4
Со своим полком Саша воевал до Победы. Был дважды ранен, а в боях за немецкий город Дрезден ранен тяжело. И пока лечился, узнал, что представлен к награждению третьим орденом Славы. Вышел из госпиталя, а тут война и закончилась.
Его направили служить во временную военную комендатуру одного из районов Дрездена. Назначили офицером по поручениям (хотя и был он в звании старшего сержанта), переводчиком на допросах и разного рода встречах и для установления контактов с немецким населением. Также он являлся помощником майора-снабженца при комендатуре. Этому важному майору был даже выделен персональный «виллис» с водителем.
Но не прошло и месяца, как Сашу арестовал СМЕРШ. За что?
Как-то раз, когда они с шофёром поджидали застрявшего в офицерской столовой майора, к машине подбежала взволнованная, плачущая молодая немка, которая знала, что Саша говорит по-немецки. С её слов он понял, что поблизости в руинах здания серьёзно поранился то ли о камни, то ли об арматуру её семилетний сын. Женщина умоляла о срочной помощи. Саша пошёл за немкой и через несколько минут принёс к машине кое-как перевязанного женской блузкой истекающего кровью мальчика. У того была сломана рука и кровоточила большая рваная рана на животе. Пока Саша наспех делал перевязку, ребёнок потерял сознание. Саша послал водителя к обедавшему майору за разрешением отвезти мальчика в госпиталь. Вскоре водитель вернулся и сказал, что майор категорически запретил использовать его персональную машину для помощи немцам, и отказался , выполняя приказ майора, вести машину. Тогда Саша, понимая серьёзность ранения пацана, силой сдвинул водителя на пассажирское сиденье, усадил женщину с сыном на руках сзади и, насколько возможно быстро, поехал в ближайший госпиталь. Немецкий пацан потерял много крови, но остался жив.
Майор же, отобедав и не найдя на месте своей машины, впал в ярость. А узнав подробности произошедшего, составил рапорт в СМЕРШ. В нём он сообщал, что «ст.сержант Алексеев отказался выполнять его приказ, с применением силы нейтрализовал личного водителя и угнал «виллис», чтобы помочь знакомой немке». Неподчинение старшему офицеру — серьёзный проступок, и Саша очутился в подвале комендатуры. И «пошла писать губерния»! Немка оказалась вдовой офицера вермахта, погибшего на Курской дуге, и Алексеев, оказывается, был с ней знаком. Мало того, обиженный водитель показал, что старший сержант время от времени носил немке и её сыну какие-то продукты, приносил от неё почитать, немецкие книги, и он, водитель, совсем не уверен, что Алексеев не состоял с женщиной в «отношениях».
Саша молчал, коротко подтверждая почти всё, кроме «отношений» и избиения водителя. Майор добавил к рапорту крайне отрицательную характеристику своему помощнику. Мол, ст.сержант Алексеев исполнял свои обязанности из рук вон плохо, постоянно нарушал субординацию, а к нему лично относился неуважительно насмешливо. На допросе майор высказал сомнения, мол, ещё неизвестно кем является Алексеев на самом деле, если документировано не доказано, что он на самом деле был партизанским связным?..
Начали «копать» дальше. Всплыла подозрительная дружба с репрессированным учителем-немцем, вспомнили и отца-подкулачника, и странную лёгкость, с которой Цапля сбежал из-под ареста в марте сорок третьего. Не помогали ни боевые ордена, ни отличные характеристики и свидетельства вступившихся за него разведчиков-однополчан. Да и Москва за два с небольшим месяца, пока шло следствие, почему-то никак на этот случай не отреагировала. А возможно информация о происшедшем в Дрездене не сразу дошла до того самого спецотдела, где были собраны вся подлинные данные на Сашу, его, так сказать, досье, и потому отдел вмешался с задержкой. Кто знает...
Как бы там ни было, в октябре Сашу отпустили, объявив строгий выговор за неуважительное отношение к старшему офицеру и направили в архив переводить немецкие бумажки.
