Рассказ.
Собрался. Всё на месте, всё проверено. К выходу надо готовиться тщательно, чтобы потом ни о чем не жалеть.
Ещё раз оглядел себя. Так, вроде, всё путём: ничего синего или желтого по оплошности не надето и не поддето.
Ага, а сумка? Ну и что что одноцветно синяя. Вон же – как будто кто глаза пеленой застлал - прямо наискосок стоит дом, окрашенный в желтое. Ну-ка кто-нибудь заснимет на его фоне и пошлет фотографию куда надо. А там где надо, небось, не зря свой хлеб едят и водкой «Столичная» запивают. Отведут куда надо – и уж точно не для того, чтобы ты выпил вместе с ними.
Можно, конечно, этот дом обойти: не барин, не разломишься, но не проще ли просто поменять сумку на вон ту черную? Желтых домов в городе много, понатыкала их там и сям пятая колонна. Прикинешь в уме, сколько их у нас, желтых, и сильно потеряет в желтизне тот единственный, который испокон века так и назывался - желтым. О нем все знали и боялись в него попасть ещё до колонн. Хотя правильнее будет сказать - до введения колонной нумерации.
Так, а четвертый том полного собрания сочинений Владимира Вольфовича в сумку положен? Положен.
Товарищи по партъячейке сегодня будут одобрять решение Леонида Викторовича Слуцкого об увековечении памяти Жириновского. Мудрое решение. Хорошее. Но запоздалое.
Вот она, вся память о нем, о человеке, который был за народ, – в этой черной сумке. Вернее, заключительный её том – четвертый. Не зря Комаров собирал по крохам память о великом человеке – все его афоризмы, загадки, шутки, пророчества.
Комаров вспомнил свое восхищение тем новичком, который на давних президентских выборах стремительно ворвался в ряды приевшихся фигур из надоевшего прошлого, вспомнил свою оторопелость от его дерзости, даже наглости, от его оригинальной манеры держаться, необычного стиля речи. Всё это мгновенно сделало Комарова его верным поклонником. Как когда-то были известны в истории большевики ленинского призыва, точно так же Комаров видел себя призванным к политической работе Владимиром Вольфовичем Жириновским. В партию Комаров вступил сразу же, как только появилась такая возможность.
А сейчас он представил себе оторопелость, а то и остолбенелость товарищей по партии, когда на собрании он попросит слова, не спеша достанет самодельную книгу и эффектно хлопнет ладонью по изображенной на обложке голове Владимира Вольфовича, увенчанной легендарной жириновкой. После чего спокойно и деловито поинтересуется: «А прочитать предыдущие три не соизволите ли?». Так и скажет: «Не соизволите ли?». И увидит, как Короткова всего перекособочит.
«Зашибу я когда-нибудь этого Короткова», - думал он, обуваясь. – «Зашибу даже если Бог будет против. Паскуда из паскуд. Потенциальный предатель. Ничего святого. В коллектив к нам зачем-то пролез, а над пророчествами Владимира Вольфовича надсмехается».
И Комаров представил, как он в гневе обрушивает на голову Короткова лежащий на председательском столе ноутбук, как Коротков падает, как вызывают скорую, а та, по приезде, констатирует мгновенную смерть негодяя, настигнутого комаровской карой.
«Только я сидеть не буду. Сейчас правильно придумали: убей кого хочешь – и на Украину. Казне, допустим, разгрузка: кормить не надо. А человеку – если идейный – двойная польза: убил здесь кого тебе надо, а там - орудуй себе согласно своей совести и патриотическому воспитанию. Можешь даже героем стать» - так размышлял Комаров, продолжая разматывать в уме сладкую тему мести.
Если вы ужаснулись намерению этого человека, если даже просто поверили в возможность его осуществления, то вы это сделали зря. За всю свою жизнь он если и убил кого-то, то лишь выводок недавно родившихся мышат, который был им обнаружен на дачной полке. Ну ещё и возраст Комарова… Кто же его возьмет в операцию с его шестьюдесятью с хвостиком! Да ещё без военной подготовки.
А Комаров, подстегнутый мыслью о проклятом Короткове, продолжал размышлять о делах ячейки. Не совсем радостными были эти мысли. Получалось так, что не только Коротков, а большинство его товарищей по партии втихомолку подсмеивались над его горячностью и категоричностью. Комаров это чувствовал и немало внутри себя страдал от несправедливости собратьев. Ощущать такое отношение от единственных людей, с которыми, казалось бы, можно поделиться сокровенным…
Даже координатор их первичного отделения Голубев всё больше разглагольствует о квотах, вакансиях, баллотированиях… «В Москву метит», - думал Комаров в такт поднимающемуся в душе неудовольствию. – «А здесь кто дела будет делать? Кто будет народ к борьбе за правду поднимать?».
