Три дня провел Тиглат в узилище. Все это время он слышал, как за стеной мечется, скулит и хохочет зверь тукку-хурва. Из других ям слышались стоны и причитания пленников, провинившихся перед богами. Падая, Тиглат ободрал кожу на руках и ногах, достигнув дна, он подвернул лодыжку и расшиб себе зад. Все тело его ныло, ссадины от сырости гноились, но разум по-прежнему хранил ясность. Эн Саум не умертвит его без ведома царя. Потому каждое утро ему спускали мех с водой и кусок хлеба. А каждый вечер — сосуд для срамных дел.
Мысли о смерти не тревожили Тиглата — куда сильнее его тяготило вынужденное бездействие. Все время своего бодрствования он упражнял память и пытался, насколько позволяла теснота колодца, разминать члены. Он произносил про себя священные тексты, песни и притчи из скрижалей Благоразумия. Ему даже удалось сочинить пару анекдотов столь же забавных, сколь и поучительных, он тщательно закрепил их в своей памяти, словно надеялся когда-нибудь рассказать подходящим слушателям.
В одну из ночей к яме приполз Утуку. Он стонал и ругался, проклиная небо над своей головой. «Его нет здесь, — причитал желчный человек. — Я напрасно проник в умирающий город. Зачем я присутствую здесь, когда мог бы рыскать по земле в поисках своей добычи? Северянин привел меня сюда, этот негодяй. О! Он недурно играет в скарну, я вижу. Все змеиные жрецы заодно, это точно».
— Пошел прочь! Ты не моя тень! — подал голос Тиглат. — У того, кто сидит в колодце, вообще нет тени!
Прорычав что-то в ответ, Утуку убрался, и северянин вздохнул с облегчением. Чуть погодя на него навалились тревожные думы. Этот желчный человек, если верить его словам, был проклятьем Синги. В поисках он обшарил весь Накиш, как голодный шакал. Что будет, если он найдет его? Нет… что будет, КОГДА он его найдет?
Так продолжалось долгое время. Мало-помалу Тиглат впал в состояние, доступное лишь немногим просветленным мудрецам. Он уничтожил реальность вокруг себя и создал иную, более совершенную, в которой прожил тысячу вечностей. Силой мысли он двигал звезды, создавал континенты, воздвигал горы и вырубал в прочной земной коре русла рек. Он познал свойства природных первоэлементов и устройство мельчайших частиц тьмы, хранивших в себе вечный свет, он сотворил людей из речного песка и правил ими сотни тысяч лет, а когда надоело — превратил всех до единого в рыб и выпустил в безбрежный океан. Скоро и сам он стал океаном и родился из этого океана, как мудрый дракон, затем он превратился в могучую птицу орла, после стал львом, после — тельцом. Но потом он вспомнил о незавершенном своем деле, вочеловечился в прежней своей жалкой форме и вновь запустил ход времени.
В эту минуту деревянная крышка отодвинулась, и в колодец спустились две шерстяные веревки. Вопреки обыкновению, к ним не был привязан мех с водой. Тиглат посмотрел было вверх, но дневной свет ослепил его.
— Обвяжи веревки вокруг груди и чресел, — послышалось сверху.
Путь наверх был долог и мучителен. Тело северянина сделалось дряхлым и легким, но длинные руки и ноги, отекшие, скрюченные, как у иссохшего жука, мешали, задевая стены колодца.
Оказавшись наверху, Тиглат на время ослеп от дневного света. Мало-помалу мутная пелена сошла с его глаз, но ему по-прежнему больно было смотреть на человека в белоснежных одеждах. Северянин хорошо помнил его — царского сановника с добродушным и приветливым лицом. Он и теперь улыбался Тиглату, хотя глаза его, холодные, сосредоточенные, пронизывали пленника насквозь.
— Эн Саум желает твоей смерти, — произнес Белый человек. — Но мой лугаль еще не решил твою судьбу. Быть может, ты будешь жить, а быть может, и нет.