За всё это смутное время не было никаких известий о судьбе ордена Славы, к которому Саша Алексеев был представлен. Возможно, Указ по какой-то причине так и не был подписан или в связи с происшедшем в СМЕРШЕ представление было отменено. Так думал Саша, но наводить справки, по своей всегдашней скромности не захотел. Да и устал Алексеев как-то в последнее время.
Но Указ существовал и орден ожидал Сашу. Правда был отложен в дальний ящик до выяснения всех обстоятельств дрезденского дела. А потом в суматохе послевоенных мирных проблем как-то о нём и подзабыли…
Саша недолго корпел в архиве. В начале сорок шестого подошёл срок его демобилизации, и он уехал в родные места. Хоть поселился в Булгаковке, совсем для него чужом селе.
И вот теперь стараниями Смирницкого награда нашла своего хозяина.
Рассказ писателя внимательно слушали притихшие в зале люди, и даже сидящие за столом покинули сцену только после того, как Сергей Иванович закончил.
Но Смирницкий в этот день с начальством не уехал, а пошёл домой к Алексееву. И за долгий декабрьский вечер Угрюмый дважды ходил к Головенчихе за поллитрой.
Сергей Иванович пробыл в Булгаковке больше недели, и даже новый год встретил вместе с Сашей. Порой ходил по деревне, разговаривал теперь с жителями запросто, но в основном везде неотступно следовал за Угрюмым. И даже когда тот работал, сидел неподалёку, опершись на костыль, вёл неторопливую беседу, задавал вопросы. Видать и в самом деле задумал писать книгу. К середине дня, когда Саша развязывал свой обеденный тормозок, Сергей Николаевич шёл обедать, отдохнуть да и записать кое-что в хату Угрюмого. И тогда до дома его сопровождали неизвестно откуда выскочившие Репейники.
На Рождество Смирницкий уехал в Москву.
После собрания отношения Угрюмого с односельчанами мало чем изменились. Он по-прежнему, не то что сторонился людей, а старался не навязываться ни в друзья, ни в кумовья. И в колхозе, как и раньше, предпочитал по возможности работать один. Что поделаешь — характер! Правда теперь даже старики, которые раньше, поджав губы, неодобрительно косились в сторону Угрюмого, после известных событий первыми здоровались с ним, снимая картузы при встрече. И постепенно сошло на «нет» прозвище Угрюмый. Теперь деревенские и даже председатель стали всё чаще и чаще обращаться Алексееву уважительно «Александр Иванович».
Сашу хотели избрать в сельсовет, назначить звеньевым или там каким-либо счетоводом, даже в лесхоз звали на бригадирскую должность, но он неизменно отмахивался. Секретарь райкома сам, лично, раза три приезжал в Булгаковку только для того, чтобы уговорить Сашу подать заявление на вступление в партию, и был неизменно расстроен, когда Саша говорил, мол, хорошо, я подумаю… но и только.
Алексеев, даже без приглашения, всегда приходил на заседания, посвящённые светским праздникам, а позже, когда и День Победы объявили праздником официальным, он, будучи усаженным вместе с другими ветеранами за стол президиума, сидел там молчком, краснея и словно стесняясь своего «иконостаса».
Летом сорок восьмого подвели телефон и в район, и в лесхоз, от которого и до хуторов было недалече, и почту, когда на санях, когда на телеге, а летом на трофейном велосипеде возила молоденькая, шустрая почтальонша Катя. Появления «партизан» она уже, как и все деревенские, нисколько не боялась, да и видела, вроде бы их, только один раз на просеке, где были установлены столбы с проводами. Да и, к слову, со временем местные стали встречать «партизан» всё реже и реже...
Так что надобность в Угрюмом как и посыльном-почтальоне отпала. Но он по-прежнему то один, то с Репейниками часто уходил в лес. У Саши появилось ружьё, хорошая, надёжная «тулка», патронташ, как водится, но обычно он возвращался с охоты не с застреленными, а с попавшими в расставленными им силки зайцами, лисами. А ружьё он носил на случай встречи с расплодившимися за войну волками и не раз притаскивал в деревню на санях или на самодельных волокушах серые туши.
