Sid Vicious, настоящее имя — Са́ймон Джон Ричи (англ. Simon John Ritchie); 10 мая 1957 — 2 февраля 1979) — британский музыкант, известный прежде всего как участник панк-группы Sex Pistols.
- Привет, ненормативное слово тфаю мат, – сказал мне новый знакомый, протянув руку.
Я ее пожал, хотя за такое приветствие полагалось треснуть в морду. Но, к сожалению, сделать я этого никак не мог. Парень оказался слишком велик для меня, как бы я не старался, все равно бы не допрыгнул. Ему даже приходилось наклоняться, чтобы со мной разговаривать. Так что, скорее он бы мне накостылял, если что. При этом лицо его выражало самое искреннее и неподдельное дружелюбие, а акцент, одежда и прическа выдавали в нем стопроцентного иностранца. Обут был парень в белые кеды никак не меньше 46 размера, из-под черных коротких брюк-дудочек виднелись носки разного цвета. Один - красный, другой - синий. Белый пиджак - надет прямо на майку. Причесок, как у этого парня, я никогда раньше не видел. Черные нечесаные волосы, подстриженные коротко - «бобриком» торчали в разные стороны, как у только что вставшего с постели человека. Другими словами - «пугало огородное», как бы сказала бабушка Саши Маслина. И кроме всего прочего, несмотря на экстравагантный вид, выглядел он очень взросло, и совсем не верилось, что этот человек моего возраста.
- Меня зовут Геза Лапот, ненормативное слово ф ротт, а тебя как?
- Костя.
Я понял, что Геза не вполне чувствует грубость русского мата, и обижаться на него нечего.
- Ты жифешь, здесь в томе 26 вместе с Брежнефым – старым ненормативное слово и марасматиком?
Мы втроем: Геза, Яблонский и я, гуляли по Кутузовскому, и как раз проходили мимо нашего дома.
- Да, живу.
- Значит, ты работаешь в Ка ГБ.
- Нет.
- Не ненормативное слово мне мОзги. В фашей стране, все кто работают в КаГБ, жифут хорошо. Жифут в доме фместе с ненормативное слово Брежнефым. А кто не работает в КаГБ, жифут в полном грубое слово.
- Нет. Я не работаю в КГБ, и мои родители тоже там не работают.
- Яблонофский сказал, - и Геза кивнул в его сторону, - что тфой отец работает в посольства в Иране. Значит, он работает в КГБ. Яблонофский тоже работает в КГБ. Кстати, ты не мог бы, по дружбе, ненормативное выражение, попросить сфоего отца прифести мне оттуда гашиш. Там очень хороший гашиш.
- Обязательно, напишу ему, сегодня же. Он непременно привезет, – пошутил я, - только, нужно подождать, когда у него отпуск. По почте гашиш не пошлешь.
- Потажду, потажду.
- Да привезет, - сказал Яблонский, - и мы сразу же сдадим тебе в Ка Ге Бе, - произнес он по буквам. - И ты, Геза, как миленький, поедешь на Калыму грубое слово месить.
- Ты ненормативное слово, Яблоновский, иди в грубое слово. А ты друк. Я тебия люблю, – Геза повернулся ко мне.
Он зачем-то засунул руку себе в штаны, почесал в паху. И протянул ладонь мне прямо под нос.
- Чием пахнет? – спросил он.
Я пожал плечами. Я почувствовал непривычный запах какой-то иностранной туалетной воды и больше ничего.
- Ты не понимаешь, - сказал Яблонский, как будто бы Гезы не было рядом, -он так выказывает свое глубочайшее к тебе уважение и доверие, если дает таким вот образом понюхать свои трусы.
- А я что должен делать?
- Восхищаться.
- ААА, – произнес я театрально нараспев.
«Да, - подумал я, - этот парень действительно, нечто особенного, даже интересней чем рассказывал Яблонский.»
