Великая Суббота. Церковь на кладбище. Никого нет, пересменок, только служка отскребает с пола воск, накапавший со свечек. Входит бабушка лет восьмидесяти, с узелком, спрашивает у служки:
- Мне бы посвятить куличик, милая. Батюшка-то здесь?
- Здесь, да ты что так поздно пришла, знать, проспала?
- Проспала, милая, проспала. Так подойдет батюшка?
- Сейчас позову.
Служка где-то долго ходит, наконец появляется и говорит:
- Побеспокоила я ради тебя батюшку. Сейчас придёт.
- Ох, спасибо, милая, дай Бог тебе здоровья.
Наконец появляется батюшка, важный и недовольный:
- Ну, раба Божия, что хотела?
- Да мне бы куличик освятить, батюшка.
- А раньше-то где была? Чай пила?
- Простите грешницу, батюшка, так вот получилось, ноги болят, еле хожу.
- Ну, ладно, доставай свой кулич.
Он идет за водой, она достает куличик. Он читает молитву, берет кропило и обливает её с ног до головы святой водой.
Она ежится:
- Ох, вода-то холодная. Батюшка, да вы не меня, куличик вот полейте, яички…
- Ну-ну, сейчас всё по чину освятим. – Он поливает кулич, потом опять ее.
Она вздыхает:
- Что же я делать-то буду? Простужусь ведь!
Батюшка снисходительно её утешает:
- Ну, раба Божия, маловерная ты. Святая вода – она все недуги лечит.
- Ну да, - соглашается она.
Батюшка уходит, а она так и остается стоять. К ней подходит служка:
- Бабуль, чего стоишь, проходи, мне к празднику убраться надо.
- Да видишь, милая, меня батюшка водой-то ледяной с ног до головы облил,
боюсь, продует меня насквозь, опять ревматизм разыграется. Мне бы подсушиться чуток.
- Да что же мне делать-то с тобой, вот поди ж ты!
Тут к ним подходит молодой человек, который недавно зашел в церковь. На вид ему лет тридцать, одет хорошо, и сразу видно – всё знает. Он говорит:
- Бабушка, ну как же вы так можете говорить, ведь святая вода – она же целебная.
- Знаю, голубчик, мне батюшка уже целую лекцию прочитал. Целебная-то она, может, и целебная, да больно холодная.
- А вы Иисусову молитву читайте. Обязательно согреет.
- Чего?.. Ну, тебя, может, и согреет, а меня уж ничего не согреет.
- Так давайте вместе.
Он начинает молиться про себя и спрашивает:
- Ну как, потеплело?
- Ой, потеплело, милок, аж жарко стало.
- Ну, вот, к Иоанну Воину еще приложиться надо – обязательно поможет.
Она смотрит на него:
- Милок, устала я. Мне бы домой, да полежать.
Он вздыхает и спрашивает вдруг:
- А вы где живёте-то?
- Две остановки на троллейбусе.
- Так давайте я вас подвезу, у меня машина тут, я мигом.
Он спрашивает у служки (видно, что они знакомы):
- Ольга, я тут машину подгоню, ничего?
- Да ничего, ничего. Бабушка уж замаялась.
А бабушка не верит собственным ушам:
- Голубчик, да ты что время-то на меня будешь тратить, у тебя, поди, дел полно?
- Эх, бабушка, нет у меня дел… Вы меня тут подождите, а я мигом.
Он уходит за машиной, а когда возвращается – находит бабушку перед иконой Георгия Победоносца. Он ждет, пока она помолится, провожает до машины. В машине спрашивает:
- Вас звать-то как, бабуль? А то неудобно как-то.
- Да Верой звать меня.
- А по отчеству?
- Да ты меня зови баба Вера – меня все так кличут.
- Баба Вера… Красиво. Баба Вера, а можно спросить?
- Спрашивай, милый.
- А почему вы перед иконой Георгия Победоносца стояли?
- Так муж у меня Георгий был. Да и ты сам Георгий. Егором звать-то тебя.
- А Вы откуда знаете?
- Ты спросил, я и ответила.
Он уважительно косится на неё:
- А Вы не провидица?
- Провижу, сынок, что мы с тобой сейчас врежемся, если ты на меня долго смотреть будешь, а не на дорогу.
