За пол часа до отправления закидывать последние вещи в потрепанный, но еще добротный рюкзак. В голове пусто, звеняще, я не почистила память на телефоне, но окунулась в ледяную прорубь паники, всегда настигающей у порога. Знаю, что скоро вернусь, что это метание сердца, размазать себя по дорогам, заклеймить метками на гугл-картах, меня так много – я в каждом углу, на каждой крыше, буду.
Машина застрянет в светофорных сетках, смеющихся над моими попытками- побегами, моросящий льдинками воздух и руки, поцелованные первым минусом, оставившим оттиски розовой помадой на костяшках. Чуть не бегом по переходу, у меня целая жизнь в запасе, но я каждый раз тороплюсь, как на эшафот.
Родные лица за толстыми стеклами на перроне, высокие красные кожаные кресла с плотной вышивкой в форме логотипа, первые неуверенные толчки, спущенный воздух, воздушные поцелуи. Стоит только закрыть глаза и все исчезнет за пару мгновений: пронесутся мимо дома и дворы, муравьиные тропы и крыши гаражей и торговые центры, тысячи близких жизней, с которыми не завязалась, но почти родня - за каждым оставленным окном панельки.
Я прощаюсь не касаясь, как будто это разлука навсегда и нужно напитаться любовью, напиться, как ледяной водой ночью на маленькой кухне. Плохо ловит связь, буквы на белом магнитом экране танцуют и никак не соединяются в смысл, я проплываю между строк, как стометровку в бассейне, изучая лица попутчиц, вслушиваясь в навязчивый разговор по телефону, происходящий на пару рядов дальше от меня. Под ногами пылится рюкзак, стопы вынырнули из черной кожи обуви. Поджимая колени поближе к груди, о чем-то мечтательно улыбаюсь.
Мне хорошо только в дороге, сохраняя все то, что рвет внутри, я бегу, поезда наращивают темп и каждый раз не врезаются, приветствуя друг друга гудками и тут же прощаясь. Я не могу уснуть, хоть и глотаю горькую таблетку, я все смотрю то на лес, то на ПГТ, возникающие вдруг – как сны после пробуждения, я практикую осознанные сновидения. Чужие черные то смотрят в меня, то слипаются, так же выбрав одну из не самых удобных поз, периодически складывая голову на свернутую куртку, как на мнимую подушку. Такая красивая, совсем другая, так я узнаю себя, находя каждый раз по тысячи отличий в образах, мелькающих перед глазами, я опять не попадаю ни по одному из пунктов, уступая всему миру во всем.
Неспособная больше держаться, дождавшись остановки, на которой соседка выйдет, уберу подлокотник между креслами, черной кошкой сложусь на двух сидениях. Пока по лицу будут скакать блики проносящихся фонарей, а рельсы будут фальшивить на скрипке, я усну.
Мне ничего не будет сниться, кто-то вечно будет выдергивать меня, эти лоскуты безвременья, в которое падаю и отчего-то снова пробуждаюсь, проверяю все ли на местах, и как старый пес накрываю голову лапой, чтобы снова попытаться задремать.
Чем ближе к точке назначения, тем чаще просыпаюсь, проверяя время на телефоне, и вглядываясь в окна – сюда ли?
Я бы ехала неделями, чтобы оставить в пути все, что копится за время статики. Я бы упивалась тревогой и изучением остановок, именами населенных пунктов, которые не вспомню уже через пару минут. Заварю чай, пронося стакан через узкий проход, глядя на чужой сон, буду отсчитывать минуты до прибытия.
Пять минут. Тамбур, холодное дыхание при-столичного города, пустой перрон. Пара выпрыгнувших из вагона людей, остальные не заметят потери, поезд заскрипит и продолжит путешествие уже без нас. Я останусь на площади, глядя на время и температуру, пряча руки в карманы куртки, пару минут подышать воздухом, продрогнув, двинуться в здание вокзала.
Я захожу внутрь, по углам разбросаны люди: цыганка напротив легла на сидения и спит, как я пыталась заснуть в поезде, странный дядька в драповой шляпе и потертой коричневой дубленке со своим другом беседуют о быте, хочется думать, что это старые педики. Ларек с едой закрыт откроется в семь, время доходило до пяти утра. Хотелось купить мятную жвачку, чтобы пробило нос, и тело могло проснуться. Вещи охраняет спящая цыганка, пока я подхожу к автомату с кофе - платить с карты нельзя, а у меня нет налички. Приходится уткнуть глаза в магнитный экран читалки, жадно впиваться в рассказы Алехина, завершающие третий то Рутины. Уже не вспомню, что слушала, но скорее всего это были "запястья". Мне спокойно, все как говорит мой нынешний кумир - музыка больше медитативна, я не замечаю, как буквы сливаются в строки, как приходит Женя.