Тиглат ничего не ответил, потому как погибал: жирные мухи, свинцовые и медные, облепили его раны. Во время своего удивительного путешествия он позабыл про боль, голод, усталость. Теперь эти чувства мстительно обрушились на него, придавив к земле.
Он с трудом переставлял ноги, удивляясь остаточной силе своих членов. Его вытащили к храму Дилбат, где раскинулась богатая куща из красного войлока. Навершие ее было украшено львиной головой из чистого золота. Завешенный львиной же шкурой вход охраняли сарканы. Видно, Руса перестал доверять аттарским редумам.
Когда Тиглата подтащили к стражникам, он невольно подался назад, но крепкий удар в спину впихнул его под червленую сень. Он оказался на коленях, замотал головой — слишком резко ослепительно-белый свет дня сменился красным полумраком львиного логова. Когда пунцовые всполохи в его глазах потускнели, он смог подняться на ноги и оглядеться.
Посреди кущи стоял походный жертвенник на треноге. Угли в нем давно превратились в серый прах, кровь заклятья на краях бронзовой чаши сделалась бурой. Нечто лежало в пепельной пыли. Голова юноши, совсем еще мальчика. Тиглата ее вид поверг в холодный пот. Застывшая в янтарной смоле, казалась она живой — глаза прикрыты, нижняя губа чуть опущена вниз, так что видно зубы. Тиглат не сомневался — то был сын Русы, умерщвленный наилучшими Хатора. Вот что сломило царя в решающий миг, вот что погубило его великое войско.
Лугаль, облаченный в виссон, восседал на резной скамье. Появление Тиглата вызвало в нем не большее оживление, чем вторжение назойливой мухи. Взгляд его был утремлен на жертвенник, руки неторопливо перебирали четки из костей и болотных орехов. Тиглат молчал, потупившись. Его враг был перед ним — без оружия и без защиты, а сам он стоял на коленях, ослабший в своем узилище и не представляющий явной угрозы. Но то была пустая видимость — и сейчас Тиглат мог сокрушить лугаля множеством способов. Но и враг на самом деле не был безоружен. Бронзовая палица лежала у его ног. У Тиглата будет только одна возможность разделаться с ним. Он понимал это. Он ждал.
Между тем, словно бы обнаружив пленника, царь повернул к нему голову.
— Скажи, откуда ты родом? — произнес он. Тиглат отметил, что голос его изменился с прошлой их встречи. Он как будто утратил прежнюю стать и силу, стал сухим, надтреснутым.
— Из страны Атья, господин. Это земля за хребтом Кар-Брезайте.
Взгляд лугаля потемнел.
— Не это я хотел узнать. Откуда родом твой отец? Отец твоего отца?
— Из страны Эла, о, великий лугаль.
— Я слышал, что эту страну разрушил Смех богов, — сказал Руса.
— Да, господин. Смех богов разрушил ее. Наша земля превратилась в ил, а люди — в глину.
— Что было после?
— Мой народ переселился в страну Атья.
— А потом?
— Наши земли вытоптали тхары, господин.
— Где твои отец и мать?
— В чертогах Скорби, господин.
— Где твои братья и сестры?
— Их кости сглодали джинны, господин.
Лугаль кивнул. Он плеснул в бронзовую чашу немного финикового вина и поднес к губам Тиглата. Северянин отпрянул. Если Русу это и рассердило, он не подал вида.
— Говорят, Наилучшие Эла-Мэру владели великой силой и богоравной мудростью, — сказал царь. — Они умели летать по воздуху и сводить огонь с небес…
— Люди так говорят, — кивнул Тиглат. — Они владели Словами Благости, как никто другой.
— Но они все мертвы, — в глазах царя сверкнули хищные искорки.
— Это так. Наилучшие Эла-Мэру мертвы.
Великий лугаль досадливо щелкнул языком.
— Я хотел спросить тебя… — промолвил он. — Ты веришь, что Наилучшие произошли от небожителей? Веришь, что мы — потомки богов?
— Ты не хуже меня знаешь, что архонты — мнимые боги, господин, — произнес Тиглат. — Выдумывать разный вздор — свойство людей. Ведешь ли ты свой род от небожителя или от простой ящерицы, что с того?