Волков и самом деле после войны в окрестных лесах развелось на удивление много. Они стали наглеть и задирать скотину и даже дворовых собак. Особенно зимой. У Угрюмого появилась новая работа: люди просили у Саши защиты от серых разбойников, и не только после нападения хищников, но и просто когда обнаруживали волчьи следы неподалёку от о жилья. Тогда Саша по этим же следам уходил с Репейниками в лес, и местные не раз, бывало, слышали в лесу неподалёку короткий, истошный, непривычный для собак Угрюмого, лай, за который следовал ружейный выстрел. Чаще одиночный, если волк был один. Саша по-прежнему стрелял исключительно метко.
Время от времени именно Угрюмому, поручали, как ни странно, организацию облавы на волков с местными и областными охотниками.
Но это было потом. А в апреле того самого памятного года Угрюмый снова несказанно удивил жителей деревни: он совершенно неожиданно, так сказать, без заметных и замеченных ухаживаний,.. женился! На той самой учительнице Лиле Сергеевне, смешливой хохлушке с ямочками на щеках и тяжёлым пучком каштановых волос на голове, который она заплетала, когда старалась выглядеть строгой своим ученикам. Красивая молодая женщина, фигуристая, с чудесными карими глазами и роскошными волосами, она приглянулась многим мужчинам и в деревне, и в самом районе, но отказывала всем даже в ухаживаниях. А вышла замуж за Сашу Алексеева. Чем её очаровал этот длинный, почти седой, с заплешинами на голове и в самом деле угрюмый мужик — местные не понимали долго.
Начали гулять всякие нехорошие сплетни, типа, выскочила замуж за орденоносца, знаменитого теперь человека, вот и будет теперь «кавалершей»…Благо Лиля тоже была не здешней, даже сиротой - её семья погибла где-то на Украине - и постоять за девушку было некому. Обижай — не хочу. Но это всё бы ничего, если бы злые языки не доходили в слухах чуть ли не до дури, мол, Угрюмый, как и его собаки, ведьмак, который и заколдовал бедную женщину.. И чего только в деревнях не выдумают!
Но, скорее всего, дело было в другом, и эти нелепые слухи невольно поддерживали в своей незлобной и горькой бабьей зависти деревенские вдовы, солдатки, несбывшиеся невесты, - все, не дождавшиеся погибших в войну солдат, и невесты нынешние, которым по причине той-же сволочи-войны, возможно так и не суждено будет стать жёнами и матерями...
После войны в деревню вернулась хорошо если пятая, ежели не считать пожилых, искалеченных, умерших в ближайшие годы от ран, часть ушедших на фронт и в партизаны мужчин. Подрастающие женихи, которых и самих-то было негусто, ходили гоголями и предпочитали, как и повелось на деревне, брать в жёны своих сверстниц или девушек себя помоложе. Выбор, так сказать, был для весьма богатый.
Ситуация грустная… Нет, это была беда! Женщины, уверившись в том, что им, скорее всего никогда не обрести любимого, просто хотели рожать, растить детей и в материнстве найти своё счастье. Кто осмелится их в этом упрекнуть? Кто бросит камень?
Так после войны в деревне, да и как во многих городах и весях России, появилось немало детишек, официально отцов не имеющих, но своих отцов твёрдо знающих. Порой во двор к мужику заходил кто-либо из детишек с совершенно другого конца села и говорили отчётливо и уважительно: здравствуйте, папа! Те помогали детям, чем могли, хотя их семьи порой жили впроголодь. Но люди ни матерей, ни подрастающих детей старались этим не попрекать, понимали: дело житейское, вынужденное. Бывало мужики уходили в новую семью, бывало особливо бойкие бабы их «подлавливали на сладком», а бывало и совсем молоденьких парней женщины, так сказать, провоцировали на грех. А что делать: природа требовала своего.