- Ах, ну да, ну да, – спохватывается он. – Здесь сворачивать?
- Тут, милок, тут… Может, на чаёк зайдешь? Или дел много?
- Да какие у меня дела… Нет у меня дел. Эх, делать нечего – зайду к Вам, и правда.
- Ну, вот и хорошо.
Они заходят к ней в квартиру, она суетится, накрывает на стол, хлопочет. Он осматривается. Все чистенько, бедно. Стол, стул, кровать, несколько книжных полок, шкаф. В углу – красный угол, там несколько икон.
- Садись, милый, чайку-то выпей.
- Баба Вера, вы что, серьёзно? Какой чаёк – сегодня же Великая Суббота!
- И что, милый? Что Господь-то говорит? Суббота для человека или человек для субботы?
- Вроде бы суббота для человека.
- А ты что, поди, не ел ничего сегодня?
- Да, сегодня строгий пост.
- А чай с печеньицем всё не помешает.
Он машет рукой:
- Эх, давайте чай!
За чаем разговор продолжается.
- Баба Вера, а Вы пост-то держите?
- А что его держать, милый, он сам меня держит!
- Это как?
- Как хозяин-то мой помер, не очень-то и разживешься… Да и зубов нет. А ты сам-то, поди, весь пост так и пропостился?
- Да, пост держал. А сейчас, если деньги есть, поститься хорошо. Я вот ездил в Данилов монастырь, там всё покупал, что можно, – вот соевое мясо, например: оно вроде и мясо, а на самом деле – нет.
- Вот оно как теперь, – баба Вера недоверчиво качает головой, потом улыбается:
- Егор, да ты кого же обманул-то?
- Как обманул?
- Да ты же сою эту ел как мясо?
- Ну да.
- А Бог-то не знает, как ты ее ел?
- Знает.
- Вот ведь пост какой нынче хитрый выходит. Важно ведь, что ты думаешь, а не что ешь, так ведь?
- Вроде так.
- И чего ж тогда хитрить?
- Ну как же, оно ведь всё монастырское, освященное…
- Эх, Егор, Егор. Господь-то сердце твое зрит, а не кошелек. А если бы у тебя денег не было, тогда как бы ты пост держал?
- Как Вы, баба Вера.
- Жалко, что у тебя много денег.
- Это почему?
- Ко мне бы приходил, мы бы вместе и постились.
Он долго думает, потом говорит:
- Так я и думал: что-то не то я делаю. А я ведь всю еду эту монастырскую и сюда, в храм привозил, батюшек кормил.
- Лучше бы ты бедным помог.
- Да я и бедным помогаю. У нас на работе каждый месяц делают отчисления.
- А ты этих бедных в глаза-то видел? Сам хоть раз кому помог?
- Вообще-то нет. Ну ладно, вот завтра Пасха – на Светлой Седмице обязательно съезжу, гостинцев навезу. А Вам, бабушка Вера, привезти чего?
- Спасибо, милый, всё у меня есть: куличик вот сама испекла, яичек покрасила, колбаски купила докторской. Ничего мне не надо.
Пока они пьют чай, у Егора падает то ложка, то печенье, то проливается чай. Баба Вера смотрит на него, потом спрашивает:
- Ты чего неспокойный такой?
- Да, понимаете, ведь мы все получаемся без Бога в Великую-то Субботу. Я как десять лет назад это понял, так каждый год и живу от одной Великой Субботы до другой. И жду, и боюсь.
- Чего же ты боишься?
- Боюсь, что не воскреснет.
- Так Он ведь воскрес уже.
- Ну да… А я боюсь, что во мне это не произойдет.
- Но ведь происходит?
- Происходило… А ещё я вот почему нервный – у Вас радио есть? Надо новости послушать, как там огонь, зажегся?
- Какой огонь?
- Да разве Вы не знаете? Благодатный, конечно. Ведь если не зажжется – всё, конец всему придёт.
- Это ты откуда такое взял?
- Так это ж всем известно. Как не зажжется огонь – значит, конец света пришел.
- Ну, голубчик, давай послушаем твоё радио, - баба Вера включает радио, диктор объявляет: «Самолет с делегацией, у которой находится сосуд с благодатным огнем, вылетел из Иерусалима». Георгий облегченно вздыхает:
- Ну, слава Богу. А вдруг не долетит?
