С каждым разом подниматься становилось все тяжелее. Маруся отсчитывала двадцать ступенек, ставила рюкзак на подоконник и задумчиво подолгу смотрела на шикарную, вызывающе жизнерадостную рябину, которой пятьдесят лет назад, когда Маруся впервые взлетела, не заметив, на пятый этаж к лучшей, самой лучшей, единственной в мире подруге, ещё и в помине не было.
-Ишь ты, вымахала, - усмехнулась Маруся рябине. Так говорят про соседкину дочку, внезапно округлившуюся, чьи щеки налились бесстыдством, а задумчивый взгляд стал останавливаться на твоём сыне.
Между крупных красных бусин просвечивало синее, ослепительно синее небо. Холодное синее небо, замершего в предчувствии холодов октября.
В рюкзаке, приглушенно заиграла мелодия из фильма «Гостья из будущего». Маруся нарочно долго копалась, но Тата – а это точно была она – настойчиво звонила, пока подруга не приняла вызов.
-Ты где шляешься? Пятнадцать минут назад у метро была. А тут идти не дольше пяти, - голос у Таты был звонкий, непрокуренный, хотя курила она лет двадцать, пока не бросила ради старшего внука. Её голос из звонкого девчачьего как-то незаметно перетек в звонко-старушачий. Как будто песочные часы перевернули, и они стали отчитывать новые года. Или, правильно сказать, последние года.
-Я уже в подъезде, - Маруся поняла, что оправдывается и недовольно поморщилась. Сколько же можно подо всех подстраиваться, быть удобной, послушной, создавать ложное ощущение сопричастности. – Остановилась на третьем этаже отдышаться, - а теперь ещё и соврала. А что сказать? Сказать, что собирается с духом, чтобы выдержать ещё один вечер в её обществе? Снова молчать, опустив глаза, подыхая в душе от негодования и боли? Или прямо, наконец, сказать: Таточка, милая, не могу больше. Пыталась, хотела, но думаем и чувствуем мы теперь по-разному, и сейчас я своих мыслей не предам, не отрекусь, что хочешь делай. Не хочу с тобой ругаться, поэтому молчи. Давай просто помолчим. Ради всех этих лет нашей дружбы.
-Старушенция. Я всегда знала, что ты первой сдашь, - хихикнула Тата. - Все, хватит болтать. Жду тебя.
Маруся прикрыла глаза, все ещё сжимая телефон в руках. А вдруг в этот раз все будет по-другому? Маруся покажет фотографии младшей внучки, Тата удивит очередным гастрономическим экспериментом, они будут шутить над собой, над покойными мужьями, обглодают кости заклятой подружке со старой работы, которая все ещё жива, хотя они ненавидят её уже целую вечность. А может, даже напьются. Конечно, не так как раньше, когда каждая встреча превращалась в приключение, но достаточно, чтобы забыться. Забыть ненадолго, что между ними уже никогда не будет как раньше. Между ними уже никогда не будет комфортной тишины.
-Я за тебя умру.
Они лежали вместе на диване, голова к голове и смотрели на потолок, который только что закончили белить.
Маруся не стала переспрашивать или делать вид, что не расслышала. У глубине души, они обе знали, что слова Таты прозвучали слишком пафосно, и нет никакой уверенности, что она не передумает, если ей действительно представится сомнительный шанс умереть за Марусю. Но даже понимая это, Маруся заплакала. Ещё никто не говорил, что готов за неё умереть. Она чувствовала, что с этого момента стала Тате чем-то обязана. Как будто та уже, по-настоящему, умерла за нее.
Тата открыла дверь, когда Маруся была за десять ступенек до пятого этажа. Вниз с повизгиванием слетал молодой папильон, любивший Марусю едва ли не больше, чем хозяйку.
Тата стояла в дверях и улыбалась.
Они виделись так часто, что Маруся не замечала на лице подруги следов времени. Для неё она оставалась стройной рыжей девчонкой с короткими волосами. Даже сейчас издалека её можно принять за девочку.
-Много морщин новых насчитаешь?
-Как всегда ни одной. Ты прекрасна, Тата, - Маруся обняла подругу. Как можно крепче, чтобы та не почувствовала её напряжения.
-Я уже все приготовила, пока тебя ждала. Будешь окрошку? Будешь, конечно. А ещё я пирог испекла, рыбки засолила, капусты – не так, как у мужа, конечно, получилось, но не отравишься. Прыгай за стол. Я вина домашнего достану. Сама пить не буду, но вдруг ты захочешь.
Маруся кивнула, но к густой гранатовой жидкости в бокале так и не притронулась.
-А я эти стаканы в Финляндии покупала. Берегу вот. Теперь-то уж не знаю, когда мы туда попадём…
-Федька звонил? Приедет? – попыталась перевести тему Маруся.
-Конечно, нет. Я ему запретила. И внуки пусть даже языка русского не учат. Так быстрее ассимилируются.
-А как же наша культура, корни? - брякнула уныло Маруся.
-Была, да вся вышла, - презрительно поморщилась Тата. – Ты же знаешь, я вообще нашу литературу читать не могу. И фильмы наши не смотрю. Я, Марусь об одном жалею – что не уехала, пока молодая была. Перебрались бы куда-нибудь в Италию. Я люблю Италию.
-А чего не перебралась, - Маруся знала ответ, поэтому и вопрос прозвучал не совсем, как вопрос.
-Трусливая потому что, - честно сказала Тата. – Вот и живу в этой проклятой стране. Вчера, представляешь, домой иду, а в песочнице дети гимн поют! Ты представляешь? Дожили.
Маруся опустила глаза. Она почувствовала себя воздушным шариком, который все накачивают и накачивают воздухом – ни вздохнуть, ни выдохнуть – сейчас лопнет.
-А это разве так плохо? – прохрипела Маруся, рассматривая миску с остатками окрошки.
Тата фыркнула.
- Рабов растят, разве не понятно?
Воздух вышел весь из Маруси один прорывом. Она не помнила, как вскочила из-за стола, как выскочила из квартиры, как бежала по улице, рыдая и ненавидя себя, что опять промолчала.