Руса расхохотался. Его смех, смех здорового мужчины зрелой поры и большой телесной силы, заставил Тиглата вздрогнуть.
— Я воюю с Наилучшими Хатора и Камиша. Я сам происхожу из рода Наилучших. Говорят, мой прародитель был сыном бога Синнменкара.
Вместо ответа Тиглат неопределенно хмыкнул.
— Но я слышал и другое: отец отца моего отца промышлял рыбным клеем. Он много странствовал по Наилучшей земле, — лицо Русы вновь стало серьезным. — Разве небожители делают клей? Мне так не кажется. Он хорошо пел и был очень неглуп — вот что я знаю о нем. Его призрели в доме эна, и он тайно сошелся с одной из его дочерей. Когда все выяснилось, он едва не погиб… но… случилось небывалое. Чтобы скрыть позор, эн принялся рассказывать всем, будто избранник его дочери — не простой смертный, но речной бог, воплотившийся на земле. Так появился Синнменкар. Сын рыбака и дочь эна сочетались браком, и отец отца моего отца стал жить в доме Наилучших. Его сын сделался виночерпием при энси, сын его сына возглавил жертвоприношение и стал эном. Правда забылась простыми людьми. Но я-то знаю ее. Наилучшие Камиша и Хатора знают тоже — до них доходили слухи, это наверное. И что с того?
Тиглат бросил быстрый взгляд на вход, где стояли стражники-островитяне. Всего несколько слов, и сарканы набросятся на своего господина, растерзают его, втопчут в землю и положат конец страху перед ним. Потом они набросятся на него, Тиглата, и умертвят. Но это будет уже не важно.
Царь заметил этот взгляд. губы его тронула усмешка:
— Я не верю всему, что рассказывают о Наилучших Эла-Меру. Но я не глупец. Мои стражи залепили себе уши глиной. Руки твои опутаны, и ты не сможешь подать им никакого тайного знака. Нет, у тебя не получится убить меня сейчас, северянин.
— Твоя осторожность похвальна, о, Великий, — кивнул Тиглат, — но уверяю, что я…
Ему не дали договорить. На пороге кущи появился богато одетый раб с золотой серьгой в ухе. Церемонно поклонившись, он произнес:
— Такан-Шу желает видеть лугаля Аттара.
Руса небрежно махнул рукой и кивком предложил Тиглату отойти в сторону. Тот повиновался настолько проворно, насколько позволяли его узы, и в кущу вошел еще один человек.
Это был смуглый и тучный молодой мужчина с длинной курчавой бородой. На нем было дорогое платье из льна, грудь украшала серебряная пектораль — знак Наилучших. Тиглата позабавил диковатый вид этого украшения. Такан-Шу не удостоил северянина взглядом. Губы его были надменно поджаты, но в глазах читался потаенный страх. Кровь Небожителей, если она и текла когда-то в жилах его предков, давно уже превратилась в уксус и вышла вместе с потом.
Склонив голову перед лугалем, нервно перебирая костяные четки, Наилучший Накиша произнес:
— Я осмелился снестись с богами, и они велели передать тебе, о великий царь: большое разорение причиняешь ты нашей стране. Велики житницы Накиша, зерна в них достало бы и на пять худых лет. Но войско Аттара опустошит их за месяц. Глубоки и чистоводны колодцы Накиша — воины лугаля наполнят их нечистотами. Густой и тенистой зеленью радуют глаз рощи Накиша — твои люди вырубят их на корню…
Говорил Такан-Шу вполголоса, опустив глаза долу, голос его едва заметно подрагивал.
— Не губи наш город, великий лугаль! — произнес он наконец. — Правь нами как наш господин, помирись с Камишем и Увегу, побратайся с Наилучшими Хатора. Мы будем платить тебе большую дань раз в три сезона.
Лугаль молча опустился на скамью. Он смотрел на просителя из-под полуприкрытых век, пожевывая жвачку из смолы и желтого дурмана. Когда Наилучший замолчал, он закрыл глаза вовсе, лицо его приобрело расслабленное выражение.
