Дело в общем-то было не в пресловутой любви. И я долго искал внутри себя тот момент, когда именно все свернулось, подобно пенке на молоке, когда что-то щелкнуло во мне, а потом озарилось этой беспросветной мглой. Детство? Нет, однозначно дело не в нем, я был горячо любимым ребенком в семье со стабильным заработком у обоих взрослых, отношения между родителями сияли ярче натертого самовара. Я проводил много времени среди сверстников и, конечно, не со всеми находил общий язык, но с теми, с кем находил дружил крепко и всерьез. В школе балбесничал, мне было мало интересно зачем стирается мел о доску и для чего вообще мне нужна вся эта информация, никак не помогающая решать мне реальные проблемы. Никто не проводил уроки на тему как выиграть в споре, как легче выбить блестящую фишку, как научится кататься на скейтборде. К сожалению, образование было совершенно неприменимым к моему увлекательному детству. Нравились мне только уроки литературы. То, как люди умудряются скрасить однообразие жизни, запаковав поток мыслей в буквы, да так, чтобы все потом ломали голову и пытались как-то по-своему эти мысли трактовать — это звучало заманчиво. Когда в синих занавесках учитель находил тоску автора, я впадал в глубочайших экстаз, ведь такой лютой чуши в официальном фантике тяжело было пробиться на помост образования и все же, эту чушь мы мусолили часами.
Я решил, что во мне явно есть что-то близкое с этими авторами, они издевались над людьми, заставляли верить в несуществующие вещи, типа честности, самоотверженности, непроходящих сильных чувствах, а главное, наполненной событиями жизни.
У рядовых людей события происходят совсем маленькие, как зернышки риса, они помещаются в руке и их бесчестное количество. Но вот у литературных персонажей все всегда совершенно иначе. Как минимум, они живут «широкими масками», вся бытовая шелуха призвана замыливать глаз читателя, не дать ему пробиться к истинному смыслу. Нет, персонажи всенепременно растут, проходя сквозь арки, спускаются по лестнице ведущей вниз и используют иные вымышленные конструкции, лишь бы увлечь за собой читателя, не дать ему вынырнуть из вымышленного, не дать стянуть эту тонкую прозрачную пленку небывалого с уставших глаз.
В общем, я тогда понял, что дурить всех вокруг звучит для меня очень привлекательно, объявил об этом родителям. Маме идея не понравилась, отец был в бешенстве, но к выпуску из школы все как будто смирились, что их единственный сын безнадежный и его не возьмёт огонь быта, он прирожденный псих, и бороться с этим - потуга, не имеющая смысла. Я выкрасил свой ёжик на голове в белый цвет, надел черную водолазку, положил в задний карман узких брюк зажигалку за 13 рублей и возомнил себя частью этих привилегированных. Снял маленькую комнату в стареньком доме, мой дом обязательно должен был быть старым, чтобы меня окружали стены, видавшие сотни историй, слышавшие истерики и плач новорожденных. Всем этим я хотел окружить себя, сменив родительский хорошенький домик на тесноту и шум соседской жизни. Я курил у окна в своем черном свитере и напитывался, я учил себя быть наблюдательным, побольше молчать и поменьше говорить. Когда я впадал в это состояние, почему-то многие фиксировали меня в своей голове «человеком, предавшимся унынию», свою заботу выражали чем-то вроде: «Слыш, ты че приуныл-то?», но я не унывал.
Я стал записывающим устройством, мне хотелось видеть всю подноготную, цепляться за сияющие серебряные нити, как маленький паучок, чтобы сплести из них потом что-то невообразимое. Плести получалось только какое-то говно, конечно. В середине первого курса стало очевидно, что я не талантлив, а скорее склонен к графомании, ничего бы дельного из меня, конечно, не вышло. В этом не было «искры», по мнению преподавателей, зато, когда я напивался и приезжал к родителям, читал им свои литературные потуги вслух, мама плакала и говорила, что я очень талантлив, отец был сдержан в выражениях, но само его смирение было для меня большим результатом.
Учился я плохо, неохотно слушал теорию, потому был неумехой и на втором, и на третьем курсе. Заканчивать я уже не видел смысла, это тянуло из меня колоссальное количество жизненных сил. Я знакомился с людьми в барах и на остановках, менял компании, плавал маленькой рыбкой по аквариуму родного города, в общем-то просто сканировал эту жизнь. Сбил режим, писал только ночью, ел коренья (картошка и морковь, привезенная мне обеспокоенными родителями), засыпал под утро один, а иногда с большим неудовольствием находил себя в компании живой девочки, желающей затянуть меня в рутину, надеть петлю обязанностей на шею, присвоить и обозвать чем-нибудь вроде «милого», в общем жуть, от которой хотелось поскорее отмыться. Влюблялся всегда исключительно в корыстных целях, важно было пустить кровь, когда не на чем больше было паразитировать.
Периодически я отправлял рассказы в журналы, получал сухие отказы, а иногда и вовсе не получал ничего. Пробовал писать сценарии, а так как запрос на видеоконтент в мире рос, сценаристов было мало, даже самое откровенное говно брали в работу охотно. Платили мало, но мне хватало на квартиру и транспорт, на сигареты (хотя в конце месяца я чаще стрелял их у прохожих), на выпивку в дешевых барах и какие-нибудь не совсем уродливые вещи, дополняющие образ непризнанного гения. Моя жизнь стояла на месте, пока я погружался в детали продвижения чужих историй.
Каждый день я по десятку раз бегал вверх по лестнице ведущей вниз и оказывался на вершине блаженства. Я не был собой, я был обманщиком и это, вне всяких сомнений, было по мне.