- Ну, раз уж ты так веруешь в этот огонь – обязательно долетит. Да… – она задумывается, – а знаешь, у нас в церкви раньше и слыхом не слыхивали об огне таком.
- Ну конечно, у вас был вечный огонь, коммунисты вон как ловко придумали – святой огонь на языческий поменяли!
- Да какой же языческий? У тебя на войне кто-нибудь воевал?
- Да дед вроде, еще какие-то родственники…
- Ну, вот видишь. Нельзя от памяти-то своей отказываться. А этот огонь чем же благодатный такой?
- Да не жжет вроде.
- У меня вот на что бабка верующая была, и та ничего про огонь этот не знала. Ты мне вот скажи, Георгий, ты чего ждёшь-то сегодня – Воскресения или огня?
- Да я, собственно…
- Так если ты огня ждёшь – видать, по тебе Страшный Суд плачет.
- Это почему?
- А огонь-то откуда? Откровение Иоанна Богослова читал?
- Читал, конечно.
- А что там сказано? Ну-ка, давай посмотрим, – баба Вера идет в комнату, берет Библию, надевает очки, возвращается и читает вслух:
- «И творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю пред людьми». Это про кого сказано, понимаешь?
- Да… Я ведь читал, но не понял почти ничего. – Он сидит, задумавшись, и вдруг оживляется:
- Воскресения я жду! Мне просто батюшка сказал, что если ждать огня, суббота быстрее пройдёт.
- Эх, милок, а не боишься, что ты всю силу души своей на этот огонь растратишь, а на Воскресение уже и не останется?
- Да я как-то не думал…
- А ты подумай. Подумай, милый. Сейчас ведь всё новое – и храмы новые, и батюшки молодые, огонь вот этот ещё… По мне, лучше попроще, по старинке – так вернее будет. Чай, ведь и апостолы не профессора были и не фокусники. Поверили, пошли – и всё тут.
- Эх, баба Вера, заронили вы сомнение в душе моей.
- Сомнение – это значит живой, и душа твоя живая. Когда без сомнения и прав во всем – вот где опасаться-то надо.
Георгий вдруг тяжело вздыхает и как-то сникает.
- Ну, что ты, что ты, я ж не обидеть тебя хотела, просто разговор у нас такой серьёзный. Ну, чайку еще выпей.
- Да нет, спасибо. – Он осматривается и замечает в углу на полочке икону. Встает, подходит:
- Старинная это у Вас икона, баба Вера?
- Да кто ж её знает… Давнишняя. Георгий это. А ты сними, посмотри.
Он осторожно снимает икону, смотрит, целует ее. Смотрит на обратную сторону:
- Ого! Да тут и шпонки настоящие! Это век семнадцатый точно. Бабушка Вера, она и вправду старинная, вы ее берегите.
- А чего ж икону беречь? Она сама меня бережет. А тебе нравится?
- Конечно, нравится! Красота-то какая!
Бабушка Вера внимательно смотрит на Георгия:
- Ты что-то расстроенный какой-то. Давай я тебе на Пасху подарок сделаю. Возьми себе эту икону, ведь твой святой на ней.
- Да что Вы, баба Вера. Я же просто так спросил. Да и муж у Вас Георгий был.
- Да мужу-то она зачем теперь? Она тебе больше нужна.
- Нет, не могу я…
- Голубчик, возьми, пожалуйста, а то я ночь спать не буду, расстроюсь.
Он думает, потом говорит:
- Знаете что: икона старинная, давайте я у Вас её куплю.
- Что ты, что ты! Ты меня в грех-то не вводи! Иконы не продают.
- А Вы представьте, что Вы её в музей отдали, и музей Вам заплатил. А музей – это я.
- Да какой музей? Не придумывай, Егор, перестань!
- Ну, хорошо, давайте так: Вы мне дарите икону. Я Вам ничего подарить не могу, да и что нужно, не знаю. А я Вам немножко денег подарю, а Вы себе сами подарок на них и купите.
- Ох, Егор, и хитрый же ты малый, как я погляжу… Ну, ладно, давай так и сделаем, только – немножко, как сказал!
- Вот и хорошо. Вы Библию-то в комнату отнесите, а я под скатерть деньги положу.
