Режиссерский дебют известного якутского продюсера Марианны Сиэгэн стал самой кассовой якутской картиной, побив рекорд «Айты» (фильм Степана Бурнашева успел собрать в российских кинотеатрах 26 млн рублей, до того как его запретил Роскомнадзор). «Карина» основана на реальных событиях. В июле 2014 года четырехлетняя Карина Чикитова заблудилась в тайге, операция по ее спасению продолжалась 12 дней, и, когда никто уже не надеялся найти ребенка в живых, ее обнаружили в поле с высокой травой. Сейчас Карине 14 лет, она учится в балетной школе и ничего не помнит об этом случае.
Константин Шавловский поговорил с Марианной Сиэгэн о том, почему «Карина» стала абсолютным лидером республиканского проката, о том, как работать с реальной историей и какое будущее ждет якутское кино.
Десять лет назад история Карины Чикитовой стала международной сенсацией, и фильм о ней просто не мог не появиться. С большой вероятностью он должен был стать рекордсменом локального проекта: в Республике Саха фильмы местного производства неоднократно обходили в прокате голливудские, а теперь и российские блокбастеры. Картина Марианны Сиэгэн с документальной точностью воспроизводит хронику поисков девочки. Творческая группа работала с документами следствия и много общалась с очевидцами, спасателями и волонтерами поисковой группы.
Драматургически выстроить повествование на таком материале, очевидно, непросто, поскольку весь сюжет пересказывается в одном предложении: девочка потерялась, девочку нашли. Поэтому за саспенс здесь отвечает, с одной стороны, следователь, который полфильма подозревает семью Карины в сокрытии преступления, а с другой — сами приключения Карины в тайге (змеи, обрывы, болота). Якутская природа является полноправной героиней этой истории. И, конечно же, саспенс создается ожиданием неизбежной встречи человеческого детеныша с хозяином тайги — медведем. Режиссер аккуратно расставила по таймлайну хоррор-элементы этого приключения, которые не позволят зрителям заскучать — за Карину и ее спутницу, собачку Найду, становится по-настоящему страшно. Ну и конечно же, драматургию во многом вытягивает фактура: на детей и собак, как известно, можно смотреть вечно.
Снявшая «Карину» Марианна Сиэгэн — пионерка якутской киноиндустрии. Спродюсированный ее компанией «Мой убийца» Костаса Марсана в 2016 году стал первым фильмом из Республики Саха, попавшим в федеральный прокат. Этом году Марианна готовит к выпуску еще один фильм — жестокое фэнтези по мотивам якутского народного эпоса Олонхо.
— В Якутии «Карину» посмотрело 120 тысяч с лишним человек. Насколько это большая цифра?
— По якутским меркам это очень много. Считайте сами, учитывая, что этнических якутов во всем мире 450 тысяч человек, и в Республике Саха из них проживает около 400 тысяч, но при этом, конечно, не у всех есть доступ к кинотеатрам.
Насколько «Карина» была нужна Якутии как кино, которое побьет все рекорды, я знала сразу, но ошибалась в прогнозе — думала, что фильм соберет около 40 млн рублей, а мы уже перешагнули этот барьер. И люди все еще ходят, в выходные билетов не достать.
— Почему вы с самого начала знали, что история Карины Чикитовой станет хитом?
— Вообще-то, это первый в мире случай, когда настолько маленький ребенок жил один в тайге целых 12 дней и выжил. Эта история вышла далеко за пределы Якутии, например пару лет назад в Южной Америке написали огромный мурал, посвященный Карине. За ее историей следил весь мир, и, конечно, в Якутии все были прикованы к новостям, СМИ ежечасно обновляли информацию. И этот фильм у нас ждали.
— Когда и как вы решили его снимать? Когда в 2014-м скроллили ленту новостей?
— Когда эта история произошла, мы в очередной раз переписывали сценарий фильма «Мой убийца». И, когда девочку нашли живой, помню, как я сказала, что это кино и кто-то должен его снять. Не думала, что это буду я! А когда в 2019 году я работала над своим большим фэнтезийным проектом, который тоже должен выйти в этом году, мы познакомились с Альбиной Черепановой, уполномоченным попечителем Карины Чикитовой. Карина называет ее «моя вторая мама». И Альбина, посмотрев, как я работаю, вызвала меня на разговор. Она сказала, что за эти годы к ней поступало множество обращений от российских и, в частности, якутских кинематографистов, которые хотели снять историю Карины, но она всем отказывала. И предложила мне подумать об этой истории. Это было лестно. Но только после встречи с Кариной я поняла, что да, я сниму это кино.