Но часто бывало и так, что одинокая женщина приходила с гостинцами и бутылочкой в полную, благополучную семью и кланялась в пояс счастливой жене-хозяйке. Отпусти, дескать, своего ко мне на вечерок закусить, попить наливочки… Нахмурившись, хозяйка всё же приглашала гостью за стол. Потом, выпив слегка, обе женщины, как водится, недолго плакали, вытирая слёзы и губы уголками платка. А когда гостья уходила, хозяйка, погодя, говорила мужу: сходи уж, жеребец племенной, к Марии, утешь бабу…
«Подкатывали», так сказать, женщины и к Алексееву. Но тот, как обычно, молчал, слегка улыбался да виновато пожимал плечами, мол, простите, коли что не так. И, как оказалось, ждал свою Лилечку.
А что ордена и молодость девушки здесь не при чём, убеждались все, хоть раз увидевшие их вдвоём. Часто на вечерней заре они шли, прогуливаясь и не торопясь по деревне, и на вид гордые и спокойные Репейники с двух сторон сопровождали их. Невысокой, по плечо Саше Лиле, было неловко держать мужа под локоть, и потому она держалась или за карман его пиджака, или за ремень гимнастёрки. А Саша, положив ладонь ей на плечо, часто наклонялся к супруге, что-то говорил и улыбался.. А улыбался, порой, так широко, что в пору было кликать Угрюмого уже не угрюмым, а щербатым: при улыбке у него обнаруживалось с левой стороны рта отсутствие трёх зубов, выбитых ещё в гестапо.
В их взглядах друг на друга не было никакого позёрства перед сидящих на скамейках соседями, никакой фальши в жестах, никакого бахвальства: они просто радовались друг другу.
Саша приносил Лиле из леса то букетики ландышей, подснежников, а то ромашки, которых-то и перед домом было видимо-невидимо, но жене, значит, было важно, что эти ромашки муж принёс для неё именно из леса, то пучок земляники, а иногда и маленького зайчонка, осиротевшего по вине охотника.
Соседи теперь часто наведывались к Алексеевым, Саша встречал их радушно. И никогда потом люди не слышали в этом доме ни скандальных криков, ни женского плача, не чувствовали даже намёка на тягостную обстановку. Угрюмый даже как-то выпрямился, стал выше и стройнее, помолодел даже что-ли. А чтобы не побриться или там сорочку какую засаленную — ни-ни! Да и Лиля следила за мужем, обихаживала. Так и жили в ладу.
Как-то уже летом после свадьбы два деревенских парня возвращались с утренней рыбалки. Было жарко, скоро полдень. Плоскодонка тихо скользила по течению речки, слегка подправляемая веслом. И в расступившихся нешироко зарослях высокого камыша, на зеленеющем бережку ребята увидели Сашу с Лилей. Пара, увлечённая собой, рыбаков не заметила, да и лодка проскользнула быстро. Но парни успели разглядеть всё, что им запомнилось надолго.
На травке в одних трусах и сдвинутой на затылок фуражке стоял на коленках Угрюмый и, размахивая руками, что-то увлечённо рассказывал жене.., но это Угрюмый, ну его, неинтересно!
А вот напротив него, поджав под себя ноги, выпрямившись в талии и сложив на коленях руки, сидела улыбающаяся Лиля. В её длинных растрёпанных волосах запутались водяные лилии, видимо, бывшие совсем недавно венком. И солнечные зайчики от речной ряби светились и мерцали на её обнажённом, прекрасном теле…
Парни-рыбаки хотели было тихонько вернуться да посмотреть… Но почему-то этого не сделали, уплыли восвояси. И когда, само собой, рассказывали об этом случае своим друзьям, то не употребили ни одного скабрезного, грубого слова, ни пошлого намёка, только повторяли: просто диво какое-то! Что твоя русалка! Ну, красивА!
В начале следующей весны у Саши с Лилей родился сын. Назвали Гришей.