Пока баба Вера ходит, он достает бумажник, достает оттуда пачку денег и кладет их под скатерть. Она приходит, видит оттопыренную скатерть, осторожно щупает горку денег и, улыбаясь, говорит:
- Егор, может, тебе сдачу дать?
- Баба Вера, давайте договоримся. Я икону у Вас оставлю, а на Светлой неделе подъеду и заберу. А то как же я у Вас на Пасху – да вдруг икону заберу?
- Ой, мудришь ты чего-то, Егорий. Ну да Бог с тобой.
- А ваш Георгий где похоронен?
- На Хованском.
- Ну вот, я тогда Вас и на кладбище свожу заодно.
- Да что ты мной, старой, на Светлой неделе заниматься будешь? Тебе что, делать нечего, что ли?
- Нечего, – он опять погрустнел.
- Да у тебя семьи-то нет, что ли?
- Была…
- Так чего ж?
- Эх… Ушла жена. Так получилось всё глупо.
- Чего же она ушла от тебя? Ты вон какой хороший. Заботливый.
- Да это я от безвыходности сейчас такой хороший. А там другое совсем было. Понимаете, она в церковь не ходила. Я один ходил. Я и так, и сяк, пойдем, говорю, со мной, а она – ни в какую. Я уж и каноны за неё читал, и сорокоуст заказывал сколько раз – ничего не помогло. Как пост – она мне капусты нажарит, а сама котлеты сидит трескает. Я ей говорю: «Ах ты, такая сякая, гореть в аду будешь, как эти котлеты на сковородке». А она знай ест да посмеивается.
- А она что делала, когда ты в церковь ходил?
- Дома сидела. Год сидела, потом говорит: «Ну, раз так, я в другое место стану ходить».
- И стала?
- Стала. Домой поздно стала приходить. Мы уж и разговаривать перестали. А потом и вовсе не пришла, позвонила, говорит – не жди, не приду, сил моих больше нет, постыла мне жизнь с тобой. Это как раз на Страстной было, год назад. Может, я поэтому и нервный такой.
- Да, Егор, жалко мне тебя. А давай я про себя историю расскажу. Может, тебе полегчает. Или тебе ехать нужно?
- А, куда мне ехать. Расскажите, баба Вера. У вас, наверное, всё как у людей было, всё по канонам.
- Да что ты, милок. Ты не смотри, что я сейчас такая старая да слабенькая. Я девкой огонь была. И в церковь не ходила.
- Да как же это?
- А ты слушай. У меня бабушка верующая была, это точно. Очень правильная старушка, хоть и веселая. На Пасху, правда, она меня всегда с собой в церковь брала – куличи святить, а ночью на крёстный ход. Мы всегда в один храм ходили – Воскресения в Кадашах, знаешь, наверное, его?
- Знаю, конечно. Намоленный храм, известный.
-Ну, так вот, там я Георгия своего и заприметила как раз на Пасху. Он видный был, статный, красивый и сразу видно – серьёзный. Очень он мне понравился, а что делать – не знаю. Я к бабушке – помоги. Ну, дело женское, она меня научила, как встать, где глазки опустить, где на коленочки встать. Начала я с ней в церковь эту ходить, а только ради него. Ну, я девка тоже была красивая, заприметил он меня, но – ничего. Так полгода смотрел на меня, смотрел, а потом раз – и предложение сделал. Я опешила, а уж сама-то рада была! Ну, и окрутили нас по-церковному, по порядку. А потом пошло. Георгий-то мой, он верующий был взаправду, а я – какая верующая? В храм я потихоньку ходить со свадьбы перестала, посты не соблюдала, с непокрытой головой ходила, да и выпить любила. Он, конечно, расстроился, что так вышло, но виду не подал особенно – он ведь меня крепко полюбил. Да и я его.
И стал он меня своим примером изводить. Не то, чтобы специально, а человек такой был – не свернешь. Другой бы, слабенький, порадовался да на мою дорожку бы и перебрался. А он – нет, он решил меня на свою перетащить, только не так вот, как ты, ты ведь силком жену свою тащил. А она упиралась. Да ты не обижайся, чего на меня обижаться, я в сто раз тебя грешнее, Георгий. Не хмурься.
- Да что вы, баба Вера. Ну, а дальше?
