31. Моня Грингольц
Пока Моня прыгает в гиперпространство, скажем о нём несколько слов.
Эммануил Михайлович Грингольц явился на свет божий в городе Светлограде 25 августа 1948 года.
Его отец, Михаил Яковлевич Грингольц был участником великой отечественной войны, оставил правую ногу в битве на Курской Дуге и, сколько помнил себя Маленький Моня, всегда ходил на протезе.
После войны отец устроился работать бухгалтером на фабрику бытовых товаров и женился на Римме Эдуардовне Розенблюм, девице весьма недурной собою, как на его непритязательный вкус. Проживали Грингольцы по улице Ленина в небольшой халупе, жили небогато, но дружно. И это несмотря даже на то, что Монина мать была женщиной крайне импульсивной и, как любил говаривать отец, вечно «поднимала в доме хай на его бедную еврейскую голову». Но хай этот был беззлобный и безобидный – для Риммы Эдуардовны «выступать» (ещё одно словечко из лексикона отца) было как дышать и, если бы она вдруг прекратила «давать свои концерты», жизнь в доме Грингольцев стала бы пресной и неинтересной.
Маленький Моня, как и его мать, обожал яркие сцены и любил перемены жизненных декораций. Он рос мальчиком смышлёным, но непоседливым и уж, чего греха таить, не блистал в школе особыми талантами, однако же был первым в классе проказником и шалопутом. Едва ли не с самого рождения в нём проявилась тяга к розыгрышам, к кривляньям и шутовству – порою даже весьма пошлого тона. В особенности он любил пародировать разных известных актёров – Луи де Фюнеса, Евгения Лебедева в роли Бабы-Яги, а также преподавателей и школьных товарищей – причем последними за свои художества бывал даже и бит. Но, как известно, искусство требует жертв, и тяга к обезьянничаю, к разного рода проделкам и мистификациям была в нём сильнее даже и угрозы мордобоя.
Эта тяга к лицедейству, передавшаяся к Моне по материнской линии, была развита в нём до такой даже степени, что он вознамерился было поступать после школы в театральный институт, однако отец решительно воспротивился этому. По мнению сурового ветерана Войны, вся эта полунищая актёрская богема была рассадником пьянства, наркомании и разврата без каких-либо моральных устоев. А он желал видеть своего сына человеком основательным, с весом обществе. И, поскольку у отца были кое-какие связи в кругах, близким к «компетентным органам», он пристроил своего шалопая Моню в Светлоградский Юридический Университет. Но это было совсем не то, чего жаждала артистическая натура Мони, и он с первых же занятий понял, что попал «не на ту путю». Вся эта «долбанная юриспруденция» казалась ему сухой и скучной, настоящая же, актёрская жизнь проплывала мимо, и он лишь безрадостно вздыхал: «Тяжела и неказиста жизнь советского юриста!» Единственной его отрадой стал студенческий КВН[1], в котором он начал выступать с первого же курса. Его солёные шуточки, врождённая пластика и артистизм имели большой успех у публики, и очень скоро Моня, оттеснив всех прочих кэвээновцев своей команды на второй план, выдвинулся на первые роли. При этом Моня, случалось, даже и перехлестывал, и переходил ту тончайшую грань юмора, за которой уже начиналось пошлое зубоскальство и, причем, по поводу даже таких значительных лиц, которые могли бы выставить его из универа одним щелчком пальца… Но… так уж сошлись звёзды на небесах, что ему всё сходило с рук, списывалось на молодость лет и безалаберность – с одной стороны. А, с другой стороны, в обществе уже начинали прорастать ростки либерализма, и солидные дяди, не желая прослыть ретроградами, хотя и хотели бы, в потаенных глубинах своего сердца, треснуть этого клоуна кулаком по башке за все его шутовские проделки, однако же терпели их, и даже вынужденно хлопали ему в ладоши с кисло-вежливыми улыбочками: мол, и мы ведь тоже теперь заделались либералами!