Санек, точно также, как и я, в новой школе обзавелся новыми друзьями. Теперь он учился недалеко от гостиницы Украина, в районе, где целые дома принадлежали дипломатическому корпусу. Геза - сын корреспондента венгерского Гостелерадио учился с Яблонским в одном классе. Они быстро нашли общий язык, так как оба любили захаживать в «Сайгон». Геза ходил туда чуть ли не каждый день, брал кружку пива, становился за один из столиков, и медленно, с чувством собственного достоинства сосал пиво и ел креветки.
Деклассированные посетители «Сайгона» не обращали на него особенного внимания, не задирали его, может потому, что понимали: иностранец, а может из-за его умения ругаться по-русски, а скорее всего, из-за того и другого. Геза же сам заводил знакомства с совершенно неожиданными людьми, которых я лично вообще никогда и нигде не встречал. Например, однажды он подружился с одним полиглотом, утверждавшим, что свободно говорит на 8 языках. От обычных посетителей «Сайгона» полиглот отличался до странности живыми, выразительными и умными глазами. Все остальное - как у всех. Грязный, оборванный, вонючий. Но вот глаза! И вот тот человек говорил даже на таинственном языке белых первопоселенцев юга Африки – на африкаанс, говорил, и на азербайджанском, и на турецком, и на многих других языках. Все его знания никто не смог бы проверить. Но, по-английски он точно говорил, и еще по-венгерски, по словам Гезы очень даже хорошо. За кружкой пива они всегда непринужденно беседовали на родном языке Гезы. Оборванный, небритый, немытый, отвратительно пахнущий русский с умными глазами и явный иностранец, у которого даже трусы пахли приятной туалетной водой. Разница их роста добавляла комичности – полиглот буквально дышал Гезе в живот, и Гезе приходилось сгибаться в три погибели, чтобы с ним разговаривать.
- Ну, что? Пойдемте ко мне томой? – спросил Геза.
- Что станем делать? – спросил Яблонский.
- У меня тома можно делать фсе. Курить, пить, блевать, ломать мебель, только нельзя выпрасывать из окна моих домашних шифотных. У меня два кота – Петька и Витька, их трогать нельзя.
- У тебя есть выпить? – спросил Яблонский.
- Паленка – венгерская слифовая фотка.
- Наверное, говенная.
- Сам ты кофенная. Ты, Яблонофский, страшный противник. Я тепе говорил, не раз.
- Я не такой уж и противник. Ладно, пойдем, не будем твоих котов из окна выкидывать.
Геза жил в дипломатических домах в развилке Дорогомиловской заставы. Казалось, там все иностранное. Долларовый магазин «Березка», куда русских не пускали, во дворах – припаркованные иностранные машины. В урнах - банки из под Кока-Колы. И запах какой-то нездешний. Иной и странный.
- Захотите, непечатное слово ф ротт, - пригласил нас Геза.
Мы прошли в прихожую, всю заставленную телетайпами, из которых под мерный стук выползали длинные бумажные ленты с надписями на венгерском. Прошли коридор, зашли в квартиру, в конце концов Геза провел нас в свою в комнату. Сразу стало ясно, что эта комната всецело принадлежит Гезе, и что его родители сюда никогда не заходят. На письменном столе валялись грязные носки, абажур для настольной лампы был сделан из рентгеновского снимка грудной клетки, на полу - какие-то винты, гайки, детали от стерео-аппаратуры. На тумбочке стояла дека (стационарный кассетный магнитофон) и проигрыватель, а усилитель, наполовину разобранный, валялся на полу.
- Усилатор непечатное слово, – сказал Геза, - я его чинил, чинил, потом куда-то потерял винтовку.
Мы с Яблонским переглянулись.
- Какую винтовку, Геза? Ты с ума рехнулся?
- Куда-то закатилась.
- Винтовка? – продолжал допытываться Яблонский.
- Под крофатью, наверное.
Геза пошарил руками под кроватью, и очень довольный, достал оттуда отвертку. Мы так и прыснули.