— Скажи мне, ученый человек, долго ли мы будем томиться в этом городе? Что за судьба ждет меня в его стенах? — произнес он.
Наилучший уставился на пленника. К щекам его вернулся румянец. Разорванные губы Тиглата растянулись в подобии улыбки.
— Боги Накиша превратились в мышей и попрятались в норы, — произнес он нараспев. — Джинны Славного Накиша превратились в мух и роятся над нечистотами…
Аттар Руса презрительно фыркнул.
— Так и знал — пустые речи мудреца.
— Чего ты хотел услышать, великий Руса? — спросил Тиглат. В голосе его не было и тени страха.
— Я скажу, но это не для чужих ушей, — вздохнул лугаль. — Ты, разукрашенный червь, убирайся с моих глаз.
Наилучший стоял, открыв рот. Он все еще не мог поверить в то, что видит и слышит. Аттар Руса встал со своего седалища и взял в руки массивную бронзовую палицу. Он сделал несколько шагов к Наилучшему, и тот, пятясь задом, вывалился вон из кущи. Рабы тут же обступили его, помогая подняться на ноги.
— Ты услышал мой ответ! — проговорил царь сквозь смех.
Теперь Тиглат уставился на него, открыв рот. Не таким он представлял себе названного врага своего. На какое-то мгновение он растерялся. «Неужели я ошибся? Разве это — испепеляющий жар, не дающий тени? Какой-то вздорный человек».
— Пришлите ко мне того паука! — велел лугаль слуге, раболепно распластавшемуся за порогом.
Тиглат, набравшись смелости, сел на один из тюфяков. Аттар Руса, кажется, позабыл о нем вовсе. В страшном волнении он измерял кущу быстрым шагом, бормоча проклятья себе под нос. Полог шатра дрогнул, и появился Сольпуга в бронзовом панцире с высоким воротом. Тиглат едва сдержал изумленный возглас. Лугаль только всплеснул руками:
— Ну, вот ты и явился! Где ты был, чудовище?
Вместо ответа саркан слегка склонил голову перед царем. На мгновение только задержал он взгляд на Тиглате, и тот не смог побороть гнусного порыва. Губы северянина дрогнули в слабой ухмылке, и Сольпуга заметил это.
— Я пришел к тебе, лугаль, — сказал он.
— Что расскажешь ты мне нового, сотрапезник?
— Ничего доброго, лугаль, — ответил саркан
— Эти сорные крысы, эти Наилучшие… они злоумышляют обо мне, они хотят сдать город врагу, — глаза Русы горели лихорадочным светом.
— Истреби их, — произнес саркан
— Я не могу это сделать сейчас.
— Можешь.
Царь издал глухое рычание, потряс головой:
— Нет. Теперь нельзя проливать их кровь. Народ Накиша покорен, покуда они живы.
— Твое войско погибнет в этих стенах, о лугаль.
— Смерть забирает одного нашего воина, у врага она уводит троих, — произнес Аттар Руса. — У нас припасы. У них только голое поле. Мы пересидим их.
— Дело не только в лихорадке и поносе, — произнес Сольпуга. — Если ты будешь держать войско в городе, лугаль, то скоро потеряешь и войско, и город. Людей твоих постигнет истление, а Накиш задохнется от их злобы. Потому послушай мой совет: сперва укрепи стены Накиша, а потом, выждав безлунную ночь, собери лучших зодчих и под прикрытием редумов возведи перед городом большой палисадник. Там размести свои силы и воспрети воинам твоим иметь общение с горожанами. Пусть город выставит базар, но не более того. Так ты сохранишь в своих воинах боевой дух и до времени убережешь город от разрушения. Припасов в Накише достаточно, чтобы продержаться пару недель. Если ты не разуверился в тхаррах, надейся на тхарров, если уповаешь на богов — молись им, потому как больше нам помощи ждать неоткуда.
Губы Русы сложились в усмешке:
— Накиш окружен чахлыми стенами из сырца и битума. Не будь Наилучшие Камиша так робки, они давно бы взяли их приступом.
