Текст опубликован в книге: Беларусь. 1941 - 1945: Подвиг. Трагедия. Память. В 2 кн.: Кн. 2. / НАН Беларуси, Институт истории; редкол.: А.А. Коваленя [гл.ред.] и др. - Минск: Беларуская навука, 2010. - 480 с.
Положение крестьян, только что переживших оккупацию, было плачевным. По всей республике было разрушено 9200 деревень и сел, 628 уничтожено вместе с жителями, уничтожено 6026,3 километровжелезнодорожного полотна, 11422,7 кмшоссе, 3178 ж/д мостов (оккупантами и партизанами)[i]. Крупного рогатого скота стало меньше на две трети, мелкого рогатого – на 78%, лошадей – на 61%. Колхозное стадо было уничтожено практически полностью; например, в деревнях Витебской области на момент освобождения не осталось совсем никакого скота[ii].
В Беларуси фашисты уничтожили 420,8 тыс. жилых домов – свыше 30% жилого фонда села. Более 2 тысяч сел и деревень были полностью уничтожены[iii]. Многие лишились самого необходимого: верхней одежды, обуви, белья. Регулярной была практика возвращения к домотканой одежде, самодельной обуви, лаптям, деревянным колодкам[iv]. В условиях почти полной дисфункции системы здравоохранения, в особенности на селе, по всех районах восточной и центральной Беларуси на момент освобождения от нацистской оккупации сложилась эпидемиологическая угроза.
Очень красноречиво характеризуют сложившуюся в республике ситуацию слова бывшего начальника тыла 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Н.А. Антипенко: «В то время речь шла даже не о восстановлении. Просто армия помогала безотлагательно создать сколько-нибудь приемлемые бытовые условия»[v].
Работы по возрождению села начались с первых дней освобождения территории БССР от нацистской оккупации. В директивах и записках по вопросам первых восстановительных работ[vi] излагались шаги восстановления инфраструктуры освобожденных районов РСФСР (на примере Орловской области), а также выводы, которые необходимо было учесть при работе в освобожденных районах БССР. Основные акценты ставились на следующее: 1) наличие в составе группы руководящих работников, выезжавших в освобожденные районы, лиц, ранее проживавших в этих районах и знакомых с жителями и обстановкой; 2) обеспечение с первых же дней освобождения восстановления и соблюдения советской законности; 3) предупреждение уже допущенных ошибок, когда все работники советских и хозяйственных учреждений (а нередко и просто все жители района), остававшиеся на оккупированной территории, брались огулом под подозрение; 4) в ближайшие сроки после освобождения организация в районах краткосрочных курсов для председателей сельсоветов, колхозов, совхозов и проч. из числа местного населения; 5) необходимость снабжения работников, направлявшихся в освобожденные районы, укомплектованными библиотечками с официальными справочниками и сборниками законов и постановлений для служебного использования (поскольку оккупанты уничтожили практически всю советскую и политическую литературу); 6) еще до освобождения территории – уточнение размера эвакуированного имущества и его местонахождение; 7) использование опыта орловских властей для разработки норм выработки в колхозах БССР, с учетом ручного труда колхозников; 8) разработка и подготовка типового проекта крестьянского домика и основных хозяйственных построек колхозов.
Государство оказывало освобожденным районам материальную помощь. На основании постановления правительства СССР от 21 августа 1943 г. «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации», первые освобожденные районы Витебской, Гомельской, Могилевской и Полесской областей получили помощь правительства – 429 млн рублей (в ценах 1944 года) и добровольную помощь других республик советского тыла[vii]. Еще с 1942 года в тыловых областях СССР существовали фонды колхозов, пострадавших от оккупации, созданные по инициативе Кустанайской и Рязанской областей, а также Краснодарского края, а также практика шефствования тыловых колхозов над колхозами освобожденных районов с целью оказания помощи для скорейшего восстановления хозяйства[viii]. Весной 1944 года проводилась реэвакуация скота из Горьковской области в освобожденные к тому моменту восточные районы Беларуси.
Первые освобожденные районы Беларуси на длительное время (осень 1943 – весну 1944 гг.) стали прифронтовой зоной. Многие населенные пункты располагались в зоне боевых действий. Повседневной реальностью для населения были бомбежки, артобстрелы, передвижение по территории военных частей, переход через линию фронта гражданских людей (в основном жителей прифронтовых деревень и семей, скрывавшихся в партизанских отрядах) с помощью партизан и армейской разведки. Проводилась мобилизация сельского населения на строительство оборонительных сооружений.
