Сидел на подоконнике, ковырял бычком в стеклянной пепельнице, чье дно слилось воедино с остатками табака. По квартире ходили люди, тусклый сизый свет заливал пространство, было зябко и чрезмерно одиноко во всей этой постановочной дружелюбности. Я готовился доделывать работу, с ней всегда голова трезвела и становилась чище. Нужно было лишь немного поуговаривать себя не откладывать дела в дальний ящик, скоро должна была вернуться Марго и уж тогда точно не будет времени ни для одного дела.
Тяготили люди и раскалывалась голова. Пара страниц минует, но стоит приняться за новую, как буквы рассыпались, с трудом улавливался смысл и страшно тянуло в сон. Взгляд то и дело бросался в окно, хотелось быть не здесь, не собой, но кем и где сформулировать было сложно. Закрыв крышку ноутбука, поправил шапку на затылке и слез с насиженного места, как раз, когда зашел Толик.
⁃ Свинчиваешь? - строчил он, расчехляя новенькую пачку парламента и подходя к главному Гришиному сожителю - ежу из бычков.
⁃ Да, надо пройтись, - сняв со стула черное драповое пальто, я отряхнул его от пепла, - надо взять что-то?
⁃ Да вроде заказали, - вяло сказал курящий, почти не обращая на меня внимания.
Вышел. Город жил, кишел, как развороченный муравейник, вокруг своей оси крутилась планета, колеса, чужие голоса у уха, кричащие неразборчивые фразы в пустоту. Время было между семью и восьмью - мое самое уязвимое время, когда хочется забиться в угол или бежать без цели, быть одному и кидаться в объятья прохожим, молить о помощи и плевать в протянутые руки. Загорались огни, будоражили ещё сильнее, денег хватило бы разве что на большой раф без добавок, но я чувствовал, что это обман мозга - дешевые дофамины, потрать-купи-потрать.
Я слонялся по улицам, дошел до Невского, там играла музыка и все было украшено к праздникам, было дико от осознания, что прошел еще один бесполезный год. Тише! Сигналит машина, я не заметил, когда светофор сменил цвет на запрещающий. Водитель гонит свою бричку дальше и скрывается за поворотом, а я даже на расстоянии ощущаю его проклятия.
Так вот, на чем остановился. Два крупных сериала, с десяток бездарнейших реклам, столько же вечеров в театре с друзьями, где больше пили, чем работали. Марго, которая писала о своем, делая из нашего диалога хранилище своих мыслей на тему, интересовавшаяся моим кругом больше, чем мной. Да и что там, оно было на руку, узнай она о моем занудстве, о третьем цикле таблеток, подаренных знакомой от чистого сердца, о слезах в ванной, о том, почему рассечена бровь (случайно подрался в баре и проиграл), она бы ушла и забрала даже этот бесполезный треп, который заставлял меня время от времени чувствовать себя живым. Слов во мне не было. Я исписался, изнервничался, стерся, а точащих меня событий не случалось. Сел в Екатерининском сквере и долго пытался поймать фокус.
В моей жизни было все. К черту безденежье, меня всегда могли накормить друзья или небезразличные дамы, на крайний случай можно было наскрести денег и поехать домой к маминому борщу. И тусовки, и много тупой работы, много звонков от банков, много мест для ночлега, и мест, где можно было выпить. Но все это не имело никакой ценности, не приободряло, не заставляло двигаться. Даже недавняя новость о том, что мой цикл заметок попал в журнал, подписанный контракт были лишь атрибутикой. Я был бессмыслен и пуст, толку от меня не было.
На лавку ко мне подсел дедушка, бурчал, что курю в общественном месте и куда смотрят стражи порядка. Мне хотелось ответить что-то злое, но вдруг я ощутил едкую зависть - он был в разы старше меня, да и вряд ли принёс больше пользы, но все-таки умудрился дотянуть до своих лет, так и не смириться со своей ничтожностью и продолжать поучать других, надеяться на порядок в мире. Затушив сигарету, у которой еще оставалось пара тяжек, я посмотрел на него внимательно, изучающе, воображая себя учеником художественной академии. Каждая морщина на лице была историей об улыбках и горестях, о смятой подушке, о прожитых днях. Жизнь не скупиться оставлять на нас следы, мы же редко можем сделать что-то достаточно значимое, чтобы оставить сред на ней.
Может, потому я и выбрал когда-то литературу в одном из ее гнусных проявлений? В надежде стать однажды цитируемым кем-то, сидящим на лавочке, находящимся в тупике. Просто всплыть удачной строкой, подобрать такие шифры, такие сочетания ритма слогов, чтобы дать человеку надежду в миг сомнения. Или заставить творить что-то, на что сам никогда не был способен, а если и был, то только по средствам воображения. Заставить признаться кому-то в нежности моими словами, потому что сам был лишен возможности прожить это до конца, понять, как губительна длительность. Хотел быть кому-то другом, несмотря на разницу во времени, как моими были Кафка или Лимонов. Хотел рассказывать истории о людях, которых никогда не было, чтобы перестать бояться быть одним из них, разрешить себе стать неподходящим к общей картине пазлом.
С другой стороны, подсела школьница, упорно набирающая сообщение на телефоне, подрагивая уголками губ. Тут тоже стало тесно. Порыжели костяшки, откашлявшись я встал и направился к дому.
В наушниках заунывно читают Чехова. Ощущение собственной болезненности, странности накатывало ознобом. Кутался в пальто, но оно не спасало от холода, промерзал изнутри, покрывался инеем. В этом состоянии все служит вдохновением, но пальцы дрожат, как у моего соседа по лавке.
Возвращался домой подпитый, сам не помню, где и с кем пил, зато отлично помнил, что слушал что-то о философии поколений на ночь, спрятав голову под одеяло, в тщетных попытках согреться. Нужно было уснуть, чтобы поскорее настало бесполезное завтра, чтобы поскорее настала весна и мир ожил, чтобы поскорее со мной случилось то, для чего я был задуман.
Ведь даже звезды, по заверениям поэта, не зажигают просто так.
