Воспоминания.
Я уже пробовал, на своём канале в Телеграмме, исследовать новые, заархивированные в романе смыслы. Я имею в виду роман "Солярис".
Хотя, может быть Лем и не закладывал в него именно такие смыслы, какие открыл я, а может закладывал и совсем иные смыслы, а я угадал то, что он вовсе и не имел ввиду. Собственно, основное, что он хотел сказать этим романом, Лем озвучил в диалогах его героев: в основном Криса Кельвина и Снаута. И этим основным является коренное отличие наших знаниевых теорий об окружающем мире, от действительного положения дел. То есть, получается, что Лем - агностик. Так я понял навскидку. И очень долгое время так считал. Но сейчас я вновь обратился к творчеству Станислава Лема, и начинаю понимать что с его агностицизмом не всё так просто.
А по поводу своих находок новых смыслов в романе, то хочется заметить, что хорошее произведение всегда, при каждом новом прочтении, открывает и новые смыслы. И не всегда они согласуются с тем, что закладывал в произведение автор.
В 2004-м году я впервые прочитал этот роман. Ранее я довольствовался его экранизацией, поставленной Андреем Арсеньевичем Тарковским, и она мне очень нравилась. Я уже не помню как я вообще пришёл к Лему, что меня вообще сподвигло проявить пристальное внимание к его произведениям. Возможно, что я открыл его в интернетных статьях Сергея Переслегина, где разбиралась лемовская «Сумма технологий», или через своего двоюродного брата, у которого я и брал тогда, для прочтения, роман «Солярис». Возможно оба мы, узнав из интернетных статей о творчестве Лема, вдруг, живо им заинтересовались. А там где интерес — там начинается сбор информации. Он приобрёл «Солярис», «Глас Господа», «Возвращённое со звёзд» и «Эдем». Я купил «Сумму технологии», «Фантастика и футурология», «Диалоги» и сборник статей «Молох».
Слово "кибернетика", в начале 21-го века прочно ставшее анахронизмом, вошло в наш лексикон, а это забытое течение научной мысли очутилось в центре нашего внимания. Помню, на этой волне я приобрёл книгу Норберта Винера «Я математик». В ходе дискуссий со своим братом мы пропитывались романтикой уже далёких 60-х, их научно-техническим оптимизмом, их верой в то, что совсем немного отделяет человечество от «гор хлеба и сонм могущества». Мой двоюродный брат, как мне кажется, до сих пор «намагничен» этим настроением, - до сих пор не принимает окружающую действительность. Только он, являясь человеком, стойко не воспринимающим точные науки, ушёл в сторону политической составляющей. Было бы справедливым уточнить, что точные науки он воспринимает как-то идеологически: не вдаваясь в подробности (это же невероятно скучно), и не стараясь на их основе создать какую-нибудь единую и непротиворечивую картину бытия. И так же, как и большинству нашего образованного населения, ему присуща тенденция везде иметь своё мнение, приготовленное тут же, ad hoc, в течении мгновенья — р-р-раз, и готово мнение, с притянутыми за уши аргументами, со странной, скоростной редукцией выводов, которое он готов отстаивать с неистовым жаром и лечь за него костьми, не сходя со своего места.
Но основное притяжение его сознания концентрировалось, как и у многих мужчин нашего поколения, на политике, а именно: на тотальной неправильности российской власти и, особенно, на неправильности её долгосрочного представителя — нашего действующего президента... Там, в этой довольно скользкой области, он предпочитает обретаться и сейчас, обрекая свои интеллектуальные способности на банальную замену оценочных знаков с плюса на минус: там, где провластные силы подразумевают плюс, там он подозревает скрываемый минус и с жаром, с энергией невероятной пытается его вывести на свет божий. Ну а там, где пророссийские политологи видят минус, там он доказывает плюс.
Когда-то и я стоял на тех же позициях, что и он. Но в начале десятых, во времена «болотных» протестов и очередного воцарения нашего президента, я заметил в нём одержимость гражданской непримиримостью.