В черном пуховике, в котором мы гуляли по Москве прошлой зимой, в серой шапке, расплывающаяся в улыбке, еще немного сонная.
Считаю истинным героизмом подъем в такую рань ради кого-то, хотела добраться сама на такси, но все сложилось как нельзя лучше. Мы обнялись, она повела меня через узкий светлый коридор, вокзал кажется старым, но списанные московские деревянные скамейки и искусственная зелень возвращают в настоящее время. Потолок низкий и свет холодный, как в морге.
Мы выходим на улицу, как-будто теплеет, влажно. В машине нас ждет Дима. Первое, что я сказала ему после приветствия, что он похож на Гомера Симпсона, прикрепленного на приборной панели машины. В машине пыльно, но просторно, мы едем по ночному городу, я пытаюсь понять, кто я в этих обстоятельствах. Кажется, я даже шутила что-то по пути к дому. Рязань показалась замаскировавшейся Пензой, как-будто все это я уже видела, а может, в голове смешались все дороги, по которым когда-то ходила.
Дом завернулся улиткой, во дворе припаркованы машины и еще темно. Бросив машину у самого подъезда, мы зашли внутрь - тепло, приятная зеленая краска и побелка на стенах, лифт, на стенах которого хранятся чьи-то реликвии - многочисленные магниты. Есть и Кипр и удача, кому что. На потолке приклеенные части пазла, я смеюсь, что это на случай застревания в лифте - когда я волнуюсь, всегда шучу пошловато или черно, чаще неловко, но именно моя неловкость кажется другим забавной.
Мы пьем кофе и встречаем день, Дима расстреливает ворон из лазерной указки, счастливые лица смотрят с фотографий, закрепленных на гирлянде, кажется, это то, чего я так давно не видела в своих дня - тихого счастья, мимолетных поцелуев, которые стараюсь игнорировать, но свечусь изнутри от огня искренней радости. Так выглядит жизнь. Почему-то острее всего я чувствую ее наблюдая, забираясь куда-то подальше из привычных обстоятельств.
Завтрак в Макдональдсе, мы правда похожи на семью, где я - безумный ребенок, мне кажется, что я должна постоянно реагировать и что-то говорить, веселить и не пропадать. Мы едим вишневые пирожки съехав с моста, уткнувшись в бетонный блок, загораживающий дорогу к свалке. Свалка, по словам моих спутников, образовалась тут недавно, раньше был красивый вид и граффити.
Мост через Оку, как оказалось позже, у него был юбилей, но мы не поздравили. Просто проехали, Ока показалась мне крошечной, я ожидала увидеть тот же разлив, что и на въезде в Жигулевск, где стоит моя очаровательная ГЭС.
Масштаб сооружений завораживает - как люди способны выдумать такие вещи, как они могут быть озадачены чем-то настолько далеким от них самих? Разве я, хоть раз в своей жизни думала о чем-нибудь настолько масштабном или великом? Наверное, это дано не всем.
На парковке у загородного клуба мало места, хотя только восемь утра. Здесь есть и гостиница, и ресторан, милые домики треугольного сечения, мало удобные, но довольно привлекательные для памятных фото. На входе продают веники и тампоны «Анна», сплошной детский купальник с лебедем. Это почему-то кажется мне забавным, может, я все еще тревожусь или недосып дает о себе знать. Парная, где тепло и дышится теплом от камней.
Классический отдых взрослых людей - шесть, кажется, видов бань, детский бассейн внутри, шезлонги (кто на них лежит?!), и царь этого места - большой открытый бассейн. Он тёплый, с неба немного снежит, валит пар от поверхности воды, голова мерзнет, но тепло. Нет дорожек и каких-либо ограничений, мало кто проснулся, поэтому нам предоставлена большая свобода для творчества. Удалось даже проплыть бассейн поперёк, без остановки, немного размять плечи. После нескольких заходов в баню, мы выждали момент, чтобы занять бочку, стоящую чуть подальше бассейна, в окружении деревьев. Добежать до нее пришлось голыми ногами, тело схватывал холодный воздух.