А в 1953 году, после смерти Сталина, когда их маленькая дочка Ирочка уже вовсю таскала за хвосты Репейников, Алексеевы продали дом и уехали в Брянск. Как писала потом Лиля подругам в Булгаковку, Сашу вызвали для работы «по специальности»… Писала, что у них всё хорошо, дети растут, она учительствует, муж работой доволен, квартиру дали хорошую, просторную. Саша тоскует по лесу. Часто уходит с ружьём далеко за Брянск, порой на сутки-двое. Она спокойно, понятливо ждёт. Но и сама скучает по Булгаковке, по соседям, по школе и своим ученикам, по дому и лесу, по Репейникам и «партизанам», которых, правда, никогда не видала.
Репейники исчезли со двора утром в день отъезда Саши. Куда пропали — неизвестно, никто из больше не встречал. А может быть, кто знает, собаки нашли себе нового хозяина в брянских лесах, суровых и таинственных.
А за год до этого перестали выходить к людям и «партизаны». Но долго ещё местным, увидевшим издалека двоих незнакомых мужиков, будут мерещиться и кубанка с пилоткой на головах, и воронёные стволы винтовок за плечами. И деревенские мальчишки ещё лет двадцать, играя в войну, будут делить себя на «немцев» и «партизан-призраков».
Так что это было? Как объяснял эти происшествия военный корреспондент и писатель Смирницкий С.Н., когда рассказавшие всё в подробностях булгаковцы, хотели понять: так что же в самом деле это было?
Сергей Николаевич был военным корреспондентом долго, начал ещё с испанской и финской войн и закончил в Берлине. Наблюдал войну, так сказать, изнутри. Много чего повидал и знает, что в тяжёлой ситуации, между жизнь и смертью, солдаты, чтобы выжить без трусости и предательства, зовут себе на помощь и мамку, и Бога, а порой и дьявола, путь только он окажется добрым и справедливым. И ведь не зря по многим фронтам ходила легенда о том, как в самый разгар боя, когда пули и снаряды летели густым, нескончаемым роем, по брустверу окопа спокойно и невредимо шла Богородица. Да и кто теперь знает, какого ангела или чёрта призывали неслышно солдаты, матросы, чтобы он помог им выжить в бою, победить.
Ещё Смирницкий говорил о том, что война — это страшная, жуткая и непостижимая в своей нечеловеческой злобе вещь. И как трудно постичь в противостоянии ей силу и доблесть человеческой доброты и справедливости. А война последняя вообще должна оцениваться критериями воистину апокалипсическими. И в этом напряжённейшем противостоянии добра и зла, жизни и смерти из жесточайшего огня, из этого сплаве, как при химической реакции, выкристаллизовываются, выявляются силы как божественные, так и мистические. И хочется верить, что эти силы наши, природные, родные, и потому они помогут нам в нашей борьбе, защитят нас. Брянская земля, люди её пострадали в войну, как немногие другие в России. Столько жертв и потерь, столько боли и справедливой ярости, что кажется, будто это внутренняя воля и гнев всех живых и мёртвых соединились в единый полыхающий шар и поднялись к небу, призывая в союзники и защитники все возможные небесные и земные, лесные и болотные, подземные и морские, стоящие на стороне добра силы!
В конце Смирницкий говорил, что ему как коммунисту вроде как и не положено верить во всякую там чертовщину и мистику. Но как уже старый человек, и вроде как человек мудрый, может признаться, что не знает, что это было с точки зрения науки, но то, что на свете может быть «ВСЁ», знает теперь точно.
- Дед, откуда у тебя эти темы? Ты же не воевал, родился уже после войны, да и война-то закончилась давным-давно. Так почему это так тебя волнует?
- Да, Марк, ты прав: я не воевал. Но воевал мой отец, твой прадед, и мама моя пережила немецкую оккупацию… И родился я через десять лет после Победы.
Но я помню… И тебе, внук, завещаю помнить...
К о н е ц
9 мая 2024 года