Как же боготворила и боялась она его! Знала, понимала, что лишь случаем, быть может ошибкой, попала на его страницу – как лишняя запятая, как ненужный знак, который вовремя не заметили, не вымарали, и теперь он затаился, чтобы не выдать нестройность, изъян в идеально выверенном тексте.
Ни разу: ни взглядом, ни словом он не дал почувствовать ей собственную ненужность, а сына, который связал крепче каната любил звериной медвежьей любовью, которой она завидовала до злобы на собственного ребёнка, которую не сразу получалось подавить.
Что бы отдала она за такой его взгляд, полный беспомощного обезоруживающего обожания, к которому их сын так привык, что не замечал. Оказывается можно любить ребёнка от нелюбимой женщины.
Когда десять лет назад он, узнав о её беременности, коротко сказал: «Вы остаетесь», она боялась, что сын станет случайным трофеем, безмолвным символом его благородства и порядочности, жертвой правильного воспитания и в то же время её последней надеждой быть рядом с ним.
Они остались. Мальчику удалось занять место в его жизни. Она же, как бы близко не находилась, всегда была лишь рядом. Свидетелем, сторонним наблюдателем, завистником, обожателем, зрителем. Она видела, как он может любить того, кто ему дорог, и точно билась о стекло, до боли и судорог, пытаясь хотя бы кончиками пальцем ощутить то, что пробудит в ней его дикая любовь, его страсть и желание. Но даже в редкие минуты близости, когда казалось он снисходил к ней из жалости, когда он был безупречен и ласков, но холоден и равнодушен, она, как феникс сгорала за ночь и возрождалась под утро, опустошенная, разбитая, пустая, но твердая в своем намерении перехитрить, переиграть ту, к которой неистово ревновала с первой их размытой в его памяти близости.
В их самый первый раз, который мог бы стать и последним, она столь же жадно рассматривала его тело, сколь равнодушно он ласкал ее. Она чувствовала себя, как продрогший насквозь путник, которого пустили в теплый дом, усадили возле камина, но огонь оказался искусственным. А она все тянулась и тянулась к нему в бесполезном стремлении согреться.
Татуировку на его запястье, обычно скрытую рубашкой, она заметила сразу. Только имя. Как в повести «Дикая собака Динго». Такие делают от отчаяния, глупости и безнадежной влюбленности. О сделанном либо жалеют всю жизнь, либо молчат.
Он дернулся, едва она прикоснулась к чужому имени. «Не смей», прочитала она его глазах, и сразу почувствовала ревность, которая с годами превратилась в одержимость. С каким бы удовольствием она вместе с кожей срезала бы ненавистное имя. Кто же была та, другая, если даже имя ее стоит между ними уже десять лет? И страсть, с которой он защищает это имя, звонким торжествующим смехом стоит у нее в ушах.
Один его взгляд тогда, в первый раз, сомкнул ее губы. Вопрос, на который она не имела права тогда и не имеет сейчас, заняв в его доме место матери мальчика.
Мальчик. Она почти не называет его по имени. Он замечает это, конечно, и недовольно сжимает губы. Притворятся в любви к детенышу трудно, когда сердце целиком принадлежит его отцу. И мысль, коварная, колючая, родившаяся давно, когда он с горящими глазами, склонился над малышом — что, если он представляет, будто это ее ребенок — той, чье имя он носит на запястье? Как любить мальчика, если за эти годы она почти убедила сама себя, что, это ее ребенок?
— Сделай мне еще одно малыша. Смотри, какие у нас получаются красивые дети, — не раз просила она, утыкаясь в его обнаженное плечо, притягивая к своей груди ту самую руку, на котором горит клеймо: где бы ты ни была, чувствуешь, что он со мной? Он отдергивал руку, как будто боялся запачкать ее имя, и снова в ушах звучал торжествующий смех — ответ на мольбы. — Ты слышишь? Сделай мне ребенка! — пусть будет девочка. Путь однажды она возьмет нас за руки: в левую твою руку, в правую — мою. Пусть ее пальцы на твоем запястье играют нашу мелодию, как на фортепиано. Пусть она вдохнет жизнь в искусственное пламя!
Он слышал, и был очень осторожен. У них больше не было детей. Он никогда на ней не женился. Он не гнал ее. Он не приближал ее. Он ни разу не сказал ей дурного слова.
И только после его смерти она нашла в сейфе среди своих драгоценностей маленькое простенькое обручальное кольцо, которое он так ни на кого и не надел.