- Дальше… Ага, так вот. Скажем, приготовлю ему еду, вечером придет усталый – а не ест. Я сначала обижалась, потом врача вызвала – вроде не болен. А потом бабушка меня надоумила – а не по средам ли, говорит, и пятницам у него живот болит, что он у тебя ни мяса, ни молока, ни масла не ест? Смотрю – точно. А это ж постные дни! И смотри, ведь ни слова в упрек мне не сказал, а всё – молчком: где шуткой, где «не хочется», а где – «живот болит».
А уж до служб церковных охотник был, всё наизусть знал! И вот он как вечером начнет собираться, я: «Ты куда?» Он: «В Церковь. Завтра праздник, там всенощная». На меня посмотрел, видит, что я расстроилась, недовольна, а сама идти не хочу, и говорит так ласково: «Давай дома с тобой помолимся». Я отвечаю: «Да я не умею». А он: «Так я за тебя буду молиться, а ты послушаешь». Так один раз, другой, стала я чего-то понимать. А тут праздник подоспел, Петра и Павла. Я у бабушки это узнала, что праздник большой. Он приходит домой с работы пораньше, я ему и говорю: «Егор, завтра праздник большой. Давай на всенощную сходим». Смотрю – обрадовался. Ну, пришли из церкви вечером домой, и уж так он благодарил меня, от радости весь светится, всё меня благодарил: «Ну, Верушка, вот так праздник ты мне устроила!» Он Верушкой меня называл, когда веселый был…
Несколько минут они сидят молча, потом она говорит:
- Да ты чай-то пей, простыл, поди, уже!
- Да какой там чай! Вы еще расскажите.
- Да… А вот еще был случай. С едой плохо тогда было, а тут на работе достался мне кусок мяса. Я обрадовалась, домой его принесла, бульон хороший сварила, дух от него был! А потом меня вдруг как обухом по голове ударили: да ведь Великий Пост! Сижу, чуть не плачу, что делать, не знаю. Тут Георгий как раз приходит, носом повел, я думаю: «Ну, всё. Конец мне пришёл, и мясу тоже». А он улыбнулся и говорит: «Ну, что, Верушка, бульончиком угостишь?» А я – в слёзы: да ведь Пост Великий! А он улыбнулся и говорит: «Знаешь что, Верушка моя, мы давай сейчас у Бога прощения попросим да бульончика поедим, а то сил нет совсем, а когда все будут веселиться – мы с тобой попостимся». И так мне от слов его на душе легко стало, словно ангел босичком прошёл…
Она замолкает и смотрит на Георгия:
- Егорушка, да ты пригорюнился у меня совсем! Что с тобой?
- Эх, баба Вера, душу Вы мне перевернули. Я ведь свою-то жену какими словами только не обзывал за эти котлеты несчастные! И грешница, и исчадье ада! Какой же я был дурак…
Они некоторое время сидят молча, размышляя каждый о своём. Вдруг баба Вера, лукаво посмотрев на Георгия, говорит:
- Слушай, Егор, а ты во время постов жену свою, поди, не трогал?
- Да Вы что! Конечно, нет!
- Она, бедная, должно, замаялась с тобой совсем, вот и ушла. Дело-то молодое.
- Да как же можно?!
- Что хочешь думай, а расскажу тебе, как у нас с Георгием было. Как пост – у меня к нему любовь такая просыпается! Вот как-то Рождественским постом я ночью лежу-лежу, всё не спится, ворочаюсь с боку на бок. Слышу – он тоже не спит. Я ему говорю: «Егорушка, не могу, люблю тебя очень. Пожалей ты меня». Он поднялся, в чем был, подвел меня к иконам, молитву какую-то прочитал – должно, покаянную, встали мы оба на колени, он говорит: «Господи! Прости и помилуй нас, грешных!» Эх, Егор, ведь и полюбились мы тогда!
- Да что Вы, баба Вера, это же бесы!
- Да какие бесы! Жизнь другая была. То дежурства, то план выполнять надо, а потом приходишь – сил нет, только бы до кровати добраться да спать повалиться. А такой ночи, как тогда, у нас, может, и не было больше… Да, знаешь, чем кончилось-то это дело? На следующей неделе, а это уже ближе к Рождеству, вдруг ночью мой Георгий подлезает ко мне: давай, мол, как тогда. А я ему: «Нельзя, мол, строгий пост пошёл, Рождество скоро». Ну, он и не обиделся. А теперь думаю – может, и вовсе решил меня проверить. А ты свою, значит, на голодном пайке держал. Это в первый-то год… Да, то 40 дней ни-ни, то 50… И детей, поди, у вас была куча…
- Да какие там дети… И не будет уже.
