С 2016 г. ведутся работы по воссозданию каменного собора во имя Казанской иконы Божией Матери, которые, как предполагается, будут завершены уже в 2019–2020 гг. При этом в истории обретения Казанской иконы Божией Матери имеется ещё один «татарский след», на который, в отличие от вышеизложенных обстоятельств, ранее исследователями не обращалось никакого внимания.
Известно, что в «Повести…» содержатся прямые указания на день и час обретения образа – в двенадцатом часу дня 8 июля 7087 (1579) г. («въ часъ вторый на десять, по пожаре на томъ же лете, месяца Июля въ н̃ день, на память святаго великомученика Прокопия»), на место обретения – недалеко от церкви святого Николая (Тульского), там, где была печь («идохъ со иконою въ близъ сущую ту церковь святаго Николы, иже зовется Тулский», «она девица нача копати на месте, иде же пещь бе») и на его главную участницу – десятилетнюю дочь стрельца Матрону (Матрёну) («некоего мужа от простыхъ, имуща мудрость на войне стрелебную, сего дщи юнна, десяти летъ суща, именемъ Матрона»), которой, согласно церковному преданию, трижды являлся чудотворный образ.
Имеется также свидетельство о том, что в дальнейшем Матрона и её мать приняли монашество и поселились в Казанском Богородичном (Богородицком) девичьем монастыре: «Предиреченную же девицу Матрену постригоша въ томъ же монастыри: и наречено бысть имя ей Мавра во инокихъ, не по мнозе же времени пострижеся и мати тоя девицы».
При этом ни в одном выявленном списке (редакции) «Повести…» не проясняется вопрос о происхождении самой явленной (обретённой) иконы Божией Матери, получившей в связи с рассматриваемыми событиями наименование «Казанской».
Вместе с тем, помимо «Повести…», известен ещё один, более поздний, источник – так называемый «Пискарёвский летописец», в котором содержится краткое упоминание не только о явлении (обретении) образа Божией Матери, но и об истории его появления в Казани.
Любопытно, что в этом свидетельстве также наличествует «татарский след». В настоящее время, благодаря, главным образом, современному искусствоведу, старшему научному сотруднику Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва (Москва) Н. Н. Чугреевой (автора обширной статьи «Казанская икона Божией Матери», помещённой в «Православной энциклопедии»), данный фрагмент из «Пискарёвского летописца» достаточно широко вошёл в научный оборот.
Под 7087 (1579) г. в «Пискарёвском летописце» (в разделе «О походе под Кесь»), помимо прочего, сообщается, что: «Того же году явися Пречистая Казанская некоей девице третицею (трижды. – И. А.), а скрыто бысть многое время. Как царь Иван пленил Новгород Великий 78-го, и в то время некий мурза казанской взя некую пленницу девицу, и тот образ та девица привезла, тайно молилася и преставися (умерла. – И. А.), а тот образ скрыла в землю».
Имени этого «мурзы казанского» анонимный летописец не упоминал, а о самом печально известном «Новгородском разгроме» 1569–1570гг. – походе опричного войска под предводительством царя Ивана IV Васильевича на Новгород – под 7078(1570) г. сообщалось столь же коротко:
«О походе и о казни навгородцкой. Того же году ходил царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии в Новгород гневом и многих людей Навгородцкия области казнил многими розноличными казньми: мечем, огнем и водою. И в полон велел имати и грабити всякое сокровище и божество: образы и книги, и колокола, и всякое церьковное строение».
Следует отметить при этом, что «Пискарёвский летописец» (названный так по имени последнего частного владельца рукописи – московского книготорговца и библиофила Д. В.Пискарёва) является весьма специфическим компилятивным источником. Как сообщается, в частности, в предисловии к академическому изданию «Пискарёвского летописца» 1978 г.:
«Многие известия за XVI–начало XVII в. являются переложением каких-то неизвестных источников, а также устных преданий, слухов, рассказов современников; наконец, часть наиболее поздних записей была сделана, вероятно, по личным наблюдениям составителя (или составителей) летописца».
В данной связи можно предположить, что столь конкретизированная информация о происхождении обретённой в 1579 г. Казанской иконе Божией Матери была почерпнута из неизвестного (невыявленного) источника, каковым мог являться протограф «Повести…» или какое-либо раннее донесение о произошедшем в Казани событии.