Вышел на улицу. Опять ЖЭК нагнал к дому узбеков-таджиков. Во дворе царит коллективная трудолюбивая суета. Одни убирают с газона бетонные полушария, ими же поставленные две недели назад, другие подсыпают под оставшиеся нетронутыми полусферы дополнительные жмени земли. «Всё равно криво у вас получается, собаки», - думает Комаров, но вслух ничего не произносит.
Отвернулся от одного из рабочих. Тот заметно старше других. Задолго до известных событий в «Крокусе» между Комаровым и ним завелось некое полузнакомство. Этого человека – то ли из предполагаемого почтения, которое иноземная трудовая рать должна испытывать к своим аксакалам, то ли из русского «просто так» - жэковцы неизменно ставили в состав засылаемого в квартал и постоянно обновляемого отряда азиатских тружеников. Сам тот гражданин за лопату и метлу никогда не брался, больше наблюдал за происходящим. Разве что иногда обратится к молодым с какой-нибудь короткой инструкцией на своем языке. Но и с этим он особо не частил.
Постепенно, исподволь между ним и Комаровым возник обычай приветствовать друг друга. К приветствию обычно прибавлялась пара слов, которыми мужчины одобряли хорошую погоду и критиковали плохую. Возможно, это делалось под влиянием возраста: человек, произносящий традиционное русское приветствие, желает адресату доброго здоровья, а здоровье пожилых людей сильно зависит от погоды.
Нет, не беспричинно отвернулся сегодня наш герой от своего знакомого. Вполне возможно, что аксакал по своей национальности таджик. Если бы Комаров точно знал, что тот узбек, то зачем бы ему было отворачиваться? В ксенофобы Комарова никак не запишешь, но в национальном вопросе он всегда стоял и будет стоять за твердый порядок.
Таджики, как сейчас все поняли, - никуда не годная нация. Что значит для России укладываемый ими асфальт и сбрасываемый с крыш снег в сопоставлении с полутора сотнями убитых в Красногорске? Хуже их только украинцы, которые уничтожили 5937 наших воинов.
Не шибко далеко от украинцев ушла американская нация – или янки, если её правильно назвать. Сами сейчас будто бы не воюют, а воюют. И как всегда, исподтишка. Всегда так. Хотя бы, к примеру, как они залезли во Вьетнам? Наслали туда добровольцев и думали, что фокус прокатит. Не учли, что в мире полно людей с пониманием что и как. Любому, кто дружит с умом, в лом из ломов было пропустить такое. Пришлось пиндосам назвать затеянную ими бойню защитой населения. Защищают, мол, его от преступной клики, которая взяла верх на севере. Под это дело они нагнали на полуостров своего войска – мама не горюй. А сейчас у них на Украине шурудят какие-то мутные советники, какие-то наемники. Небось, если вдруг хоть сколько-то разумных ещё и осталось в Америке, то все подались к нам, в добровольцы.
Британская нация чуток получше американской, но тоже полный хлам. Одного толстого Черчилля с дурацкой сигарой достаточно, чтобы понять, как они проигрывают против нашего Сталина. Хотя и тот был не подарок. Как он частную инициативу чморил! Ну так Сталин тоже не из нашей нации. Из нацменов.
А Жириновский… Что Жириновский?! Ну и что что папа работал юристом. Мама-то русская! И, конечно, мама его правильно воспитала. Даже с таким папой Владимир Вольфович стал самым главным в стране по защите русского человека. Ну-ка как он сказал тогда…
И Комаров погрузился в приятные воспоминания о блестящих, бьющих наотмашь, репликах своего кумира.
Между тем, перечень отвратительных для Комарова наций остался им недоперечислен. Позволим себе его доперечислить. Тем более, что мы уверены в том, что сам герой его бы однозначно (эх, как это слово сразу навеяло живую интонацию Жириновского!) утвердил.
Не успели. Как будто шестым – или седьмым? – чувством Комаров уловил, что у него перехватывают важную тему, и вернулся к национальной инвентаризации мира.
Канадцы никакой вам не подарок. Многие думают, что они получше штатников. Не лучше. Маскируются, что будто бы лучше. Если взять по карте, то там они над америкосами, а по жизни - всегда под ними.
Точно так же всегда под ними были японцы. Причем не так, как канадцы, а под реальным игом ходили. Пиндосы их даже пару раз атомной бомбой огрели, а япошки знай себе перед ними ладошки складывают. В фарватер встали. Надеются на помощь в деле с нашими островами. Кукиш им с маслом, а не острова. Паршивая нация!