— Драматургически фильм о спасении Карины сложный: сюжет заранее всем известен, и основное время занимают бесплодные поиски. Чем наполнить полтора часа, чтобы зрителю не было скучно?
— Скажу сразу, что сценарий изначально был другим. В нем история была рассказана последовательно, с первого по двенадцатый день. Когда мы его читали, вроде как все было очень неплохо. Но, когда мы с режиссером монтажа Камилой Сафиной посмотрели сборку по этому сценарию, я поняла, что все это никуда не годится. Фильм был действительно очень скучным. В результате я вырезала, наверное, больше 20 минут, а версий монтажа у нас было, наверное, больше пятнадцати. И в итоге я пришла к тому, что поиски девочки и ее жизнь в тайге не должны совпадать по дням. Когда мы отошли от линейности, в истории появился объем.
— Не было соблазна уйти в историю по мотивам, добавить в нее фантазийных или каких-то фантастических элементов?
— Я считаю, что к таким историям нужно подходить очень аккуратно, особенно когда все герои живы и ты знаешь, что они будут смотреть твой фильм. Мы всё сверяли с очевидцами, спасателями, полицейскими. Даже те истории, которые спасатели в фильме рассказывают у костра, взяты из реальной жизни. Они приключились с прототипом главного героя-спасателя. Но все, что касается приключений Карины в тайге, — это, конечно, наша фантазия. Потому что девочка ничего не помнит, и никто из специалистов не может сказать, как же она на самом деле выжила. В этой части фильма мы позволили себе посмотреть на окружающий мир взглядом ребенка. Но в остальном мы не отходили от документальности, потому что это история живых людей, с которой мне хотелось обойтись деликатно и бережно.
— Вы общались с самой Кариной и с ее родителями до съемок?
— Девочка ничего не помнит, так что нам для истории это бы никак не помогло. Хотя после просмотра Карина сказала, что да, все ровно так же было, когда ее нашли и понесли к маме. Но, мне кажется, она тоже помнит этот момент, скорее, по рассказам очевидцев. А сама история ее приключений в тайге заблокирована в ее памяти, у нее самой нет к ней доступа. Думаю, что это большая травма, и еще поэтому мы не пытались из нее что-то вытащить. Я не хотела травмировать ребенка.
— А родители?
— Ее родители — простые деревенские люди, они живут очень далеко от Якутска. Дедушка, кстати, уже умер. Там не все благополучно, скажем так, но я постаралась оставить проблемы семьи Карины за кадром. Многие в Якутии боялись, что я сниму фильм, похожий, например, на «Пугало», потому что якутская деревня не пастораль. Но мне не хотелось показывать чернуху, это вообще не мой стиль. И я, конечно, думала о том, как Карина будет смотреть этот фильм и чего ей совсем не захочется в нем увидеть.
Моя Карина — это героиня, обделенная любовью. Это одинокий ребенок, который живет в своем мире и который выживает благодаря своей фантазии и жажде жизни. Ее лучший друг — это собачка Найда, щенок, то есть, по сути, тоже ребенок, как и она. Причем собака даже не ее, а соседская. Многие, кстати, думали, что в «Карине» будет большой акцент на собаке. Но вся беда в том, что Найда, на самом деле, бросила девочку в тайге умирать. По психологии животных, когда человек ослабевает, собака оставляет его и уходит выживать одна.
— В мировом кино довольно много фильмов, которые показывают мир глазами маленького ребенка. У вас были какие-то референсы?
— В первую очередь это не кино, а роман Стивена Кинга «Девочка, которая любила Тома Гордона». Правда, там героине все-таки 9 лет, она постарше, но она тоже потерялась в лесу. Потом «Мост в Терабитию» — мне очень нравится этот фильм. Это такая крепкая драма, в которой дети уходят в придуманный ими мир. И, наверное, «Страна приливов».
— Сейчас «Карина» соседствует в прокате с фильмами «Сто лет тому вперед» и «Летучий корабль», и не секрет, что в российском кино главным жанром является сказка. Вы уже несколько лет делаете якутскую сказку — «Легенды страны Олонхо». Можете рассказать об этом кино?
— Да, только у фильма сейчас другое название — Legend of the Snow Warriors. А русского пока еще нет. И это даже не сказка. Думаю, в лучшем случае это будет 16+, а скорее всего, даже больше. Потому что в этом фильме много жести. Его тоже, как и «Карину», делали одни женщины, это очень жесткое кино с элементами фэнтези. Мы очень сильно вдохновлялись якутским эпосом Олонхо, и актеры у нас говорят на литературном якутском языке. Это огромный многосоставной проект, который я снимаю с 2019 года и на который пришлись и ковид, и санкции. Я думаю, когда он доберется до проката, то побьет рекорды «Карины». А если по референсам брать, то это будет «Игра престолов» и где-то «Властелин колец», только с графикой получше. Потому что и там, и там графика, по-моему, не очень хорошая.