Документы областных архивов Гомельской, Могилевской и Витебской областей открывают подробную картину событий, сопутствовавших переселению целых колхозов в другие районы, расположенные чуть дальше от линии фронта. Весной 1944 года срочно отселялись из 20-километровой прифронтовой полосы жители Домановичского, Калинковичского и Паричского районов[ix]. До 10 февраля 1944 года приказано было переселить из 10-километровой прифронтовой зоны на территории Могилевской области более 30 тысяч человек из 200 населенных пунктов (затрагивалось около 50 колхозов)[x]. Необходимо было принимать меры по трудоустройству сельчан, перешедших линию фронта и освобожденных из концентрационных лагерей, в колхозах, совхозах и на предприятиях, размещению эвакуированного населения, санитарной обработке в целях профилактики распространения инфекционных заболеваний.
Восстановление основ советской системы управления, вовлечение крестьян в процесс борьбы за возрождение народного хозяйства происходило параллельно с освобождением территории. Сразу же восстанавливались советские административные единицы – так, в Могилевской области в октябре 1943 года во всех освобожденных на тот момент районах были восстановлены колхозы и сельсоветы, практически в каждом назначены председатели[xi]. Не обходилось без перегибов и вероятных в условиях неразберихи ошибок, администрирования со стороны властей. Например, в Гомельской области после освобождения в колхозы вошли 96% крестьянских хозяйств (в 1940 году в колхозах состояло 90%)[xii]; в 8 освобожденных районах Могилевской области осенью 1943 года из 918 довоенных колхозов было восстановлено 913[xiii], к февралю 1945 г. были восстановлены все 2154 довоенных колхоза[xiv].
Возвращение советской власти предполагало не только возвращение административного деления, законодательства, системы налогообложения, привлечение крестьян к восстановлению собственно сельского и народного хозяйства Беларуси и в целом СССР, а также необходимость налаживания взаимоотношений с представителями этой власти. Важную роль в этом процессе в каждом конкретном случае играла личность руководителя – на любой ступени, начиная от председателя колхоза и заканчивая секретарем райкома КП(б)Б и председателей райисполкома; с руководителями областного и ре
спубликанского масштаба крестьяне (за исключением делегатов крестьянских съездов) практически не соприкасались.
На руководящих постах в деревне наблюдалась текучка кадров, а также недостаточное количество тех, кто обладал соответствующими навыками и имел какой-либо продолжительный опыт руководящей работы. Как замечал в своем докладе на VI Пленуме ЦК КП(б)Б в феврале 1945 года секретарь Минского обкома КП(б)Б В.И. Козлов, «председатель сельсовета должен много знать, быть образованным человеком, а между тем из 226 председателей сельсоветов Минской области преобладающее большинство имеет низшее образование, 154 человека работают впервые, остальные имеют опыт работы до года. Из 1582 председателей колхозов мы имеем со средним образованием только 50, остальные – с начальным, а 3 председателя даже малограмотные. Если посмотреть по опыту работы, то впервые пришедших к руководству колхозами имеется 1247 человек»[xv]. Похожая картина складывалась во всех областях республики.
Еще одной важной проблемой организации труда в колхозах было малое количество квалифицированных счетоводов, агрономов и прочих необходимых специалистов. Совхозы находились в этом отношении в положении более выгодном, поскольку квалифицированный персонал направлялся в первую очередь туда. Наблюдался перекос: например, совхозы Гомельской области в конце 1944-начале 1945 гг. имели по 2-3 квалифицированных счетовода, в то время как во многих колхозах счетоводов не было вообще, и те, кто исполнял их обязанности, не умели организовать учет трудодней или делали это некачественно. В результате страдали колхозы и колхозники[xvi]. То же самое касалось комплектации в колхозах производственных бригад. Недостаток должного внимания со стороны руководства приводил к тому, что планы для всех бригад составлялись одинаковые, рассчитанные на равное количество сил – однако бригады комплектовались с разным количеством трудоспособных колхозников. Причиной же была комплектация бригад по количеству дворов, а не по количеству трудоспособных колхозников. После этого вполне естественны были отставания отдельных бригад от намеченного плана выработки. Случались и занижения норм выработки, что приводило к искусственному снижению стоимости трудодня[xvii].
Неоднократно имели место злоупотребления служебным положением представителями руководства колхозов, когда председателю колхоза начислялось количество трудодней выше нормы, или когда начисление трудодней проводилось произвольно, «по взаимной договоренности». Точно также происходило предоставление льгот тем, кто не имел на них права; вплоть до получения льгот теми, у кого сохранились постройки, скот и урожай, и среди которых попадались пособники оккупантов, члены семей полицейских, власовцев и т.д.[xviii]. Такие случаи требовали тщательного расследования, доказательств. Преступления, совершенные в отношении лошадей (плохой уход, отсутствие лечения, доведение до истощения и гибели и др.), расценивались как уголовные, и виновные в них привлекались к уголовной ответственности[xix].