Тут произошёл некий его «съезд» с научных стезей на воинственную атеистически-нигилистическую «лыжню». Тут я вижу тенденцию. В 10-х годах многие представители образованных россиян исповедовали набор определённых сознательных установок, основными из которых были: антирелигиозность, неприятие современной российской государственности, неприятие поиска смысла жизни, и некоторые другие установки для мышления, которые я легко угадывал в своём, "сбрендившем" на политике, двоюродном брате.
Отчасти я его понимаю: основательные занятия наукой предполагают погружение в толщу её содержания, а это содержание вовсе не публицистические «семечки». «Орех» науки разгрызть непросто. Это требует терпения и усидчивости, требует серьезности своих намерений и способности к долгой умственной работе. Кроме того, изучение, например, кибернетики, требуется знание математики, а мой дорогой брат отворачивал взгляд от любой математической формулы без какой-либо попытки её разобрать. Ведь, по большей части, какая-нибудь формула, представленная в научном тексте, представляет из себя довольно простенькое соотношение. Зачастую эти формулы призваны авторами научных (или околонаучных) текстов, для того, чтобы: а) придать своему научному тексту вид именно научного; б) сила привычки: автор текста читает формулы так, как обыватель читает буквенный текст, - для него формулы и являются способом адекватного изложения мысли; в) сократить текст, ибо формула — это дистиллят научного (и логического) вывода; г) сама формула является единственным способом передать суть излагаемого материала. Но моему брату это претило. Ему нужны были прямые выводы. Он является (является и сейчас) идеальным потребителем пропагандистского продукта.
И ещё, он быстро приспосабливает любой, даже самый пустяшный, жизненный факт для оправдания своей, порой бессовестной, жизненной позиции.
С начала десятых годов наши с ним дорожки разошлись, я уверен, навсегда. Я продолжаю углубляться в пучину космогонических и теогонических теорий, пытаясь детально разобраться в их хитросплетениях (или наоборот — в плохо ухватываемой простоте). К чему это меня приведёт я не знаю, возможно, что и к разочарованию. Но сейчас эти усилия всё более "прибивают" меня к вере, к вере в Бога-творца, Бога-утешителя и в Его мировой замысел. Поскольку жизнь моя клонится к закату, а познавательные усилия, в связи с этим, будут уменьшаться, вера в Бога — это будет единственное с чем я отправлюсь на тот свет.
Мой же брат продолжает скользить по поверхности, всё время отталкиваясь от различных, всплывающих то здесь, то там смысловых кочек. На чём покоятся эти кочки он посмотреть не удосуживается, так как это претит его оценочной предопределённости, где основа — политическая жизнь. А суть его оценочной предопределённости я описал выше: где власть говорит «да» он говорит «нет» и наоборот. Чтобы не скользить по поверхности надо нырнуть вглубь, в те глубины, которые определяют политическую поверхность. А это означает приобщение к метафизике.
Но метафизика для него идеологический жупел; он не верит в Бога, не верит в любовь, не верит в душу, не верит вообще во все проявления человеческой сущности, воспетой писателями и поэтами. Не верит, потому, что тогда необходимо будет произвести переоценку ценностей и перетряхнуть всю свою жизнь от начала и до конца: как ты жил? кого сделал счастливым? какова доля добра и зла в твоей деятельности? как жить дальше, чтобы со спокойной совестью отдать Богу душу? чем будешь расплачиваться за свои грехи? И ещё, - он не верит в ВРЕМЯ! Утверждает, что это несостоятельная выдумка человечества. Согласен! Но что можно выдумать ещё, когда, разглядывая свои детские фотографии, бегло бросаешь взгляд в зеркало? Как назвать разницу в увиденном?
Ах жизнь! Как переплетено твоё полотно: потянул за одну ниточку воспоминаний, а вытянул целый клубочек. Ну ничего до Лема я ещё доберусь.