Уверен, что вы не меньше, чем я, восхищены многогранным подступом Комарова к теме, над которой трудился его аналитический ум. В мире столько государств, что даже патентованный математик устанет их считать. И это число не уменьшается, а постоянно растет. Соответственно, проклевываются, становятся известными новые нации, прежде скрывавшиеся от неискушенного глаза под оболочкой примелькавшихся, избитых старых названий стран…
Долго пришлось бы нашему товарищу описывать в уме несостоятельность чужих наций против русской, но тут его настигла внезапная мысль. Через пятнадцать минут будет два часа, а до «Пятерочки», в которую он собирался заскочить до собрания, ещё шагать и шагать! Отбросив размышления в сторону, аналитик включился в режим форсированного марша. Еще бы: через четверть часа в магазине заканчивается скидка для пенсионеров, а он тут вышагивает по тротуару, как страусиха, снесшая яйцо! Оказавшись в магазине, он пулей проскочил через двери, прямиком проследовал к стеллажам с крупами, взял семь упаковок овсяных хлопьев и поспешил на кассу. Успел.
А сейчас – почему семь. Дело в том, что Анатолий Иванович (так звали Комарова), как вы уже поняли, не выделяется среди соотечественников хоть сколько-нибудь значительной пенсией. Между тем, товары в магазине к её размеру не примериваются и знай себе безостановочно идут вверх. В том числе – хлопья. Известно, что кашу маслом не испортишь. Однако и без него её можно съесть за милую душу. А что ты съешь, когда у тебя нет ни масла, ни каши? Хлопья – не сильно дорогой товар, но тоже денег стоят и тоже дорожают.
Соображение «на всю жизнь не напасешься» придумано не для Комарова и не людьми его круга. Он не хуже умников-афористов понимает, что не закупиться ему на весь свой век, но ему, в отличие от них, важен даже тот малюсенький кусочек жизни, на который ему все же удалось «напастись». Важен как морально, так и материально. А если для этих башковитых ребят такой мизер не потеря, то ну и пусть их. Всегда так было: кому жилетка, а кому рукава от жилетки. Но надо посмотреть, что останется у того и другого жилеточника, если у каждого отнять, скажем, рукава. Более богатый от этого только выиграет: пусть и в обкорнанной, но в какой-никакой одевке он останется против раздетого в ноль голодранца.
Комаров взял бы ещё молочка – хочется иногда молочка. Но молочное почему-то под скидку не поставлено. Значит – без молочка.
Анатолий Иванович привычно прикинул в уме оставшийся ресурс платежной карты и вздохнул. В новостях каждый день рассказывают о людях, пострадавших от махинаций телефонных мошенников, и получается, что больше половины обманутых - пенсионеры. При этом облапошенные старики чуть ли не через одного теряют миллионы или десятки миллионов рублей. «Не иначе как все в из одних копей золото брали. На каком же сайте этим пенсионерам выскочил адресок той эльдорады, где миллионы дают?» - каждый раз мучила Анатолия Ивановича одна и та же мысль.
Не понимал наш недотепа, что надо внимательнее относиться к окружающей действительности. Тогда она воздаст тебе, как та чудо-печка из сказки. И тогда не будут тебя мучить неразрешимые загадки. Не цапаться нужно было с Коротковым, а вслушиваться в каждое его слово. Пользоваться тем, что Коротков любит поразглагольствовать и похвастаться.
А между прочим, Коротков не раз упоминал, откуда он в пенсионеры вышел.
- Вот нравится дуракам талдычить, мол, тот или этот товарищ занят по работе тем, что «перекладывает бумажки», - веским тоном и недовольно морщась, излагал он свой взгляд на неизменно занимавшую его тему. – А невдомек идиотам, что бумажки разные бывают. До некоторых им, недоноскам, за всю жизнь не дорасти. Бумажки – это символ. Это знак, чего ты стоишь. Это, если хотите, орден. Та же механика: одного наградили орденком, другого – орденом, а третьего – орденищем. До допуска к стóящей бумажке человеку хлебать да хлебать. Чего только не нахлебаешься.
В мыслях своих, в разговоре с самим собой Комаров не заметил, как почти дошел до места проведения собрания. Оставалось только пересечь наискосок по подземному переходу широкий, оживленный перекресток. Раньше он перед ним всегда приостанавливал свою стремительную поступь.
Чтобы было понятно: привычку быстро ходить Комаров завел из надежды, что форсированной прокачкой крови когда-то удастся рассосать тромб, угнездившийся в глубокой вене. Объем сегодняшней работы над организмом его вполне удовлетворял. Из экономии и для здоровья на всех расстояниях короче пяти километров Комаров не пользовался общественным транспортом, а от дома досюда было четыре с половиной. Маршрут привычный, и шаги давно сосчитаны.