- А ты не зарекайся.
- Да говорю же – ушла она, год назад, накануне Великой Субботы. И говорит на прощанье, с издёвкой так: «Вот и оставайся со своей субботой, я твоя пятница, адью».
- Эх, Егор, да ты ведь девку свою извёл совсем. Правильно она сделала, что ушла от тебя. Чего ж ты ее так православием своим замордовал?
- Да что же Вы говорите? А как же спасение?
- А где же спасение? Ты душу-то ее потерял, получается. Так? Она что теперь делает, жизнь сложилась у неё?
- Да не очень. Ребенка она родила.
- Да… Ну, а свою душеньку бесценную? Обрел?
- Какой там… Как ушла она – сорвался я, загулял, думал, поможет.
- Вот это дело получается. С женой ты, значит, только по расписанию, а тут – загулял? И что, встретил кого?
- Да нет.
- И всё о ней думаешь?
- Да не то чтобы. Только как на женщину посмотрю симпатичную – так моя перед глазами, как наваждение.
- Эх, Егор, любовь это, а не наваждение. И что, неужели ты ее вернуть не пытался?
- Пытался. Да быстро у нее ребенок родился, а там я и звонить перестал. Баба Вера, эх, призна́юсь, только Вы не обижайтесь.
- Ну, давай, давай, послушаю.
- Вы думаете, я по доброте Вас домой-то привёз?
- А я и не думаю. Привёз – и спасибо тебе за это большое, очень уж ноги сегодня разболелись.
- Нет, если честно, я подумал: «Вот, бабушку отвезу, авось, время скоротаю до этого огня, а там и Пасха». А до Вас мне дела не было. А сейчас вот сижу, Вас слушаю, нравитесь Вы мне очень. Доверяю я Вам. Всё у Вас по-настоящему и просто. А у меня и жизнь, и вера какие-то больные да изломанные.
- Да что ты захандрил-то Егор, Пасха скоро!
- Нет, Вы послушайте. А теперь я вот про жену думаю, про Вас, и как-то всё сошлось в одно. Мне жена-то ведь сегодня звонила. Ночью. Я лежу, не спится, мысли лезут, вдруг в пять утра звонок – жена моя звонит:
- Здравствуй, Георгий, поздравляю тебя с Великой Субботой.
Я думал, она издевается, трубку хотел повесить, а потом слышу – да нет, голос-то серьёзный, грустный, торжественный даже. Говорит:
- Что-то мне не по себе. Ты один, я одна…
Я ей говорю:
- Как одна, у тебя же ребенок!
- Ребенок, а всё равно одна. – Бросил, что ли, он её, не знаю, и знать не хочу.
- Вот ты какой, Егор. Тебе, значит, погулял – и ничего. А у неё раз ребенок получился – так и кругом виноватая!
- Так вот получается… Ну вот, и пригласила она меня на Пасху. Куличи, говорит, испекла. И я хотел у вас спросить…как скажете, так и будет: идти или не идти?
- Да что ты ко мне как к мощам обращаешься, Егор. Я же просто бабушка, обычная старушка.
- Тогда Вы мне как бабушка и скажите. Я без бабушки рос, так получилось. А если бы я внуком Вашим был, что бы Вы сказали?
Она ненадолго задумывается, потом говорит:
- К жене можешь не ходить, а ребеночка своего навести.
Егор аж подпрыгивает и начинает говорить, жестикулируя:
- Да какой ребеночек! Она нагуляла, а я навещай!
Баба Вера спокойно говорит:
- Егор, ты спросил – я ответила. Я сказала, что мне на́ душу взошло. А ты что хочешь, то делай. Чего нам с тобой ссориться.
- Ой, простите, баба Вера. Не ожидал я такого ответа.
- А ты подумай, почему ответ такой вышел. Ребеночку-то сколько?
- Да не знаю. И ведь сколько времени уже прошло!