Инфраструктура сельского хозяйства была практически вся уничтожена, и большую часть работ крестьянам приходилось выполнять не просто вручную, но при отсутствии элементарных подручных средств. Недостаток транспорта, разбитые дороги – все это предполагало перенос на себе присланных из тыловых республик семян, соли, продуктов от ближайших станций до деревень – за 20-30, а то и 50-100 километров. Стоит ли напоминать, что большинство из тех, кто это делал, были только что пережившие голодные и кровавые времена оккупации женщины, подростки и старики? Точно так же, вручную производилась очистка семян на решетках и кружалах – и это при отсутствии нормального освещения, при лучине. Как отмечает В.Т. Анисков[xx], у многих крестьян, особенно у подростков, в эти годы катастрофически портилось зрение.
Как сообщают нам цифры, озвученные на VII Пленуме ЦК КП(б)Б, в июле 1945 года, во время весеннего сева 1945 года «в период наибольшего напряжения в полевых работах, в ряде районов вынуждено было участвовать 178 000 человек, вскопавших вручную 78 000 га общественных посевов в колхозах и до 80 000 га своих приусадебных участков (всего – свыше 150 000 га). Кроме того, 67 000 колхозниц на себе перенесли до 700 000 пудов семян на расстояние в среднем 20 км»[xxi]. За всем этим стояло нечеловеческое напряжение сил народа, основной задачей которого сразу после освобождения стала необходимость максимально накормить армию и город, восстановить разрушенное хозяйство.
Сельскохозяйственные работы зачастую превращались в смертельно опасное для крестьян занятие. Несмотря на то, что перед началом работ обязательным было разминирование территории, во время распашки полей все равно обнаруживались мины, снаряды, крупнокалиберные патроны, которые могли тут же взорваться. Склады трофейного оружия охранялись недостаточно строго, и крестьяне регулярно, выражаясь языком того времени, «расхищали трофейные боеприпасы». Растапливание порохом печей приводило к взрывам и пожарам. Чаще всего жертвами таких «сюрпризов» становились дети, которые использовали оружие в качестве игрушек.
Яркие примеры трудового героизма являли собой престарелые и нетрудоспособные колхозники, а также подростки, которые за 1944 год выработали по 300-400 и более трудодней. По итогам весеннего сева 1945 года на 7 Пленуме ЦК КП(б)Б (состоявшемся в июле 1945 года) секретарь Ельского райкома КП(б)Б Чернявский отмечал, что «по всем колхозам Ельского района идет слава о 65-летнем старике Анищенко: на весеннем севе вспахал на одной лошади 40 га, ежедневно выполняя норму на 180%. Таких людей много в наших колхозах»[xxii].
Поскольку лошадей в колхозах не хватало, многие из них болели и не выдерживали нагрузок, приходилось осваивать пахоту на волах, коровах. В текстах постановлений обкомов КП(б)Б в 1943 – 1945 гг. появились такие пункты, как «организация обучения коров». Для многих крестьянок это становилось еще и психологической травмой – кормилицу-корову, которую с таким трудом удалось во время оккупации сберечь, нужно было приучать к ярму. К сожалению, нередки были факты администрирования со стороны руководителей низшего звена, применения насилия по отношению к крестьянам и скотине, что отмечал в докладе на VI Пленуме ЦК КП(б)Б секретарь ЦК КП(б)Б Н. Киселев, поскольку не все понимали, что «нужно пойти к колхозницам и попросить их, чтобы они ради ускорения производства хлеба, ради скорейшей победы над врагом ...запрягли в плуг и борону своих коров, …надо каждому понять, что администрированием, командованием, окриками мы не запряжем корову ни в соху, ни в борону»[xxiii].
В условиях неразберихи первых месяцев восстановления советской власти на ответственных постах в ряде мест оказались «случайные» люди, которым со стороны населения не было доверия. Например, в Минской области летом – осенью 1944 года фиксировались случаи, когда в освобожденных районах появлялись вооруженные люди и силой приказывали восстанавливать колхозы, попутно занимаясь реквизированием вещей и продуктов питания[xxiv].Так распускались слухи, что колхозы восстанавливают не представители советской власти, а грабители, силовики и партизаны. Осенью 1944 года напрямую в ЦК КП(б)Б поступали жалобы от отдельных колхозниц Гомельской области на то, что в колхозах «палочная дисциплина»[xxv]. Нередки были случаи, когда крестьянки просто остерегались вступать в колхозы, поскольку не знали, официально ли они восстановлены или это акты самоуправства. Нередки были среди крестьян и высказывания, что «неплохо бы поработать с годок единолично, разбить немца, а потом уже браться за колхозы»[xxvi]. Сходными были причины невыполнения отдельными колхозами планов. Как отмечалось на VIIПленуме ЦК КП(б)Б, зачастую заключались они в отсутствии организации труда в колхозах, когда «ежедневные задания по выработке бригадам правление колхозов не доводило, звеньевая система в большинстве колхозов отсутствовала, индивидуальная сдельщина не поощрялась»[xxvii].