Возможно, означенная информация не была включена в «официальную» («гермогеновскую») редакцию «Повести…» из-за желания избежать некоторых очевидных нестыковок с «поздней версией». Так, например, В. М. Кириллин обращает внимание на описанную в «Повести…» «уникальную и парадоксальную ситуацию: икону ищут и находят под бывшим очагом, – там, где её никак не должно было быть».
«Любопытно, – продолжает он, – что позднейший источник, Пискарёвский летописец, сообщает о предыстории прославившейся в Казани святыни: «Того же (7087/1579. – В. К.) году явися Пречистая Казанская некоей девице третицею, а скрыто бысть многое время. Как царь Иван пленил Новгород Великий 78-го, и в то время некий мурза казанской взя некую пленницу девицу, и тот образ та девица привезла, тайно молилася и преставися, а тот образ скрыла в землю» […]. Эта информация вносит путаницу, ибо икону, согласно повести, всё-таки нашли не просто в земле, а там именно, где прежде была печь».
Помимо этого, очевидной становится и «временная нестыковка», ибо, согласно «Пискарёвскому летописцу», образ должен был пролежать в земле до обретения уже значительное время. Однако, ссылающаяся на «Пискарёвский летописец» в энциклопедической статье «Казанская икона Божией Матери» Н. Н. Чугреева, тем не менее, пишет, следуя присутствующей в «Повести…» описательной логике, что:
«Икона была найдена спустя 2 недели после пожара завёрнутой в ветхий (т.е. не обгоревший) рукав однорядки и выглядела как только что написанная. Очевидно, в земле она пролежала недолго».
Возможно, не вписывался в этот контекст и «безымянный» мурза с его православной пленницей, привезённой, как следует думать, в качестве одного из «трофеев» из основательно разорённого и разграбленного Новгорода Великого.
Принимая во внимание, что девица эта, как указывалось, молилась тайно, сам мурза вряд ли был православного вероисповедания, что ещё более усиливало общий диссонанс. В данной связи также закономерно возникает вопрос о том, мог ли «мурза казанской», под которым подразумевался знатный человек явно не русской национальности (вероятнее всего, татарин), являться участником «Новгородского разгрома», учинённого опричным войском?
Несмотря на то, что национальный состав отличившихся там «кромешников» не известен, участие в опричнине представителей разных национальностей (в том числе и «татар») является документально установленным фактом.
Так, авторитетный специалист по опричнине – историк В. Б.Кобрин (1930–1990), основываясь на анализе обширного комплекса источников, указывал на то, что «в опричнине служили выходцы не только из Литвы, но и многочисленные «служилые татары» и черкесы («черкасы»)», в том числе: «Кн[язь] И. К.Келмамаев, Д. М.Купкеев, кн[язь] И. М.Тевекелев, пять князей Черкасских, кн[язь] П. Т.Шейдяков».
На это обстоятельство обращается также внимание в исследованиях И. В.Курукина и А. А.Булычёва «Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного», Д. Ф.Винтера «Опричнина. От Ивана Грозного до Путина» и др.
Нет ничего удивительного и в том, что у некоего мурзы в Казани могла быть православная пленница, коли уж сам митрополит Казанский и Астраханский Гермоген (Ермоген), даже по прошествии многих лет, сетовал на то, что здесь «у Татаръ, и у Черемисы, и у Чуваши» живут «Руские полоняники и неполоняники».
Любопытно также, что «девица» Матрона (Матрёна), которой явилась и которой была обретена Казанская икона Божией Матери, являлась ровесницей «Новгородского разгрома»: в 1579г., согласно «Повести…», ей было десять лет отроду.
В церковной литературе бытует мнение, что обретение образа произошло во дворе царского воина Даниила Онучина, который находился около церкви святого Николая (Тульского). Однако в самой «Повести…» прямого указания на это не содержится.
Там сообщается только о том, что 23 июня 1579(7087) г. «во дворе некоего воина царева Данила Онучина» начался предшествовавший обретению Казанской иконы Божией Матери пожар.