На третьем курсе Моня стал капитаном команды «Светлоградские ребята»; «ребята» пробились в высшую лигу, их стали показывать по телевидению и юное дарование приобрело известность уже на всю страну. Учеба в университете была отброшена Моней теперь окончательно, и он переходил с курса на курс, как человек-невидимка, которого преподаватели видели разве что на экранах своих телевизоров. Да и сам Моня бывал в родном городе теперь уже лишь только наездами. Он обосновался в Белокаменной, разъезжал с гастролями по всей матушке-Руси, успевая ещё и подрабатывать в различных телешоу – косил капусту[2], косил жадно и неуёмно. Очень быстро Моня настриг уже Монбланы капусты – а ему всё было мало, мало, мало, как было мало золотых монет индийскому радже[3]. Капитан «Ребят» купался в лучах славы и в «капусте», он шил умопомрачительные костюмы, стал узнаваем на улицах, у него просили автографы – но ему хотелось ещё, ещё, ещё! Моня возжелал раздуться, как огромный пузырь, на всю вселенную, и затмить собою весь белый свет, чтобы его шутовское Я сияло над миром, как солнце! Свет рамп, рукоплескания публики, всеобщее обожание и деньги, деньги, деньги… – ах, это было как наркотик, без которого он уже не мог обойтись. В голове у Мони постоянно роились всё новые и новые прожекты, сулящие ему ещё больше денег, еще больше популярности и, как ни фантастичны они казались на первый взгляд, многие из них ему удавалось воплотить в жизнь.
Это казалось невероятным, но в этом низкорослом сиплом шалопуте открылись вдруг дары не только лицедея, но и великого интригана, продюсера, сценариста и весьма ловкого финансиста.
Как никто иной умел Моня сойтись накоротке с нужными ему людьми, обаять их и увлечь своими творческими идеями. Как никто иной умел он растолкать локтями конкурентов, обгадить их походя и высунуться на первый план. Как никто иной умел он создавать разные хитроумные теневые схемы ухода от налогов – недаром же ведь юрист!
К июню 1976 года Эммануил Михайлович Грингольц окончил университет, снялся в двух комедийных телесериалах, являлся продюсером и ключевым актером в популярном телешоу «Голубая Луна» и, попутно с этим, подвизался в роли паяца на различных корпоративах и праздничных торжествах у сильных мира сего. К этому времени к нему уже намертво прикрепилась кличка Кокаинович – и, скажем прямо, прилепилась не без оснований.
И вот, с дипломом юриста в кармане, Моня вознамерился уже покорять Москву, как вдруг его родной город был перенесен какими-то неведомыми силами в иную реальность.
В этой новой реальности Моне открылось то, что так долго скрывалось от него в «Совке».
Оказалось, что он был вовсе и не человеком даже, а вебштейном, чьи высокоразвитые предки прилетели на Землю на космическом корабле «Посейдон» с планеты Сириус и поселились в Атлантиде. Эти рослые светлоокие Атланты научили людей земледелию и различным ремеслам. Они построили Египетские пирамиды, выкопали Чёрное море, и их исконными врагами на протяжении тысячелетий являлось многочисленное, как песок морской, племя Совков, или же, как их ещё прозывали, Москалей. Эти-то самые Москали и украли у Мониных предков сало, язык, культуру и их древние обычаи. Они веками порабощали его гордый свободолюбивый народ, поедали сибирские пельмени, играли на балалайках и вообще были чрезвычайно дикими и необразованными людьми.
Вебштейны же, напротив того, вкушали исключительно вареники и галушки, и считались утончёнными и просвещёнными европейцами. Всеми фибрами своей тонкой, демократической души вебштейны тянулись к европейским ценностям и к европейскому образу жизни, желая жить так, как это принято во всех цивилизованных странах, где поголовно все женщины ходили в кружевных трусиках, а безработные мужики, получая огромные пособия от государства, только и делали, что зависали в кабаках да разъезжали по курортам на своих Роллс-ройсах. И когда грянула Революция Кружевного Достоинства, Моня принял её с восторгом, потому что ему тоже хотелось разъезжать по европейским курортам в кружевных трусиках, и давать концерты на подмостках Милана и Парижа, и он, как никто иной, желал разрушить этот ненавистный ему тоталитарный совок, который давил, душил и угнетал его все эти годы. И потому-то, когда Светлоград запылал в очистительном огне Революции Голубого (или же Кружевного) Достоинства, и «мирные протестующие», как это и было принято во всех цивилизованных странах, отрезали головы совковым правоохранителям, выкалывали им глаза и забрасывали их «коктейлями Молотова», опьяненный воздухом свободы и кокаина Моня, скинув штаны, (ибо теперь он был свободным гражданином в свободной и демократической стране!) скакал козлом на сколоченных у «Белого дома» подмостках перед возбужденной публикой и барабанил своим причинным органом по клавишам рояля, распевая сальные куплеты…
Какие пружины двигали шестеренками Революции Достоинства Моня не знал, однако же за представление ему хорошо платили, и он сразу же попал в обойму патриотов, героев АРО, которые творили Революцию своими собственными руками. Таким-то вот образом, Монина популярность возросла многократно, его стали приглашать на телевизионные ток-шоу уже не только в качестве профессионального клоуна, но и как ЛОМа[4]. И хотя Кокаинович блеял там что-то невразумительное, однако же его харизма, его эпатаж выдвигали его на первые роли – как это бывало и в КВН.
Одним словом, Моня раздувался от чванства и чувства собственной значимости всё больше и больше, пока, наконец, не вознёсся на небеси. И там, обретаясь среди небесных светил над нашим бренным и тусклым миром, населенным мелкими и убогими людишками, он захворал очень тяжким недугом, именуемом в народе звездной болезнью, а в психиатрии известной под названием мании величия. И чем выше Моня улетал в космос, тем ярче выражались симптомы этого недуга. То Моня вдруг, без каких-либо видимых причин, делался ужасно капризен, зол и груб, и даже, в моменты острого обострения, набрасывался на своих же сограждан с кулаками (так что его охране стоило немалых усилий удерживать актера веселого жанра от разных бесчинств) то, ни с того ни с сего, оказывался невероятно шаловливым – даже, скажем прямо, шаловливым до идиотизма. Это его хамство и неуравновешенность становились притчей во языцех. Так, например, как-то раз Эммануил Кокаинович, изволив встать не с той ноги, обложил трехэтажным матом какую-то молодую журналистку и, не довольствуясь этим, ещё и оттаскал её за роскошные рыжие волосы, объясняя это впоследствии тем, что на него так подействовали магнитные бури на Солнце. В другой раз (хотя магнитных бурь на Солнце и не отмечалось) он схватил за нос пожилого швейцара в ресторане «Белый аист» и протянул его за собой через весь зал…
К этим его выходкам, впрочем, все относились по-европейски толерантно, понимая, что Моня был звездой, кумиром продвинутой молодежи – то бишь личностью креативной, сложной и многогранной, и имеющей полное право на своё творческое самовыражение. Но, поскольку перепады в настроении артиста веселого жанра становились все более частыми и резкими, ему поневоле приходилось раз за разом и увеличивать и дозу стимулирующих веществ, дабы держать себя в тонусе и ловить столь необходимый ему творческий кайф. Но на наркотиках, пусть даже и колумбийского производства, особо ценимого Моней, (а уж он-то в этих делах был дока!) долго не проедешь. Через пару-тройку лет, глядишь, и придётся опускаться с небес на грешную землю, из которой ты и был взят. И, скорее всего, так бы оно и случилось, однако фортуна распорядилась иначе…
Как-то раз Моню, вместе с командой Светлоградских Ребят, пригласили на день рождения к Бене Рубинчику. Моня, естественно, был и польщён, и чрезвычайно взволнован этим приглашением и, признаться, несколько даже и оробел. Ведь Беня Рубинчик был в их городе своего рода доном Корлеоне[5], с ним не забалуешь... А позвали Моню, конечно же, отнюдь не в качестве почетного гостя, но для увеселения публики – по его прямому профилю, в роли шута. Однако же, если не ударить в грязь лицом перед всесильным Рубинчиком, размышлял Моня, можно и капусты накосить, и установить с ним дружескую связь – а это было даже важнее капуты. И если действовать по уму, с дальним прицелом…
Одним словом, на банкете у Бени Рубинчика Моня расстарался во всю. Он из кожи лез вон, дабы угодить всесильному воротиле: и пел, и плясал, и кривлялся, как только умел – в общем, выкладывался по полной. И его лоснящаяся клоунская рожица так и лучилась от расточаемых им улыбочек, и густой голосок Мони вибрировал от преизбытка переполнявших его холуйских чувств, когда он пел, со счастливою слезой держа бокал с шампанским в одной руке, а другую прижимая к сердцу: «Happy Birthday to you, Happy Birthday to you, Happy Birthday, Happy Birthday, Happy Birthday to you». И сидевший за одним столом с Беней Рубинчиком мужчина спросил:
– А это что за чмо болотное так там кривляется?
– Ну, ты, братуха, даешь, – ответил осоловевший Рубинчик. – Совсем уже на своих Канарах одичал. – Это же Моня Грингольц.
– Какой ещё Моня?
– Да ты чо, ящик не сморишь, чи шо? Капитан Светлоградских Ребят.
– Педик, что ли?
– Почему ты так решил?
Собеседник Бени задумался. Это был мужчиной лет сорока пяти, крепко сложенный, с высокой залысиной и уже появившейся сединой на коротко стриженных висках. На нём был дорогой тёмно-коричневый костюм и белоснежная рубаха с шёлковой бабочкой. Чем-то он напоминал голливудского актера, игравшего роли крупных финансистов, либо главарей мафии из каких-нибудь сицилийских синдикатов. Впрочем, в какой-то мере, так оно и было: рядом с Беней Рубинчиком сидел Лаврентий, его партнёр по бизнесу, известный также в определённых кругах под именем Лоренс.
– Мне кажется, что я его где-то уже видел… – напрягая память, произнёс Лоренс. – А! Точно! – вспомнил он. – Его же показывали по ящику в «Голубой Луне!»
– А я тебе шо толкую, – хмыкнул Беня Рубинчик. – Этот парень шоумен, потому я и позвал его сюда со всей его шолбой-ёблой, вместо цыган с медведями. Мы же ведь с тобой не совки, верно? Мы теперича в Европу канаем. И у нас должно быть все, как и у них: и педики, и лесбиянки, и поп-звёзды…
– Ну, у тебя и манеры, однако, – поморщился Лоренс. – «Теперича!» «В Европу канаем!» Ты ведешь себя, как урка из Одессы. С такими манерами тебе в президенты не пройти.
– Ну так и шо? – возразил ему на это Беня Рубинчик, запуская пальцы в блюдо с суши. – А я вот поставлю смотрящего, и пусть он решает мои вопросы, а сам за его спиной буду бюджет пилить.
– И кого же ты поставишь? – усмехнулся Лоренс. – Уж не этого ли клоуна?
Он кивнул на Грингольца.
– А хотя бы и его, – брякнул Беня Рубинчик, прожевывая суши. – Какая, на хрен, разница?
Лоренс ничего не ответил Рубинчику, но тому показалось, что на губах у его партнёра проскользнула скептическая улыбка. Это зацепило Беню.
– Та ты шо, не веришь мне, чи шо? – заносчиво спросил Беня Рубинчик.
– Нет, – сказал Лоренс.
– Почему?
Лоренс сдвинул плечами.
– Нет, ты скажи мне, почему? – завелся Беня с настойчивостью уже хорошо подвыпившего человека.
– Послушай, Беня. Ты слишком много выпил и несешь пургу.
– Нет, ответь, не увиливай. Па-че-му?
– Да ты что же это, Бенджамин Валерьевич, в самом деле полагаешь, что этот клоун голимый может стать президентом Труменболта? Окстись.
– Спорим? – Беня протянул Лоренсу крупную, как лепешка, ладонь.
– Беня, не дури.
– Зассал?
– Ладно. На что спорим?
– На ящик пива.
– Замётано.
Беня вскинул вверх левую руку и покачал ладонью над головой, подзывая к себе Кокаиновича.
Моня, пригибаясь на задних лапках и виляя хвостиком, приблизился к Рубинчику. Он заискивающе остановился в двух шагах от него и по-лакейски угодливо изогнул спину. На его плутоватой физиономии было начертано: «чего изволите?»
– Послушай-ка, Моня, – сказал Рубинчик, вальяжно развалившись в кресле и поглаживая свой округлый живот. – Хочешь стать президентом?
– Каким президентом? – не понял Моня.
– Президентом Труменболта.
Моня затрепетал.
– Как это?
– Это не твоя забота. Так шо? Хочешь, или нет?
– Хочу, – сказал Моня.
– Замётано. – Беня сделал отмашку рукой. – Свободен.
Он протянул руку Лоренсу.
– За тобой – ящик пива.
И обратился к одному из своих гостей:
– Зяма! Перебей!
[1] КВН – Клуб Весёлых и Находчивых.
[2] Косил капусту – жаргонное, зарабатывал деньги в больших количествах.
[3] Индийскому радже – имеется в виду индийский раджа из мультфильма «Золотая антилопа».
[4] ЛОМ – Лидер Общественных Мнений
[5] Дон Вито Корлеоне, по прозвищу «Крёстный отец» – главный герой романа Марио Пьюзо «Крёстный отец».