Хотелось смотреть на все вокруг, на каждое проявление природы, людей, плескающихся в бассейне поодаль и неба, застрявшего на верхушке сосен. Если разговор и велся, то вялый, но ровно до тех пор, пока нашими соседями не стала старуха с дочерью. Дочери около двенадцати, хороший ребенок со спокойным, не пытливым взглядом, пока ее мать несла ахинею на тему революций, эмиграции, Греции, в которой ей удалось пожить и (о Боги), даже моей Пензе, девочка нехотя слушала и дополняла рассказ матери о тысяче и одном историческом месте в Рязани.
Кого-то из ее знакомых звали в Канаду, он страшно богатый, но остался. Вопрос, выстрелами звучащий через каждую утвердительную фразу:
А дальше что?
Вот переедешь ты, будешь жить в пригороде - «а дальше что?». Ее компания стала изрядно поднадоедать, хоть я и питаю нежность к подобным сумасшедшим, в то утро я была в духе слушать и почти не сопротивляться ахинее. Жизнь других людей, рассказанная ими, уже выглядит как рассказ, как отдельный мир, мало имеющий общего с реальностью. И вот я сижу в бочке, стенки которой корродируют и сбрасывают пленочную кожу, и где-то глубоко внутри эхом звенит «а дальше что?». Ну сбежала ты, спряталась тут, за образом беззаботного ребёнка, жадно глотая воздух свободы, ведешь беседы с сумасшедшей, докучаешь встречающей стороне, но ты ведь прекрасно знаешь, что вернешься обратно и «дальше» все будет как всегда, будто этих минут и вовсе не было. Эта безнадежная попытка «пожить» скоротечна, а на смену ей придет тяжелое осознание, что твоя жизнь разительно отличается от того, что ты рассказываешь кому-то в бочке.
К нам присоединились мамашка с двумя детьми, стало тесновато, «мать» выбрала претензионный тон, в ответ на который старуха что-то высокопарно съязвила, наблюдать эту картину стало попросту неприятно, и вскоре мы оставили детей и мать одних.
На территории я ищу шишки, соблюдая нашу старую традицию, всегда нужно привезти с собой часть места, как-будто украсть этот воздух и время, запаковать его в маленький символ, который ничего не значит для большинства людей. Нахожу странный гриб, мы с Женей наблюдаем за отдыхающими, вяло выползающими из гостиницы. Отдыхать всегда хорошо.
В некотором царстве есть где оставить машину и пройтись. Нас встречает тот же сосновый лес, милые, но разрозненные объекты, огромные жестяные грибы и животные. За двести рублей перед нами поочерёдно испражнились пони и лошадь, притворялись одноногими фазаны, кролики перескакивали друг через друга. Замёрзла, недосып крепчал. Казалось, что усну прямо в машине, пока ехали к магазину.
Дима, как самый святой человек, пустивший меня в свой дом пожить, решил накормить нас чем-то интересным, выбор пал на лангустины. Мы ходили по метро, я почему-то остаточно люблю этот магазин, хотя в нем никогда не происходило знаковых событий. Четыре вида газировки, джин, рыба и лангустины - взрослые дети, дорвавшиеся до товаров в магазине без присмотра родителей.
День разделился на двое, когда я проснулась Дима играл в компьютер на балконе, Женечка еще спала. Позволила себе время за телефоном, хоть и порицаю себя за эту зависимость - очень важно не сидеть за экраном дольше трёх часов в день. От этого только сильнее трясутся руки, обновление одной и той же страницы без конца приводят к пред-истеричному состоянию. Вкусно пахло ужином, я ничем не помогала, но, кажется, в этом не было проблемы. Мне нравилось думать, что это ответственные взрослые, что я могу побыть в теле ребенка, которого кормят, о котором заботятся.
Я лежу на кровати в Алининой комнате, в изголовье стоит шкаф. Я отошла от обморока, в который упала случайно в океанариуме, изрядно перепугав ее и родителей. Под тяжелым одеялом тепло, но меня трясет озноб. Заметив, что я проснулась, мама и Алина обсуждают со мной произошедшее, очень обеспокоены, говорят, что имеет смысл поменять билет и уехать, когда точно буду чувствовать себя хорошо. Я вежливо отказываюсь, думая только о том, что как дворняжка, мечтаю остаться у нее навсегда. В экране компьютера отражается мое изнеможенное лицо, на той стороне родители что-то празднуют. Мама весела, говорит, что не случилось ничего страшного, краем глаза я вижу, как округляются глаза Алининой мамы. Я киваю и хочу поскорее закончить разговор, чтобы он не дай бог не перешел в русло «самая бедная и несчастная». Мне тепло утыкаться в родное плечо. Мне важно чувствовать себя под защитой, близость с кем-то взрослым, когда я не в состоянии больше быть им для себя.