В чьём дворе – «на месте, иде же пещь бе» – произошло это событие, конкретно не указывается. Как явствует из «Списка с писцовых книг по городу Казани с уездом (1566–1568 г.)», сделанному профессором Московской духовной семинарии К. И. Невоструевым (1816–1872), уже в то время – то есть более чем за десять лет до обретения образа – территория около церкви святого Николая (Тульского) являлась густозаселённым и основательно застроенным районом.
«С Воздвиженские улицы прямо улицею къ Николе Тульскому, – сообщается, в частности, в «Списке…», – и съ прямые улицы на лево переулокъ дворы по обе стороны, дворъ поповъ Фадеевъ Шигоздинскаго на приездъ и многихъ другихъ духовныхъ, также дворы детей боярскихъ, дворъ Григорья, дворъ Булгака и дворъ Андрея Онучиных, дворъ князя Бориса Ивановича Мезецкаго, дворъ князя Семена Ушатаго, всехъ 31 дворъ. Да у Николы у Тульскаго два двора – один боярскаго сына Ивана Онучина, да прямо улицею къ Арскимъ воротамъ дворы по обе стороны 19 (между ними дворъ княжъ Дмитриевъ Темкина, дворъ княжъ Ивановъ Ромодановскаго, дворъ князя Афонасья Нагаева, дворъ княжъ Ивана княжъ Григорьева сына Темкина, дворъ князя Ивана княжъ Юрьева сына Темкина, дворъ князь Василья княжъ Григорьева сына Чеснокова)».
В другом месте сообщается также: «Да у Николыжъ чюдотворца Тульскаго дворъ стрелецкие головы Суботы Григорьева сына Чаадаева. А от Суботина двора на Тульской улице 11 дворовъ. Отъ Николы Тульскаго на лево въ переулокъ 36 дворовъ».
Весьма показательно, что к этому фрагменту К. И. Невоструев присовокупил своё короткое примечание: «Данилы Онучина нет». В данной связи весьма спорными представляются, в частности, «логические построения» современного православного писателя, протоиерея Н. В. Агафонова, который в 2017 г. в одном из своих интервью счёл достойным внимания «то обстоятельство, что сохранился храм именно святителя Николая Тульского, так как пожар начался со двора Данилы Онучина, а этот двор располагался как раз рядом с храмом».
«На месте сгоревшего дома Данилы Онучина и была обретена икона, – утверждает он. – В этой связи у меня только два предположения: или ветер был в сторону от храма и его сумели отстоять от огня, или Сама Царица Небесная сохранила храм, возле которого был обретён Её чудотворный образ».
Вообще, следует отметить, что, к сожалению, в XIX–XX вв. в церковной литературе и в некоторых исторических исследованиях появилось немало «додуманных» утверждений, касающихся «девицы» Матроны (Матрёны) и «воина царева» Данилы Онучина, на которые вполне справедливо указывает, в частности, тот же протоиерей Н. В.Агафонов.
Так, вопреки расхожим утверждениям, нигде в «Повести…», как и в других выявленных источниках, нет указаний на то, что Матрона (Матрёна) являлась дочерью Данилы Онучина и в дальнейшем стала первой настоятельницей Казанского Богородичного (Богородицкого) монастыря, а сам Данила Онучин был стрельцом или даже стрелецким головой, и т.п.
Многие из этих документально не подтверждённых утверждений, «вошедшие в оборот» благодаря работам Г. З.Елисеева, Е. А.Малова, А. Ф. Зеленецкого и других авторов, и до настоящего времени обрастают всё новыми «подробностями».
В данной связи необходимо также упомянуть ещё одну версию происхождения сокрытой в земле вблизи церкви святого Николая (Тульского) иконы Божией Матери, изложенную в работе Г. З.Елисеева «Краткое историческое сказание о чудотворных иконах Казанской, Седмиозерной (Смоленской), (Грузинской) Раифской и Мироносицкой» (г.Москва, 1849 г.) и, соответственно, в вышеупомянутой статье «Православного собеседника» 1858 г., в которой также прослеживается «татарский след».
«Нельзя думать, – сообщалось в «Кратком историческом сказании…», – чтобы икона эта была сокрыта в земле по взятии Казани; ибо в это время при владычестве русских не было нужды зарывать в землю святыни. Скорее можно положить, что ещё во время господства татар в Казани, какой-нибудь русский пленник, здесь живший, а может быть и мусульманин, обратившийся в Христианство, находясь среди неверных, пред смертию, или опасаясь преследований от неверных, скрыл в землю своё сокровище.