— Экранизировать якутский эпос Олонхо мечтают, по-моему, все якутские кинематографисты. Как так получилось, что за все эти годы никто, кроме вас, так к нему и не подступился?
— Это просто очень дорого и сложно, не в последнюю очередь из-за графики. Мы снимаем с 2019 года, и, кстати, то, что производство так затянулось, сыграло в некотором смысле нам на руку. Потому что каждый месяц выходит какой-нибудь новый софт. Например, если я два года тому назад покупала кровь пяти или семи видов, то сейчас она вся уже лежит в бесплатном доступе. У меня нет денег на CG-продюсера, так что я сама занимаюсь графикой, и это, поверьте, даже круче, чем съемки. Ты видишь, как технологии идут бок о бок с тобой и твоими идеями, где-то их опережая и подсказывая тебе нестандартные решения. Так что я поняла, что в будущем вообще хочу снимать анимационное кино.
— Кстати, мне всегда казалось, что идеальное медиа для эпоса Олонхо — это аниме.
— Согласна, это может получиться интересно! У меня вот сейчас есть идеи трех полнометражных анимационных фильмов. Причем там будет не только Олонхо, там будут смешаны все легенды Якутии.
— При работе с такой сакральной историей, как эпос Олонхо, не было ли у вас столкновения с каким-то мистическим опытом?
— Постоянно. И хочешь не хочешь, но начинаешь верить. В этом фильме по сюжету идет война двух миров, Нижнего и Верхнего, и мне самой сейчас кажется, что эти миры выбрали этот фильм, чтобы заявить миру о своем существовании. Так мне сказали наши шаманы. Но, я думаю, про это отдельно надо поговорить, когда он выйдет.
— Раньше мне казалось, что якутское кино — это своего рода мужской клуб. Во всяком случае, в первых рядах были имена мужчин: Владимир Мункуев, Дмитрий Давыдов, Костас Марсан, Степан Бурнашев. Сейчас из тени стали выходить женские имена, и их становится все больше. Чем женский взгляд отличается в якутском кино от мужского?
— Я думаю, что они отличаются, может быть, социальной заряженностью. Если бы, например, «Карину» снимал Дима Давыдов или Стёпа Бурнашев, это были бы совсем другие истории. Но у нас вообще-то есть и женщины-режиссеры, которые снимают довольно жесткое социальное кино. Например, Марина Калинина, режиссер фильма «Сэмэнчик», который тоже я продюсировала. Это настолько тяжелая история, что некоторые зрители даже не выдерживали и выходили из зала. Там фильм, кстати, тоже основан на реальных событиях; это кино про мальчика, который погиб из-за буллинга в школе. А сейчас, когда я показываю свой фэнтези-фильм иностранным дистрибьюторам, они поражаются, что эту историю сняли женщины, настолько в ней много жестокости. Я считаю, что гендерные стереотипы в кино нужно ломать: «Я женщина, я это не сниму». Нет, ты все можешь, если захочешь.
— В 2016 году «Мой убийца» стал первым якутским фильмом, который прорвал блокаду российского проката. До этого якутские фильмы выходили только в кинотеатрах Республики Саха. Как изменилось за эти годы место якутского кино в российской киноиндустрии?
— Всю кассу делает Якутия, доля сборов в остальной России — 5–7%. Исключений я не знаю. Якутское кино можно увидеть на российских стримингах, что, безусловно, очень радует. Но рассчитывать якутским режиссерам и продюсерам — как до выхода в федеральный прокат, так и после — приходится в основном на своего зрителя.
— Но видимость якутского кино за эти годы стала намного больше: это и призы на российских фестивалях, и внимание прессы. Как вы считаете, эта видимость помогла развиваться или, наоборот, помешала, обратив на него ненужное внимание федеральных властей?
— Если честно, то, скорее всего, второе. Я, например, в российских фестивалях не участвую с 2017 года, потому что они никак не помогают продвижению фильмов к зрителям. Зато мы видим, что сейчас к якутскому кино действительно обращено пристальное внимание, на нем стоит такой теневой блок, когда каждое прокатное удостоверение получается с большим трудом.
— Нужны ли вообще якутскому кино государственные деньги, как вам кажется? Не теряет ли оно от этого самобытность, ведь уже фактически запрещены «Нуучча» и «Айта», и эти запреты — следствие видимости?