- Вот, не знаешь. Да ты арифметикой-то не занимайся, тут высшая математика. Ведь тот, другой-то, ушёл, как ребенок родился, верно? Ребенок не его – вот и ушёл. Ты бы ушёл от своего ребёнка?
- Да никогда!
- Ну вот, а чего же прийти не хочешь?
- Да… Выходит, надо идти.
- Надо, Егорушка, надо, праздник великий, всех простить надобно. Знаешь что, милый, устала я, пойду прилягу, а ты тут посиди, коли хочешь.
- Да нет, спасибо, баба Вера, я и так Вас задержал.
- А куда мне торопиться? На тот свет всегда поспею.
- Да что ж Вы говорите, а еще – праздник!
- А ты чего так пугаешься? Всему своё время.
- Да оно, конечно, так, а всё-таки…
Он чего-то мнется, и видно, что уходить ему не хочется. Баба Вера это видит, улыбается и говорит:
- Я ж тебе сказала, тут посиди, коли хочешь.
- Правда? Ой, спасибо, так домой неохота, а у меня приглашение в Храм Христа Спасителя на Крестный ход. Можно, я тут подожду, а потом поеду?
- Третий раз тебе говорю, сиди. А что же, в храм теперь по приглашениям ходят, как в театр?
- Почему, не как в театр… Просто все же не поместятся. И потом, там Патриарх будет…
- А, ну да, ну да. Ладно, пойду полежу, мочи нет.
Проходит несколько часов. Георгий всё это время сидит на кухне, читает Евангелие, думает, смотрит в окно. Наконец выходит баба Вера:
- Ну, что, заждался меня? Давай чайку на дорожку?
- Да нет, я уж поеду. А, ладно, давайте чайку.
Уже темно, вечер. Но видно, что Георгий не торопится. Он смотрит, как баба Вера разливает чай, и вдруг говорит:
- Баба Вера, а давайте Пасху с Вами отпразднуем!
- Да ты же в храм собрался.
- Да уж день такой сегодня получился великий, точно Великая Суббота, всё перевернулось, всё по-другому. Мы с Вами отпразднуем, а потом я и поеду.
- А мы, знаешь, вот как давай с тобой сделаем. Мы сейчас с тобой отпразднуем, а то я спать-то рано ложусь, мне до ночи сидеть силушки нет. А ты потом куличик мой возьми, да поезжай к жене своей, доченьку поздравь.
Она достает кулич – красивый, пахнет на всю кухню.
- А что за кулич? Где покупали?
- Сама испекла.
- Здорово как! Нет, я весь не возьму, только кусочек.
- А мы с тобой давай сейчас отпразднуем, по кусочку съедим, а ты его возьмешь и поедешь, девочек своих поздравишь.
- Каких девочек?
- Жену да дочку. Ты же не разведенный – так они и девочки твои. Ну, давай, Егор, кулич взрезай.
- Может, службу отслужим? Я до службы никогда кулич не ем.
- Э, Егор, Егор. А кулич-то ждет. И жена тебя ждет, надеется, что придешь. Режь кулич.
Он, затаив дыхание, режет кулич, и потом ест свой кусок торжественно, как просфору.
- Ну, спасибо, баба Вера, за чай, за кулич. Так мне ехать?
- Езжай, Егорушка, и Бог с тобой. Знаешь только что… У тебя сегодня такой день великий. Не зря ты Великой Субботы так ждал. Если ты жену свою простишь и никогда ей слова упрека за всё, что было, не скажешь, значит, и у тебя в жизни была Великая Суббота. И помни, что ты ведь тоже не в монастыре жил этот год. Только об этом ей не говори, не надо. Ты приди к ней на Пасху, как на службу, с прощением и радостью, и – как будто ничего не было. И увидишь, как в сердце у тебя Пасха настанет вслед за Великой Субботой. – Баба Вера целует его в щеку. – Христос воскресе!
- Воистину воскресе… Но…
- Воскрес Христос две тысячи лет назад. Воистину воскрес, Егор. Помни это. И иди. Только не как на заклание, а как на праздник. Тогда твоя Великая Суббота не зряшная будет. Всю жизнь её будешь вспоминать.
Георгий уходит и, оборачиваясь, говорит:
- Христос воскресе, баба Вера! – и целует ее три раза в старческие сморщенные щеки.
2010 г.
Оскар Грачёв