In Memoriam
12 мая родился Борис Александрович КОЖИН (12.05.1938 – 22.10.2021), кинодокументалист, литератор, член Союза кинематографистов и Союза журналистов России, главной редактор Куйбышевской/Самарской студии кинохроники (1978–2010).
Слово о Кожине
Валерий БОНДАРЕНКО *
Я смотрел документальный фильм о Федерико Феллини, где один из современников режиссера вспоминает, как в метро насвистывал мелодию из «Сладкой жизни» – и все в этот момент обернулись. Герой объясняет: «Феллини умел чувствовать единение людей». Мне очень понравилась эта мысль о некой тайне единения людей. Хорошо бы такой человек, как Феллини, был в пространстве, в котором живем мы и где как раз с единением людей большие проблемы: все сидят по домам или ходят по маленьким компаниям. Я подумал, что Борис Александрович был как раз таким удивительным явлением.
Вокруг Кожина у людей тонус повышался. Все начинали улыбаться: они уже предполагали, что сейчас будет какая-то реплика, он расскажет анекдот или просто в пространстве повысится сам градус веселости, какого-то состояния жизни. Со мной всегда было то же самое. Последний раз мы виделись мельком в кинотеатре «Художественный», он общался с людьми, мы с ним поздоровались, он наклонился ко мне и спросил свое знаменитое: «Старичок, а ты слышал анекдот?..» За полминуты он успел рассказать мне два анекдота, после чего продолжил беседу с другими людьми.
Это было несколько месяцев назад, уже тогда он был смертельно болен.
***
С Кожиным, как и с его другом, режиссером Борисом Свойским, я познакомился в конце 80-х. Тогда в Самарской студии кинохроники работал мой друг Миша Шенсон, и я там часто бывал. Это были удивительно счастливые дни, время расцвета самарской документалистики. Миша тогда задумал фильм «Моцарт и Сальери» и хотел, чтобы мы сыграли со Свойским: Свойский – Сальери, а я – Моцарт.
Обычно придешь, и Свойский кричит: «Иди посмотри, я смонтировал часть фильма». Борис Александрович ему говорит: «Старичок, ну убери ты вот этот кадр» – и они начинали переругиваться, но весело, с большой любовью. Спорили, потом отвлекались, рассказывали анекдоты, какие-то случаи из жизни. И так рождались картины.
Эти люди обладали некими свойствами, которые с приходом следующих поколений терялись. Это были люди разговора. Философ Александр Пятигорский, который был чуть старше, тоже ловил воздух этой среды. Очень люблю его фразу: «Разговор должен продолжаться».
Это были люди, для которых разговор продолжался всю жизнь. Это не значит, что они не действовали. Свойский всё время что-то снимал, писал. Кожин дни и ночи проводил на студии кинохроники. Все работали. Но они ловили смыслы через дух разговора. Как будто сам разговор – некое живое существо, с которым нужно войти в контакт, и оно само всё подскажет. Это живое существо никак не терпит односторонней серьезности, как это называл Михаил Михайлович Бахтин. Обязательно должны быть шутки, розыгрыши с мгновенными переходами в какой-то серьезный разговор, в бесконечное цитирование классиков (все были люди начитанные), в монологи, которые превращались в диалоги и полилоги…
Таким образом собирались их фильмы. Это удивительно, ведь кино связано с тем, что мы видим и как видим. С тем, что мы вообще способны увидеть. А тут всё рождалось из какого-то разговора.
Я тогда с удовольствием приходил в студию и по отношению к себе всегда ощущал какую-то невероятную доброжелательность. Я еще не знал, что можно жить совсем в другом мире, где всего этого не будет. В мире, в котором мы живем сейчас, этого в разы меньше. Даже в десятки раз. Эпохи ведь можно сравнивать не только в том, кто правил, какая была система, что было в магазинах, какова была экономическая ситуация, кто с кем воевал, какие фильмы выходили, а еще и по температуре человеческой доброжелательности. Тогда она была высокая.
Конечно, ссорились, уходили, хлопали дверьми, но как-то быстро возвращались, закуривали. Курили до бесконечности в ту пору, и никто не знал, что через несколько лет студия кинохроники будет являть собой печальнейшее зрелище просто разоренного места и что закончится этот самарский кинематографический ренессанс очень быстро, быстрее, чем флорентийский. И всё равно, когда я встречал Бориса Александровича, всё начиналось с пары шуток: «Старик, а ты слышал?..» И шла какая-то невероятная байка.