— Я не могу говорить за всех, потому что ребятам, конечно, хочется снимать хорошие истории за хорошие деньги. Вот до этого вы задали вопрос: почему никто у нас не осмелился снять Олонхо? Все дело в деньгах, конечно же. Собирая кассу в Якутии, можно бесконечно снимать фильмы наподобие всех, которые у нас и выходят. Это довольно бедная жанровая палитра, разнообразия почти нет, потому что не хватает финансирования. Только недавно стали выдавать субсидии наши республиканские власти, мы очень много сил и времени потратили, чтобы убедить их в этом, и если бы эта помощь пришла лет десять назад, то развитие пошло бы быстрее. Но это совсем небольшая помощь, для полноценного существования индустрии ее недостаточно, и платить за нее независимостью, по-моему, не стоит. А истории с запретами — это что-то, по-моему, просто ненормальное. Фильм «Нуучча» — прекрасное кино, его снимал мой друг Владимир Мункуев. Мне очень жаль, что зрители его так и не увидели. В фильме «Айта» Стёпа Бурнашов даже, наоборот, по-моему, какой-то реверанс сделал в сторону русского персонажа. Говорить о шовинизме или чем-то таком применительно к нему — это просто дико. Искусство должно говорить на сложные темы и не должно подвергаться цензуре, иначе оно умрет, превратится в серость. Но все это в общем-то азбучные истины.
— Есть ли у вас свой ответ на вопрос, в чем секрет любви якутского зрителя к якутскому кино, которое, в общем, и обеспечивает существование этой индустрии? И почему в Бурятии или Калмыкии никакого кинематографического бума, подобного якутскому, нет?
— Наша сила — это наши зрители. Я не волновалась нигде и никогда так, как волновалась, когда я выпускала сейчас «Карину» в Якутии. Это самый строгий и в то же время самый любящий зритель. Это как маме кино показать. А секрет, я думаю, в языке. Потому что якутский язык очень сильный и очень древний. Благодаря тому, что наш народ не потерял свой язык и говорит на нем, якутское кино и развивается. Потому что в других регионах, которые вы упомянули, кино если и снимается, то в основном на русском языке.
— Я слышал версию о том, что развитию якутского кино еще очень способствовал Саха-театр. Актеры, выучившиеся в Москве, возвращались в Якутию, потому что в европейской части России ни в кино, ни в театре для них просто не было ролей.
— Нет, я не знаю о такой версии. В фильме «Карина», кстати, у нас всего пять актеров с профильным образованием. Потому что я не смогла найти, например, актрису на роль бабушки. То же самое с девочкой, понятное дело. А Мария Кычкина, которая играла мать Карины, в возрасте девяти лет сыграла у Алексея Балабанова в фильме «Река». И «Карина» — ее вторая работа. Она сама окончила МГУ, занимается бизнесом и, тем не менее, пришла на пробы к другому моему фильму. Я тогда ее приметила, а сейчас сняла.
— Еще одна версия как раз связана с именем Алексея Балабанова и его «Рекой», хотя и не все с этим согласны. Например, Дима Давыдов в интервью говорил, что уважает режиссера Балабанова, но не считает, что он как-то повлиял на якутское кино. А как вам кажется?
— Я считаю, что роль Балабанова, конечно, велика. Он очень вдохновлялся Якутией, и я думаю, что многим он ее открыл. А его супруга Надежда Васильева до сих пор поддерживает связь с кинематографистами, которые работали с Балабановым. То, что у него снимался в двух фильмах Михаил Скрябин, причем в «Кочегаре» в главной роли, тоже сделало очень многое для популяризации Якутии и якутского кино. Якутия же небольшая, и когда якутский актер снялся у Балабанова, то это была сенсация. Так что мне кажется, что Балабанов повлиял на интерес к Якутии точно.
— Сейчас многие якутские кинематографисты уехали из Якутии — кто-то в Москву, кто-то занимается международными проектами. Какое вы видите будущее для якутского кинематографа, который все-таки очень связан и с якутским зрителем, и еще больше с якутской землей?
— Неважно, где я нахожусь, я могу снимать только истории, которые будут связаны с Якутией. Это могут быть мультипликационные фильмы, это могут быть истории, даже локально снятые не в Якутии, но там будут работать огромное количество моих ребят из Якутии. То есть в них все равно будут наши почерк, дыхание, имя. А для того, чтобы якутское кино дальше развивалось, ему нужна поддержка, нужны деньги и свобода. Если тенденция к тому, чтобы запрещать якутское кино, лишать его зрителя, сохранится, то якутское кино умрет, не успев толком родиться. У нас есть столько историй, которые мы хотим рассказать миру, и нам, конечно, нужно, чтобы нам, по крайней мере, не мешали.
Автор: Константин Шавловский