Сольпуга кивнул:
— Камишцы трусы — это верно. В них нет ни силы, ни отваги. Но рано или поздно они нападут. Нападут как трусы, но нападут. Эти стены… нас не спасут.
— Как мы укрепим стены? Из чего же мы сделаем этот палисадник? — Руса бросил на жертвенник несколько кусочков разноцветной смолы, и по куще распространился благоприятный фимиам.
— Смотри сам, — сказал Сольпуга. — На палисадник мы срубим пальмовую рощу. Что до стен… В Накише много храмов, одни сложены из сырца, иные — из камня. Посмотри на святилище Ашваттдевы. Оно воздвигнуто из доброго песчаника.
Аттар Руса взглянул на саркана с сомнением. Многие из Наилучших Накиша вели свой род от Ашваттдевы. Сольпуга угадал его мысли:
— Истреби их. О чем тут можно говорить? Ты еще прежде, только войдя в город, должен был умертвить всех господ. Накиш теперь принадлежит тебе, осталось только избавиться от прежних хозяев.
— Это породит новое недовольство, — возразил Руса.
— Недовольство будет всегда, покуда люди помнят старые порядки и старых вождей, — покачал головой Сольпуга. — Но есть хорошее средство. Когда война закончится, пересели треть обитателей Накиша в Эшзи, а сюда приведи треть населения Шукара — пусть люди смешаются с инородцами и забудут прежние обычаи.
— Мне не нужен Накиш, — вздохнул Аттар Руса. — Мне нужны Увегу, и Камиш, и все земли, что к востоку от них.
Сольпуга уставил на него безразличный взгляд. Царь плюнул себе под ноги. Видно, долговязый островитянин был ему отвратителен, но почему-то он не решался отослать его.
— Пять великих городов трепещут предо мной. Могу ли я остановиться теперь?
— Остановись теперь или после, — произнес Сольпуга. — До этого мне нет дела. Ты спросил моего совета, лугаль, я дал тебе совет.
— Хорошо. Ты получишь свое. А теперь — убирайся!
Сольпуга кивнул и вышел прочь. Некоторое время царь стоял в раздумьях, глядя на жертвенник.
— Ответь мне, странник, — чего я больше всего боюсь? — голос лугаля звучал зло и весело. — Богов? Смерти?
Тиглат вздрогнул. Оказывается, царь не забывал про него. Все это время он думал о нем и присматривал за ним уголком глаза.
— Боги… Смерть… Какие пустые страхи! Богам до нас нет дела, а после смерти, — я верю! — человека ждут лишь тьма и холод. Глупо страшиться неизбежного и немыслимого. Нет… Я боюсь того же, чего и всякий царь, — безвестия!
Тиглат кивнул.
— Мой отец умер, пресытившись днями. Его имя забыто людьми. Отец моего отца умер от огорчения ума. Его имя — тень на песке. Что будет со мной, когда истратится суета моего дыхания?
Северянин покачал головой. Он не нашелся, что сказать безумному царю.
— Ты сегодня заночуешь вместе с храмовыми рабами. Тебя свяжут, чтобы ты не убежал, но бить больше не станут. Тебе дадут рыбы и ячменных лепешек. Ты пьешь дикий мед? Нет, конечно же, ведь ты святожитель. Но знай: своему царю отказывать нельзя. Откажись от моего угощения и ты смертельно оскорбишь меня. А теперь уходи. Мне нужно подумать.
В кущу вошли синекожие рабы. Они с легкостью подхватили Тиглата на руки и вынесли вон. Слабость снова навалилась на него, лишив веса его кости. На какое-то время он воспарил над землей, потеряв связь со своими жалкими телесными остатками. Мимо пролетали хвостатые звезды, рассыпались огненным жемчугом метеоры, выцветали сухие и рыхлые, без дождя и грома, облака. Тиглат путешествовал по безлюдному черному пространству от одного небесного тела к другому, собирая колючий звездный прах. В какой-то момент он сорвался и полетел в черную пропасть, но, обнаружив вдруг, что лежит под каменным сводом на теплом соломенном тюфяке, забылся тяжелым сном.
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток