В 1936 году моя жизнь круто изменилась, но тогда я этого не понимал из-за возраста. Жили мы в Смоленской области, сейчас нашей деревни на карте не найти. Семья была большая: мать, отец, нас детей пятеро, бабка и дед. С дедом история интересная была. Никто не знал, кому он приходится родственником. Сам он в своих рассказах путался, но как-то прижился.
Весной того года приехали в деревню люди и сразу в артель. А там мастер на мастере. Кто-то бочки делает, кто-то мебель, сундуки тогда на ура расходились, ими даже передовиков награждали. Вот радости у них было! Отец в этой артели работал, изготавливал небольшие детали из дерева. Руки у него были золотые, ценило его начальство. Само собой он и меня к этому делу подвёл, а уж я его подвести не мог. Старался изо всех сил. Однажды устроили конкурс, кто лучше сделает ручки на кадки. Так мою от отцовской отличить не смогли. И вот, значит, приехали люди, уговаривают ехать в Москву на автомобильный завод. Народ пошушукался, взял время на раздумье.
Вечером в нашем доме состоялся семейный совет. Жили мы не богато, но и не бедно. Свой огород кормил исправно, а ещё пара гусей у нас была и шесть куриц. Мама любила повторят, что именно эти птицы помогли нам выжить. Но, любому человеку хочется большего, а зазывалы с завода обещали хорошую зарплату. Нас молодёжь никто не спрашивал, но и из-за стола нас не выгнали, взрослые разговаривали между собой. Мне тогда тринадцать лет было, из детей самый старший, Кирилл, брат мой, по старшинству второй. Было принято решение, что отец возьмёт с собой меня и брата. Везти в неизвестное место сразу всю семью он не решился. Сборы были быстрыми. Взяв в дорогу еды, кое-что из одежды, мы сели в поезд.
Справка
В связи с коренным техническим переоснащением завода АМО (позже ЗИС) и значительным увеличением численности его работников - с 2,8 тыс. человек в 1928 году до 19,3 тыс. человек в 1932 году, две трети которых были выходцами из крестьян - особое внимание уделялось массовому техническому обучению новых рабочих, повышению их общеобразовательного уровня. С 1920 года на заводе действовала школа фабрично-заводского ученичества (ФЗУ), в 1930 году был открыт автомобильный техникум, а в 1931 году - ВТУЗ, филиал вечернего автомеханического института. В эти же годы был построен учебный комбинат площадью 18 тыс. кв. м, в котором были организованы учебные мастерские и учебные кабинеты, лаборатории, библиотека с двумя читальными залами.
В районе, прилегающем к заводу, строились жилые дома для работников завода, фабрики-кухни, медицинские и детские дошкольные учреждения. На территории бывшего Симонова монастыря построен Дворец культуры завода с просторными помещениями для проведения культурно-просветительской работы среди автозаводцев, членов их семей и жителей района.
На заводе, как и на других предприятиях, создававшихся в годы советской индустриализации, формировалась новая промышленная культура с её более высокими требованиями к организации труда и производства, квалификационному и образовательному уровню работников, состоянию трудовой дисциплины.
В 1934 году Совнарком СССР принял решение о второй реконструкции завода и расширении его территории. К началу 1938 года на территории вдоль будущей Главной аллеи было построено девять новых производственных корпусов, остальные подразделения были расширены и оснащены новым оборудованием. На базе заводской школы ФЗУ в 1940 году создано ремесленное училище № 1.
В результате двух довоенных реконструкций завод выпустил с 1932 по 1941 годы более 430 тыс. грузовых и 8,7 тыс. легковых автомобилей. Накануне Великой отечественной войны на предприятии работало свыше 39 тыс. человек.
Всю дорогу отец молчал, видимо ожидал обмана, но условия, в которых мы будем жить, обрадовали. Пусть это были и деревянные бараки, но они были новыми и даже с удобствами. Нежиться на новом месте нам долго не дали. Отец уже на третий день вышел на работу, нас с братом устроили в ФЗУ. Грамоте мы особо обучены не были, я с трудом читал, писал, умел считать до десяти, Кирилл и того меньше. Школы в деревне не было, тому, что мы знали, были обязаны деду. Нас с братом и ещё восемнадцатью мальчишками определили в один класс. Это была разношёрстная и разновозрастная банда, по-другому не скажешь. Были ребята лет семнадцати, а то и десяти. Порядок в ФЗУ строгий: опаздывать нельзя, уходить с занятий без разрешения преподавателя тоже. Но не все ему подчинялись. При утренней перекличке в нашем классе, как правило, не хватало человек пять. Их часто приводили милиционеры. Ловили на вокзалах, базаре. Одни пытались сбежать домой, другие воровали. В начале лета у меня состоялась встреча с прекрасным человеком.
Как-то в наш класс вошла женщина, даже мне, деревенскому мальчишке, было понятно, что она не из простых крестьян, хотя хотела такой казаться. Представилась: «Ольга Николаевна Смирнова». По её словам, она должна была научить нас всему, что знает сама. Как-то ко мне подошёл брат, он был взволнован. «Полячка она, точно знаю!» - прошептал он. «Молчи! Человек нас грамоте учит. Помнишь, что говорил отец: «Дураками умереть просто. Молчи об этом!» - предупредил я его. В Смоленской области отношение к полякам было враждебное. Многие помнили, что они творили на русской земле, а память у людей долгая!
К концу 1939 года численность нашего класса сильно уменьшилась. Приходили люди в военной форме, забирали ребят. К уголовникам я относился равнодушно, но когда уводили мальчишку, который хорошо учился, было его жаль. В один из дней забрали Ольгу Николаевну. Её заместил мужчина с вечным перегаром. Едва мне исполнилось шестнадцать лет, я попросился на завод. Отец, к тому времени, будучи на хорошем счету, поддержал моё желание, а вот Кирилла оставили в училище. Началась настоящая заводская жизнь и тяжёлая работа. Почти все деньги, что мы с отцом зарабатывали, отправляли в деревню своим родным. Нас в бригаде даже за это ругали, мол, они там проживут на картошке, а вам здесь за всё платить надо!
Наступил 1940 год. В декабре меня назначили бригадиром таких же, как и я подростков. Завод работал круглосуточно, я предложил бригаде выходить во вторую смену. Не все с этим согласились, но человек десять набралось. Мы стали перевыполнять план, отца наградили премией, мне выдали новою спецовку. В качестве благодарности нам выделили другую комнату, где из крана текла вода, и не нужно было выносить ведро с помоями. Кирилла из общежития училища отец забрал. Как ему это удалось, я не знаю, ведь тому ещё год нужно было учиться.
22 июня 1941 года мы с братом гуляли в Сокольниках. Приехали туда, чтобы покататься на маленьких лошадях, которые назывались пони. Насмотревшись на людей и устав, купили мороженное. Внезапно на столбе заговорил громкоговоритель. Народ обступил его, прислушиваясь к голосу Молотова. Женщины плакали, мужчины молчали, но не все! Было слышно несколько высказываний, что с Германией нам не справиться. Таких быстро увели милиционеры. Уже вечером я был на заводе. В огромном цеху проходило собрание. На вопрос парторга завода: «Кто хочет идти на фронт?», все подняли руки.
Неделю подготавливали списки ополчения. Я и отец в них не попали, нас признали хорошими специалистами и решили оставить на заводе. Кирилл сбежал из дома, прихватив с собой лишь несколько вещей. Больше я его не увидел.
Завод готовили к эвакуации, все были заняты погрузкой станков, кроме моего цеха. Мы до войны изготавливали запасные части к грузовикам и теперь не прекращали работу ни на минуту. Отец уехал первым же составом, мы едва успели попрощаться.
В конце декабря 1941 года, прямо на рабочем месте, мне вручили повестку. На следующий день я вместе с другими будущими бойцами Красной армии убыл в город Коломну, где формировалась воинская дивизия. Вопреки моим ожиданиям, попасть куда-то ближе к технике, на малюсенькой бумажке написали: «конюх».
Не знаю, кого и как учили там, но нас тренировали быстро запрягать и распрягать лошадь, а ещё предупреждали об ответственности за потерю животного, оно было боевой единицей армии, ну, как танк. В эшелоне мы ехали вместе с лошадьми, ехали три дня, так что провоняли конским навозом до костей. Разгрузились на маленькой станции, где-то вдалеке слышались разрывы снарядов. Многие ожидали отдыха, но такого не вышло. Получив телегу, которой требовался ремонт, я услышал приказ: «Здесь двенадцать ящиков с патронами, а там, - говоривший со мной командир указал в сторону шума боя, - бойцы, которые очень в них нуждаются. Приказываю доставить!». Всё просто, по-военному!
Еду. Над головой пролетают снаряды, пули. Возле деревянного моста лошадь споткнулась. Я спешился, осмотрел животное. Чуть выше её правой лопатки шла кровь. Раскидав ботинком снег, наскрёб земли и залепил ею рану. Первыми кого я встретил, были наши сапёры. Они сидели у кромки леса, курили. Узнав, что я везу, порядком убавили груз. Через час, я добрался до лога, там меня встретил старший лейтенант. «Долго, очень долго! – кричал он, хватаясь за свою голову, на которой запеклась кровь, - почему ящики открыты?». Я объяснил, что встретился с сапёрами, они отсыпали чуток патронов. «Фамилия?! Под трибунал пойдёшь!» - старлей попытался записать мои данные, но упал на землю. Несколько бойцов разгрузили ящики, вместо них мне накидали в телегу кирки, лопаты и ещё чего-то. «Боец, это важный груз. Доставь его в тыл! Ты почему без оружия?» – прокричал мне в ухо старшина, иначе я бы его не услышал. «Не выдали» - ответил я. «Держи!» - мне протянули винтовку и обойму патронов.
Подгоняя на обратной дороге лошадь, я радовался, что вооружён. Чуть правее меня пролетел самолёт, я отчётливо видел кресты на его крыльях. «Хоть бы не заметил!» - подумал я. Сапёры сидели там же. Они положили на шанцевый инструмент троих раненых бойцов. «Лопаты береги! - сказал кто-то, - а винтовку выбрось, вот тебе другая!». Мне показали, что из-за попадания то ли пули, то ли осколка, затвор винтовки невозможно сдвинуть. Гораздо позже я узнал, что трофейные лопаты ценились в Красной армии на вес золота. Наши гнулись, а немецкими хоть камень долби!
Возле леса я остановился. Раненые просили пить, а лошадь всё сильнее хромала. Приложив снег к губам двух бойцов, обнаружил, что третий мёртв. Лошадь держала правую ногу навесу. Рана увеличилась. «Ты потерпи, дорогая моя, потерпи! Немного осталось». В этот раз земли понадобилось больше, животное стояло, ни разу не дёрнувшись, на моих глазах появились слёзы.
Справа послышался гул мотора, я посмотрел в небо, там никого не было. «Может наши танки наступают?» - подумал я. Но, увы, это было не так! На пригорок выехал немецкий броневик. Почему немецкий? Потому что я такой в Красной армии не видел. Хотя, что я мог видеть за несколько дней?! «Вывози, душа моя, а то нас в плен возьмут, а хорошего в том мало!» - подстегнул я лошадь. Мы успели проехать по мосту, когда нас заметил враг. Увеличив скорость, броневик стал нас догонять, но остановился, видимо немцы заподозрили засаду. Спрыгнув с телеги, я спустился под мост, в руках у меня была обычная ножовка, только немецкая. Руки дрожали, пот заливал глаза, шапка раз пять падала на лёд. Наконец мне удалось подпилить два столба возле берега. «А теперь возьмите меня!» - я помахал своим инструментом, стоя лицом к немцам.
По мне выпустили очередь из пулемёта, пули пролетели совсем рядом, но никого не задели. Я завёл лошадь в кусты. Приложив руку к её ране, наблюдал за врагом. Осторожно, очень осторожно, броневик подъехал к мосту. Двое солдат прошлись по настилу, один из них махнул рукой, подав знак водителю. Едва въехав на мост, грозная машина провалилась. Всё, теперь без посторонней помощи ей не выбраться! Не дожидаясь, когда меня обнаружат, я поехал дальше. Через час был в батальоне, всё доложил встречающему меня командиру. Тот похвалил. Лошадь вскорости умерла.
В апреле 1942 года я получил приказ, который мне не понравился, но выполнить его я был обязан. В составе похоронной команды мне нужно было вывезти с поля боя тела красноармейцев, ну, или то, что от них осталось. Бои в этой местности были зимой, с приходом весны погибшие оттаяли. Как наши бойцы, так и немецкие солдаты. Командование считало, что при наступлении вид разлагающихся тел не придаст героизма нашему войску.
Выехали рано утром. Отряд у нас был небольшой. Я, два санитара и три автоматчика прикрытия. В то время на фронте был негласный закон: «Похоронные команды не трогать!». Мы не стреляли по фрицам, они по нам. Возле кустарника я остановил свою телегу. Теперь она была запряжена двумя отличными, сильными и красивыми лошадьми. Немецкими! Санитары собирали части тел, укладывая их на настил в телеге, которую я специально расширил за счёт приделанных к бортам толстых сучьев, автоматчики смотрели за обстановкой вокруг. Вдруг один из них прошептал: «Немцы!». Мы повернулись в ту сторону, в которую он смотрел. Там действительно стояла телега запряженная двумя конями. «Рус! – крикнул немец, - у меня две твои, у тебя две мои. Давай меняться?». «Нет, - ответил я, - твои до Берлина дойдут и кашлять не будут, а мои тебя обратно привезут, только без оружия!». Занимаясь своей работой, мы упустили из виду немецких солдат, а к ним подошло подкрепление, которое открыло по нам огонь из автоматов. Держались они недолго, наши миномётчики им хорошо ответили!
Октябрь 1942 года. Даже простой боец понимал, что предстоит наступление. Его все ждали. Нагрузив телегу минами, я повёл коня по кличке Герой к болоту. Рассказывали, что раньше он служил в кавалерийском полку, но после ранения его списали в хозроту. Конь слушался меня с первого дня, но возле болота встал как вкопанный. Хоть под хвост его целуй! Не идёт и всё тут. «Чего это с ним?» - недоумевали сапёры. «А я так думаю, что здесь немецких подарков достаточно, ваши лишние будут!». «Это конь тебе сказал?» - переспросили сапёры. «А вы проверьте» - посоветовал я. Через два часа вернулись трое бойцов, они доложили своему командиру, что всё болото заминировано немцами. «Свои сэкономим, - решил старший сапёр, - переставляйте мины». Утреннее наступление противника было сорвано, много, ох как много его подорвалось на своих же минах. Может за это, а может за что другое, но меня наградили орденом Славы третьей степени.
Продолжение следует. 1/2