- Геза, Геза, это отвертка, а не винтовка, - сказал я.
- Я тумал, раз винтят, значит винтовка…
- Нет, брат, - возразил Яблонский, - зa винтовку у нас действительно «винтят по самые цугундера» в КГБ, а это отвертка – ей отворачивают.
- Спасибо, брат, я попропую запомнить. Вот, – протянул он пепельницу. - Хотите курите, сейчас принесу паленку.
Геза принес маленькую бутылочку сливовой водки и порезанную венгерскую копченую колбасу, разложенную аккуратно на тарелке. Водка оказалась слабей нашей и имела приятный сливовый вкус. Мы все выпили по рюмке, после чего Яблонский закурил.
- Геза, ты почему не куришь? – спросил он.
- Мне тома нельзя. Отец курит по 2 пачки в тень он затыхается от табачного тыма. Если мама узнает, что я тоже курю, она путет плакать.
Я уже стал привыкать к Гезе, и его странная логика меня перестала удивлять. Нам можно – ему нельзя. Притом, что вне дома он дымил, как паровоз. Я внимательно рассматривал комнату. На стене, противоположной к кровати висел плакат с музыкальной группой, о которой я никогда раньше не слышал. Sex Pistols – было написано кривыми буквами наверху, под надписью красовалась четверка молодых людей.
Двое - особенно яркие: парень со стеклянными, испитыми, красными глазами, с прической, которую я раньше не смог бы и представить. Это, в общем то даже и не прическа, а «черт знает, что». Русые волосы его, слишком короткие для моды того времени, торчали в разные стороны, как у дикобраза. Даже гораздо хуже, потому что пряди волос у того человека имели разную длину, местами они образовывали пучки, казалось, что волосы эти давно не мыты, они противно пахнут. Поверх футболки у него висел тонкий галстук, проколотый огромной булавкой. А второй, второй, впрочем, ах да, точно! Меня поразило фотографическое сходство. Вылитый Геза Лапот! Хотя ясно же, что все наоборот. Это Геза хочет походить на человека с плаката.
- Это кто такой? - просил я.
- Сид Вишес - бас гитарист Секс Пистолз.
- Я никогда не слышал.
- Он зарезал на непечатное слово сфою непечатное слово в ротт потругу Нэнси, потом стал много колоть себя героин и тоже сдох.
«Ах, нет? слышал же! – подумал, я. Точнее читал. Про него напечатали целую статью В Комсомольской правде». Как и большинство публикаций такого рода, эта статья вскрывала пороки буржуазного общества. «За что умер Сид Вишес? За то, чтобы мы танцевали рок-н-ролл? Музыканта сгубили вовсе не наркотики, а звериная сущность мира наживы и чистогана». Да, да я читал, и мне хотелось больше узнать об этих людях! Теперь я видел, что же такое эти «настоящие панки».
- Ты хочешь быть, как он?
- Я есть как он. И как Джонни Роттен, вот тот с пулафкой.
- Геза, раньше носил длинные волосы, – вмешался Яблонский, - ходил как все - в джинсах, слушал Дип Пепл. Но однажды кто-то дал ему послушать это грубое слово, - и он махнул рукой в сторону плаката. - И Геза сразу с ума сгрякнулся.
- Ни непечатное слово, а то улитите. На меня нашло просрение. Я стал панком, это настоящие анархисты, это не какие-то непечатное слово в рот хиппаны гнилые.
- На всех своих дисках он булавкой написал «дерьмо» по-мадьярски, выкинул все джинсы, подстригся, и вот стал «шутом гороховым», продолжал Яблонский.
- Ты, Яблонофский, дурак ты не слышал никокда Секс Пистолз, если бы слышал, ни говорил бы никокда так.
- Да, это какое-то блеяние пьяных овец. Я слышал один раз.
- Я коворю тебе, что ты непечатное слово, я вот сейчас сделаю усилатор, и твой друк послушает, как это непечатное слово.