***
Он действительно в какой-то степени был духом города. Через него встречалось огромное количество людей, он был средоточием этой встречи, они все в нем жили. Те люди, которые, может быть, и друг с другом не особенно общались. Мне Ира Хоружая из кинотеатра «Художественный» рассказала, как они шли по улице, он показывал на мемориальные доски и говорил: «Это мой друг… Это тоже мой друг… И это мой друг…»
Однажды я был в сложной ситуации, мне звонит Кожин и говорит: «Старик, позвони…» – и назвал имя какого-то московского начальника. Пусть, говорит, сделает то-то и то-то для тебя. «Скажи, что Кожин велел». Это было совершенно поразительно. Я с трудом представил, как звоню какому-то крупному московскому начальнику, – а он мне дал домашний номер – и говорю: «Тут Кожин велел…» Я тогда не осмелился, но, вполне возможно, сработало бы. С огромным количеством людей, которых знал Борис Александрович, я сам вообще не был знаком или видел их всего один раз, и мы до сих пор только киваем друг другу. Их не обязательно объединять в хоровод вокруг ёлочки. Их можно объединить в самом себе.
Года два назад я показывал какой-то фильм в «Художественном» в рубрике «Страх высоты». Пришел Борис Александрович. Вдруг я во вступительном слове упомянул Алексея Балабанова. Тут нужно небольшое отступление. Более 10 лет на телеканале ГТРК «Самара» существовала программа «Элита», для которой мы делали обзоры с кинофестивалей. Балабанов у нас присутствовал каждый год. Кроме того, он был в Самаре, в «Ракурсе», со своим первым фильмом, тогда еще не известный режиссер. Мы встречались, разговаривали, были хорошо знакомы.
И вот я заговорил о Балабанове и вижу, что лицо Кожина расплывается в счастливейшей улыбке. А я в это время говорю про «Груз 200». Смотрю на него и думаю: да не может быть, чтобы на лице Бориса Александровича было такое счастье при упоминании этого фильма. Я закончил. После показа мы спускаемся по лестнице, и он говорит: «Валерий! Как хорошо, что ты вспомнил Лёшу Балабанова! И назвал его отчество – Алексей Октябринович. Мы ведь с его отцом, Октябрином Балабановым, были большими друзьями!» И дальше я начинаю узнавать, что они с папой Алексея Балабанова не просто дружили, Борис Александрович и Борис Свойский часто бывали на квартире Балабановых в Екатеринбурге, останавливались, жили. Невероятно, как всё в мире связано.
И это кожинские подарки. Вдруг раз – и новый пазл складывается. И ты видишь какой-то невероятный узор человеческих отношений, того важного чувства, что каким-то образом, через кого-то, мы все связаны. Мы все родственники в той или иной степени. И мир, видимо, выбирает такого рода людей. Конечно, таким человеком был Борис Александрович Кожин.
***
Свойский снимал картины о Самаре, и, как это часто бывает, какие-то его фильмы мне нравились, какие-то нет. Только лет 15 спустя, на вечере памяти Свойского, где показывали одну из его картин, я вдруг понял, что можно знать словами, но это не очень высокое знание, а можно знать какими-то тонкими чувствами. Шестым и седьмым.
Так вот Свойский этими чувствами что-то знал про пространство Самары. И Кожин это знал. Что здесь возможно, что невозможно. Что значит «картина Свойского»? Это одновременно и картина Кожина. Они работали вместе, дружили. Они были мифотворцами.
Борис Александрович, конечно, был мифотворцем высочайшего калибра. Еще когда он не выпустил свою книгу «Рассказывает Борис Кожин», я всё время его при встрече убеждал, что такую книгу надо сделать. Его истории совершенно изумительны. Про Пиню или про кого-то из чиновников 60-х, про забытого или полузабытого человека, который жил где-нибудь у Троицкого рынка, но был чем-то замечателен. И пространство города Самары оттого, что он там жил, было другим, более радостным.