На следующее утро мы вяло собираемся в город. Завтракаем вместе, потом Дима уезжает по делам, а мы как-будто еще спим, но уже с открытыми глазами. Мне нравится никуда не спешить. Думаю, тебе смешно будет это слышать.
В городе не так холодно, как могло бы быть, нравится дышать этим воздухом, нравится наблюдать за тем, как ответственно Женя подошла к вопросу моего окультуривания. Она расставила точки в 2gis, с удовольствием рассказывала о своем городе, мне кажется, она такой же патриот, как и я. Мы прогуливаемся от драм театра до небольшого парка, пройдя мимо статуи Павлова (в Рязани родился не только Есенин!), отыскивая бронзовые грибы, ставшие забавной особенностью города. Мне нравится, с какой любовь натерт нос у грибов - если бы только они действительно умели осуществлять желания, я бы стерла ладони в кровь.
Красивый резной фасад в богатом винним цвете, с белыми наличниками, в старом здании проводят народные выставки, но входа мы так и не нашли, только как бездомные заглядывали в мутные от пыли окна. За домом импровизированная сцена, пустые ряды лавок - моих невидимых зрителей, здесь - на родине одного из самых знаменитых Серёж, я читаю Маяковского - первое, что пришло на ум.
Мы вкусно едим, я наслаждаюсь эстетикой места и не слежу за манерами, все пуская на самотек. Уютно, уютно, боже, как же хорошо сбегать! Мы ходим по городу, перемещаясь от точки к точке: торговые ряды, белая церковь с иконами почерневшими от времени, училище ВДВ - как же кричат эти молодые мужчины!, дом «яйцо», Мюнстерская, Почтовая.
Китайский ресторанчик, который с самого порога одаривает богатым букетом запахов, коробки из под обуви на подоконниках, низкие потолки и прозрачные силиконовые полоски, отделяющие зеленую кухню от погруженного в полумрак красного зала. В подворотне спряталось знаковое место, сразу после открытой двери вырезанная из фанеры реплика на работу Кандинского, чёрная лестничная клетка, со старыми скользкими ступенями, наверняка здесь когда-то жили зажиточные люди, а сегодня трескаются стены и потолок, на белых стенах висят фотографии моста через Оку.
Кудрявый мальчик не мешает нам смотреть, только встречает на пороге, доброжелательно предлагает раздеться, и хоть мы и остаёмся почти одни, хочется говорит шепотом, как-будто все что нас окружает гораздо священнее, чем в храмах.
Искусство или его попытки всегда выглядят честнее, когда за это не берут деньги, когда это делается чистыми помыслами, искренней любовью. Только эти порывы могут превратить пространство, даже самое заурядное, в место силы, точку притяжения.
Раньше мне казалось, что я еду в Москву только за этим. Поэтому и потащила Женю туда, хотя мы могли бы провести день в кровати, устав от прогулок и плотного контакта. Я была уверена, что напитаюсь там снова, как-то бывало не раз, уткну глаза в большие полотна, или пройдусь по местам, где еще не была раньше. Не удалось. Москва была серой и грубой, апогеем усталости, загнанности и ощущения неотвратимости возвращения.
Спустя время злюсь не на ГЭС, а на этот загноившийся нарыв, вдруг вскрывшийся, все напряжение, вся усталость предыдущих дней вылилась пятиминутным ядовитым монологом, который вызвал цепную реакцию. Потерять Женю показалось самым страшным из всего, что могло произойти в Москве, я была готова просидеть хоть весь день в Макдональдсе или проходить часами в книжном, лишь бы она не злилась на меня.
Пристыженная и пришибленная, я еще острее полюбила ее, еще сильнее наполнилась благодарностью. Как говорит мама, я тяжелый человек - не каждый меня выдержит. Вряд ли это звучало хоть раз комплиментом, скорее заставляло стыдиться своих проявлений среди людей. До сих пор они учат меня играть в игры, претворяться кем-то другим. Как-будто тому человеку, который сформировался за эти годы нет место среди людей. Они противоречат себе - ведь одна из главных их заповедей - быть честной, больше не в чести. Хочу и буду. Хочу и буду честной, грубой, большой и маленькой, буду убегать и прятаться, буду кидаться в объятья, и тут же закрывать лицо руками и прижимать к грудь колени.
Я хочу быть самобытной, быть, а не казаться, как делает это Мюнстерская с нарисованными на штукатурке пародиями камней.
Хочу быть и это уже большое желание.
В Рязани жила. Спасибо.