Останавливаться здесь Комаров привык из-за большого билборда, стоявшего перед перекрестком. Чего только на нем не перебывало, но Комарова грело воспоминание о том времени, когда вверху красовалась огромная фигура основателя его партии. Вид уверенного в себе человека подкреплялся струящейся понизу курсивом уверенной, хлесткой фразой Владимира Вольфовича. Иногда, впрочем, портрет признанного борца и трибуна почему-то убирали. Комарова это не просто огорчало - мир для него скособочивался без одной из верных опор. Утешало то, что тогда вместо Жириновского все же красовались четыре гигантские буквы – ЛДПР. И это помогало поверить, что дела в городе и стране идут по верному пути.
Так, а что там висит сегодня? «Империя комаров» - прочел наш путник название рекламируемого фильма, а дальше – все как обычно: спешите в такой-то кинотеатр, по такому-то адресу. Судя по мрачности изображенного, пенсионер понял, что его приглашают развлечься какими-то особенно элитными ужасами.
Хм, «комаров»… На ум пришла старая дразнилка, которой его хором донимали мальчишки из класса:
«Мой приятель Валерий Петров
Никогда не кусал комаров.
Комары же об этом не знали,
И они Петрова кусали».
Чушь какая-то. Толик и в школьные дни так думал, но его уверяли, что это не чушь, а стихи, написанные настоящим поэтом, может быть, даже членом Союза писателей. Ну и пусть поэтом – Комарова комары кусали не больше, чем любого из школьников, к тому же он никакой не Валерий и не Петров, а просто Толя Комаров.
В знакомое помещение, где должно было состояться собрание, Анатолий Иванович вошел без помпы, стараясь придать себе облик самого обыкновенного, скромного, рядового партийца. По его поведению, по суховатому и сдержанному кивку в сторону пришедших до него товарищей могло показаться, что он совсем не претендует на особую роль в предстоящем мероприятии. «Посмотрим, как вы меня будете провожать», - в предвкушении приятного подумал он и инстинктивно ощупал в сумке четвертый том. «На месте», - убедился Комаров и устроился в одном из кресел поближе к председательскому столу.
Катастрофа разразилась практически сразу. Слово взял гость, региональный координатор, и в начале своей речи произнес ожидаемые слова о роли Жириновского в современной истории, о влиянии его идей на будущее страны. В частности, он отметил заслуги бывшего партийного вождя в борьбе с никуда не ушедшим из нашей жизни коммунизмом. Но потом-то, потом…
А потом он перешел к анализу состояния дел в их первичной организации. И получилось, что весь свой критический запал он обрушил на бедного Комарова.
- Этот человек не внял тому главному, чему учил нас незабвенный Владимир Вольфович», - гремел он, аки иерихонская труба, - главному, которое нам видится в критике истории и практики коммунизма. Он ведет себя как настоящий оппортунист.
- От ваших товарищей, - он посмотрел на Короткова, - я знаю, что Анатолий Комаров позволяет себе чуть ли не хвалебные оды в адрес жестокого тирана Иосифа Сталина. Такое поведение совершенно недопустимо для человека, имеющего честь состоять в партии, основанной великой личностью, которой мы сегодня отдаем дань нашего уважения и восхищения.
- Этот же Комаров, - продолжал он, - внес какую-то жалкую – я бы сказал смехотворную - лепту в кассу пожертвований, которые мы собирали на покупку защитных средств для наших товарищей, воюющих на Украине.
- В том, что касается этого направления нашей работы, - он бросил взгляд в прежнем направлении, - я бы хотел отметить благородство и щедрость члена вашей организации Глеба Михайловича Короткова.
- Кого? - не сдержавшись, заорал с места Комаров. - Да посмотрите, какая у меня пенсия и какая у него. Так он же ещё сколько к ней приворовал…
Тут на него со всех сторон зашикали: подозревать подозревай - подозревающих, может быть, и без него хватает, - но никто из коллектива с прилюдными оскорблениями не выскакивает.
- Стыдно, Комаров. Стыдно и горько. Будь сейчас на моем месте Владимир Вольфович, он как человек прямого действия сумел бы поставить вас на место другими средствами.
- Ну а сейчас, коллеги, я хочу спросить, можем ли мы доверять такому члену вашей организации, как этот?, - и он указал толстым пальцем на Комарова.
- Какой этот? – взвился озверевший Комаров. – Да ты ещё под стол пешком…
Дальнейшее прошло просто и деловито. Был поставлен вопрос о членстве Анатолия Ивановича в партии. Коллектив проголосовал за исключение.
Ошарашенный Комаров выходил из зала, даже не вспомнив о лежащем в сумке труде.
В потревоженном сознании отчего-то крутилось, как заезженная пластинка, одно и то же: «Уж лучше бы Коротков на меня катил. Уж лучше бы Коротков…».