии?
– Да. То есть, я хотел сказать, в клубе Меркурий, сэр, – уточнил Аристотель. – Сэр Эдуард обычно проводит там свои вечера с сэром Хантером, сэром Трумэном и другими своими друзьями.
– И сегодня он тоже пошёл туда?
– Полагаю, что так, сэр, хотя он мне об этом и не сообщал. Правда, потом возникла одна небольшая странность, сэр.
– Какая?
– Даже и не знаю, как Вам сказать, сэр… Я как раз наводил порядок в библиотеке и вдруг услышал какие-то чудные звуки, словно где-то поблизости шло сражение. Пулеметные очереди, знаете ли, взрывы, крики и всякое такое. Это, разумеется, не моё дело, но баталия продолжалась, и я подумал, что, быть может, в доме работает телевизор и идёт какой-нибудь боевик. Сэр Эдуард, знаете ли, большой любитель всяких триллеров и порнографических кинофильмов. Но когда я зашёл в его кабинет, телевизор был выключен. Да и пальба доносилась со стороны холла, ведущего в Меркурий.
– И что же вы предприняли?
– Решил проверить, все ли двери заперты, сэр.
– И?
– Я направился к двери, ведущей в клуб, и увидел, что она была открыта.
– И вы заперли её?
– Разумеется, сэр. У меня имеются ключи от всех дверей, и это входит в мои обязанности, – пояснил мажордом. – Я подумал, что сэр Эдуард, по всей вероятности, позабыл закрыть дверь за собой, когда отправлялся в гей-клуб, хотя раньше с ним такого не случалось.
– И вы заглянули в Меркурий?
– О, нет, сэр, нет! – на лице Аристотеля отразилось недоумение. – Конечно же, нет! Зачем?
– Чтобы выяснить, что происходит в клубе Меркурий. Возможно, стреляли там, прямо за порогом вашего дома, и сэру Эдуарду требовалась помощь.
– Это не входит в мои обязанности, сэр, – торжественным тоном провозгласил Аристотель.
Его внушительное лицо оставалось невозмутимым.
– И что же вы сделали после того, как заперли дверь?
– Стал обходить верхние этажи и проверять остальные двери.
– И они были запертыми?
– Да, сэр.
– А больше ничего странного вы не заметили?
– Ну… – мажордом замялся, – да… кое-что заметил…
– И что же?
– Когда я выходил из библиотеки, мне почудилось, будто бы кто-то сбегает по лестнице. И мне показалось, что это была женщина.
– Почему вы так решили?
– Шаги у неё были такие быстрые, знаете ли, легкие и цокающие, как если бы она бежала на каблуках. Если вы, конечно, понимаете, что я хочу этим сказать, сэр.
– Понимаю, дружище. Отлично понимаю. И вы устремились за ней?
– Да нет же, сэр. Сперва, как я уже имел честь вам доложить, я проверил двери на верхних этажах, а потом начал спускаться вниз…
– И увидели меня?
– Да, сэр. И эту даму в лиловом платье, что лежала на полу, а потом исчезла…
– Это вас удивило?
– Нет, сэр. Удивление не входит в мои функции.
– И что же вы подумали при этом?
– Ничего, сэр. Думать мне ни к чему.
– В доме есть ещё кто-нибудь?
– Да, сэр. Прислуга.
– И где же она обретается?
– В нижних этажах, сэр. Там расположены комнаты для её проживания, а также кухня и хозяйственные помещения.
– И всё?
– Нет, сэр. Ещё имеется сауна и бассейн, сэр. Но это уже в самом, в самом низу.
– А что же на этом этаже?
– Вот этот холл, который вы изволите видеть, сэр. Затем бильярдная, массажный кабинет и будуар для романтических свиданий.
– Понятно. Ты всё очень толково объяснил мне, Аристотель, и я очень доволен тобой. А скажи-ка мне, приятель, парадный вход в дом на каком этаже?
– На пятом, сэр.
Белосветов призадумался.
– А мы сейчас на каком?
– На третьем, сэр.
– А всего этажей…
– Семь, сэр.
– Понятно… – произнёс Белосветов, пытаясь придать своему лицу глубокомысленное выражение и, для пущей важности, топорща брови. – Вот что, дружище, а не мог бы ты проводить меня к этому выходу?
– Разумеется, сэр, – Аристотель подкрепил свои слова почтительным наклонением головы. – Если пожелаете, сэр, мы могли бы воспользоваться лифтом.
– Нет, не стоит, пожалуй, – отказался полковник. – Иной раз бывает полезно и поразмять ноги, как ты считаешь?
– Никак, сэр.
– Тогда проводи меня.
– Слушаюсь, сэр, – сказал Аристотель с легким наклонением головы. – Прошу вас следовать за мной, сэр.
Он начал взбираться по ступеням лестницы. Полковник шёл за ним.
– Четвёртый этаж, сэр, – доложил Аристотель, когда они поднялись этажом выше.
Белосветов кивнул.
На пятом этаже мажордом возвестил:
– Пятый этаж, сэр! Мы прибыли, сэр! Прошу вас пройти вот в эту прихожую, сэр, – он протянул руку в сторону роскошно обставленной передней.
Белосветов протопал туда, и мажордом произнёс:
– Одну минуточку, сэр.
Он обошел гостя, приблизился к двери, скорее всего, снятой с какого-нибудь императорского дворца, отодвинул массивный запор и, открыв дверь, изрёк:
– Прошу вас, сэр.
– Благодарю тебя, дружище Аристотель, – кивнул Белосветов.
Мажордом почтительно осведомился:
– Что прикажете передать сэру Эдуарду, сэр?
– Передай ему, что к нему заходил сэр Александр, но не застал его дома. Скажи, что на днях, возможно, я еще заскочу к нему.
– Слушаюсь, сэр.
Полковник вышел из дома сэра Эдуарда.
[1] Муха – тут в значении Реактивная Противотанковая Граната.