- Лучше бздни погромче, вот это покажется ему так же непечатное слово.
Геза явно раздражался, когда Яблонский ругал его любимую группу. Он суетливо схватил отвертку и погрузился в открытое нутро усилителя. С видом заправского мастера он что-то быстро там отвинчивал, привинчивал, доставал из под кровати какие-то крохотные детальки и вставлял их в нужные места. Мы же с Яблонским, развалившись на гезиной кровати, допивали паленку и вальяжно курили.
- Кажется, котово – сказал Геза, вытирая пот со лба, а - сейчас помогите мне.
Я помог ему поднять все еще наполовину разобранный усилитель, поставить его на стол, и подключить к проигрывателю. Геза полез в шкаф, откуда-то сверху достал конверт, с невероятной осторожностью раскрыл его - двойной альбом, или, как мы говорили «двойник». Я хотел, взять его в руки, посмотреть, но Геза не позволил мне этого сделать. Видно, он очень дорожил им, как чем-то очень хрупким и редким.
- Он никому не дает на него даже дышать. Не то, чтобы трогать, – сказал Яблонский, - а ведь это полнейшее грубое слово, им даже грубое слово нельзя вытереть.
- Замолчи, ты дурак, это «Великий обман «Рок-т-Ролла», таких нет больше в Союзе, мне подарил его немецкий анархист Мартин. Он его непечатное слово у сфоего западногерманского друка, тоже панка.
- Да грубое слово это полное, как и дружбан твой, Мартин.
Геза достал один из дисков, аккуратно поставил его «на вертушку», и с благоговением опустил иглу на нужной песне. Игла плавно легла на диск, и из колонок донесся звук, сначала как будто издалека, потом все ближе и ближе. Звук создавал ощущение какой-то странной вращающейся фантастической сферы которая неотвратимо на тебя надвигается. И вот человек запел.
- Это поет Сид Вишес, – шепотом сказал Геза, как будто бы боясь помешать пению.
«Да прав был Яблонский, - подумал я, - это самое настоящее блеяние пьяной овцы.» Этот Сид Вишес явно издевался над песней, нарочно срываясь с ноты на ноту, кривляясь, а в какой-то момент, раздался его идиотский самодовольный смешок. Но вот мелодия, а я мог отделить мелодию от исполнения, оказалась довольно таки красивой. И скорее всего, известной, уже где-то я ее слышал. Геза, очевидно, по выражению моего лица догадался, о чем я думаю.
- Это “My Way” - знаменитая песня старого непечатное слово и марасматика Фрэнка Синатры - американского Кобзона.
Вдруг приятная мелодия резко прервалась, и тут уже из колонок полилось что-то очень похожее на рок-н-ролл. Мелодия та же, но в другом ритме. Нарочито скудная аранжировка, дополнялась дурацким вокалом Вишеса, а название песни «мой путь», имелся в виду, очевидно, «жизненный путь» делало издевательство совершенным, как смачный и жирный плевок на лакированный пол на каком-нибудь изысканном балу. Мне очень захотелось послушать “My Way” в человеческом исполнении, но ясно – это точно не к Гезе. Понимая, насколько Геза дрожит над своими «Секс Пистолз», я решил его немного подразнить:
- Геза, дашь диск переписать? Мне очень понравился твой Сид Вишес.
- Не моку, никак.
- Почему? У меня очень хорошая дека, японская, алмазная игла.
- Никак.
- Ну ладно тебе, не жмотись. Я не испоганю твой диск.
- Не могу. Могу только, если сам к тепе приду.
- Приходи, как только моей мамы не будет дома. Она такую музыку не вынесет.
- Токда приноси кассету, я тебе перепишу.
- Геза, Геза…. Приходи ты ко мне… Хотя, так тоже можно. Принесу кассету завтра. Мне правда понравилось.
- Харашо, непечатное слово.
- До завтра, Геза, до завтра.
С того дня мы с Гезой подружились.
Продолжение следует