Я просто сейчас слышу голос Бориса Александровича, который говорит: «Валерик, самарский человек ведь – это человек простой. Он тебе никогда не выложит карты на стол. Он будет вести себя примерно так: «Ну мы же простые, у нас провинция. Не нашего это ума дело. Мы уж так как-нибудь, на Коньке-Горбунке…»
Он абсолютно в это верил, потому что видел. Видел совсем другую Самару. Видел жителей Самары как героев ершовского «Конька-Горбунка». У них есть внешнее прикрытие. Они все немного работают самими же собой в организованных разведках-контрразведках, поэтому вынуждены сохранять какое-то алиби, легенду, историю. А в эту историю входит постоянное пожимание плечами, какое-то равнодушие ко всему, иногда даже демонстративное наплевательство: «Мы не понимаем в этом, нам трудно судить. У нас дело простое – за Волгу съездил, на огород сходил, ну, может, книгу какую прочитал», а сам в это время летит в небе на Коньке-Горбунке! Понятно, что по закону именно таким человеком и был Борис Александрович, он летел над Самарой на Коньке-Горбунке.
Он, безусловно, был сказочным персонажем. Хоронили не просто человека Бориса Кожина, хоронили какую-то сказку Самары. Оговорюсь, что у нас слово «сказка» порой имеет пренебрежительное толкование: это для тех, кто еще не стал взрослым, не стал зарабатывать деньги. Но для многих людей предыдущих эпох слово «сказка» было очень серьезным. Для романтиков, например. Я его употребляю скорее в этом значении, потому что Борис Кожин жил в чудесном пространстве и это чудесное пространство порождал.
Есть парадокс в жизни. Часто люди делятся с другими какими-то умозрительными рассуждениями о вещах, которых сами не имеют. В наше время особенно часто делятся представлениями о том, что здоровым и богатым быть лучше, чем бедным и больным. И долгое время тебя просто трясет от глубины этой мысли, от ее первозданности, свежести. При этом не всегда это говорят люди здоровые и богатые. Хотя они иногда богатые и здоровые, но есть же еще душевное здоровье, интеллектуальное здоровье…
Видов здоровья много. Или они делятся какой-то вычитанной из книжек мудростью. Сами этой мудрости не имеют, но охотно делятся с другими. А есть люди, которые обходятся без всякой книжной мудрости, хотя Борис Александрович читал очень много. Но можно рассуждать о небе, а можно быть небом. Можно говорить: «А неплохо бы сейчас на Коньке-Горбунке», а можно кататься на нем. Можно делиться тем, как трудно человеку выжить на войне, не будучи на войне, не имея никакого представления о том, как там трудно выжить, а можно быть там и выжить. И после этого остаться человеком. Кожин был в этом смысле человеком абсолютно настоящим.
***
Мне одна знакомая рассказала байку из их студенческой молодости. Какая-то вечеринка в общежитии. Все уже немного выпили, танцуют в темноте. И одна девушка спрашивает: «Кать, у тебя есть спички?», а Катя отвечает из темноты: «У меня нет спичек, но у меня есть богатый внутренний мир». Мне очень понравилась эта история, потому что я всегда выбирал спички.
Борис Александрович никогда не делился своим богатым внутренним миром, он делился спичками, которые у него были. То есть это никогда не было умозрение, не было разрыва с температурой тела, с дыханием, с настоящим моментом, с чувством юмора, в конце концов, и самоиронией.
***
19 октября была годовщина Царскосельского лицея. Его первые выпускники договорились каждый год праздновать этот день. Последним праздновал в 1882 году князь АлександрГорчаков, он один остался в живых. Я себе часто представлял, каково это было – в конце XIX века, без малого 50 лет после смерти Пушкина прошло, вот так ритуально, как договаривались, отпраздновать день рождения лицея.
Борис Александрович был в такой же ситуации, он говорил: «Всё ближе снаряды ложатся». И продолжал шутить. И рассказывал про снаряды, и рассказывал анекдоты про снаряды. И превращал снаряды в таких чудесных, безопасных персонажей, у которых наверняка был удивительный внутренний мир. Он верил и видел, что удивительный внутренний мир есть у нас, жителей Самары. Я знал единственного человека, который в это верил и был абсолютным воплощением этой веры. Конечно, он был духом, душой Самары. Нам всем очень повезло, что мы знали Бориса Александровича Кожина, что мы слышали его анекдоты, видели, как он смеется, зная, какая трудная при этом у него жизнь, как всё непросто было у него в семье.
***
«Старик, ты слышал анекдот про пьяного железнодорожника?..» Ну, например. И начиналась «1001 ночь». Вспомним философа: разговор должен продолжаться.
Записала Юлия АВДЕЕВА
* Киновед, культуролог, литературовед, член Союза кинематографистов.
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» от 11 ноября 2021 года, № 21 (218)