Но этой версии противоречит уже упомянутое описание обретённой Казанской иконы Божией Матери, на которое акцентировалось внимание и в статье из «Православного собеседника»: «Показалась икона пресвятой Богородицы с предвечным Младенцем на руках, завёрнутая в рукав ветхой одежды, из сукна вишнёвого цвета, – но светлая, без малейшей порчи дерева и красок, как будто только недавно была написана».
Тем не менее, эта версия до сих пор бытует в современной литературе: так, например, она, с ссылкой на профессора Г. З.Елисеева, излагается в неоднократно переиздававшейся в последнее время книге «Чудотворная Казанская икона Божией Матери. Заступница усердная рода христианского».
Однако, по сравнению с ней, свидетельство, приведённое в «Пискарёвском летописце», представляется более достоверным, хотя мотивы сокрытия в «православной части» Казани иконы с религиозной точки зрения действительно являются труднообъяснимыми.
Помимо этого, существуют косвенные признаки, которые позволяют предполагать, что Казанская икона Божией Матери могла иметь «новгородское» происхождение. Как отмечает Н. Н. Чугреева со ссылкой на целый ряд исследований: «Вопрос об иконографии обретённого в 1579 г. в Казани образа достаточно сложен и требует специального изучения […].
В ХVI столетии на Руси получили широкое распространение небольшие моленные иконы Богородицы «усечённых» композиций типа Одигитрии и Умиления, бытовавшие и ранее. В произведениях мелкой пластики образки, напоминающие Казанскую икону, существовали на северо-востоке Руси уже в ХII в.
К типу «усечённых» композиций относятся, например, иконы Богоматери Петровской, Корсунской, Игоревской. Они могли фрагментарно воспроизводить древние почитаемые ростовые и поясные образы Божией Матери. Существовали и несколько другие виды небольших икон «усечённых» композиций. Так, на иконе второй половины XVI в. московской (?) культуры руки не изображены ни у Богоматери, ни у Христа (частное собрание). Образы Богоматери типа Умиления и типа Одигитрии «сокращённого» варианта помещались в XVI в. в средниках икон, например, новгородских, со святыми на полях (ГРМ).
В заметках ко второму неизданному тому «Лицевого иконописного подлинника», посвящённого иконографии Богоматери, Н.П.Кондаков высказал мнение о влиянии на иконографию Казанской иконы итальянских образов Богоматери со стоящим Младенцем эпохи Возрождения. Это отмечалось исследователями позднее. […] Образы Богоматери со стоящим Младенцем бытовали в Италии и раньше. В XIII–XIV вв. они известны в храмах Апулии и Падуи.
Это, например, краснофонный образ Богоматери ученика Джотто флорентийца Джусто де Менабуой (Giusto de Menabuoi) середины XIV в. из музея Падуи (Padova, Museo Civico) с фронтальными изображениями Богоматери и Христа, Младенец стоит на правой руке Марии спеленутым в полный рост. А также образы с поколенным изображением стоящего Младенца – византинирующая икона Богоматери типа Умиления (Богоматерь обнимает Христа за правое плечо) конца XIII–начала XIV в. апулийского художника из церкви Девичьего монастыря г. Казенца. Интересно, что близкое по иконографии последнему изображение Богоматери Умиление со стоящим Младенцем можно видеть на новгородской иконе первой половины XVI в. (Музей «Реклингхаузен»), а также иконе Богоматери Умиление второй половины XVI в. (со старообрядческой реставрацией XIXв.) (частное собрание), что говорит о взаимодействии культур. По всей видимости, Явленный образ был написан в ХVI столетии, влияние на него образцов итальянских мастеров вполне вероятно».
Очевидно в связи со всем вышеизложенным, что приведённое в «Пискарёвском летописце» свидетельство нуждается в дальнейшем всестороннем изучении.
Статья написана на основе исследования И.Е. Алексеева ««ТАТАРСКИЙ СЛЕД» В ИСТОРИИ ОБРЕТЕНИЯ КАЗАНСКОЙ ИКОНЫ БОЖИЕЙ МАТЕРИ».