Определенная часть взрослых трудоспособных колхозников не уделяла работе в колхозе должного внимания, отдавая приоритет работе на своих приусадебных участках или же поискам другого заработка[xxviii]. Как отмечал Ю.В. Арутюнян, положение крестьянина-колхозника в эти годы было двойственным: с одной стороны, он выступал как член колхоза, общественник-коллективист, что определяло его социальный статус и место в обществе. С другой – он был хозяином своего приусадебного участка, который не являлся его частной собственностью, однако играл существенную, если не главную роль, в его бюджете[xxix]. Для многих крестьян в эти годы приусадебный участок становился единственным надежным источников обеспечения себя и своих семей продуктами, а также давал возможностьвыручить немного денег от продажи тех же продуктов на черном рынке. В Беларуси, как и в других республиках (хоть и меньшем объеме), разворачивалась меновая торговля, когда на продукты обменивались соль, спички – средства, которых катастрофически не хватало в сельской местности. Имели место также случаи сокрытия земель от налогообложения; так, в июле 1944 года в Ветковском районе Гомельской области только в 15 хозяйствах двух сельсоветов было обнаружено скрытых 17, 34 га земли[xxx].
Власти предъявляли к колхозникам дополнительные требования: в начале 1945 года вышло специальное постановление «О повышении для колхозников обязательного минимума трудодней»: 1944 год – обязательная выработка 132 трудодня, 1945 год – 180[xxxi]. В то же время, на трудодень в среднем выдавалось зерна 0,4 кг, картошки 0,7 кг, сена и соломы 0,5 кг на одного человека[xxxii]. К колхозникам, не вырабатывавшим необходимую норму трудодней в течение года, применялись меры дисциплинарного взыскания. Как свидетельствуют материалы годовых отчетов колхозов, справки о состоянии трудовой дисциплины, не выполнившие норму автоматически выбывали из колхоза – а значит, автоматически лишались тех льгот, которые имели колхозники по сравнению с единоличниками при уплате налогов. «Злостные нарушители», которые не вырабатывали по итогам года (1944 – А.Т.) ни одного трудодня, исключались из колхоза. В то же время учитывались такие уважительные причины невыхода на работу, как наличие дома маленьких детей или престарелых нетрудоспособных родственников при отсутствии других членов семьи, заболевание, пожар (в отчетах писали «погорела»), беременность, роды и т.д.[xxxiii].
Желание облегчить себе жизнь и восстановить хозяйство как можно скорее, а также отсутствие взаимопонимания между собой и общего языка с руководством толкало крестьян на хитрость: колхозы организовывались, поскольку преимущества при налогообложении были очевидны (нормы выплаты колхозников по налогам были на 30% ниже, чем у единоличников), однако не закреплялись, уборка урожая проводилась каждым самостоятельно[xxxiv]. Впоследствии такие недоразумения решались положительно – при условии понимания и помощи руководства.
Наряду с такими, понятными в условиях разрухи и еще очень свежего впечатления от миновавшей оккупации действиями, совершались уголовно-наказуемые преступления. К сожалению, чрезвычайные ситуации, к которым относится и война, часто выносят на поверхность тех, кто видит в общем бедствии и неразберихе возможность собственной наживы. Сводки областных отделов НКВД, НКГБ, милиции донесли до нас факты расхищения колхозных складов зерна, семян, инвентаря, преступного сговора руководителей колхозов с целью продажи колхозного имущества, семян, получаемых колхозами промтоваров[xxxv]. В случае раскрытия преступления виновные наказывались.
Крестьянство в эти годы становилось кузницей кадров для возрождаемой промышленности Беларуси, а также – источником рабочей силы для предприятий всесоюзного масштаба. Мобилизация на любые работы, касались ли они восстановления промышленных объектов, шоссейных и железных дорог, предприятий, а также на обучение в школы фабрично-заводского обучения (ФЗО), ремесленные училища (РУ), приравнивались к воинской повинности, что в условиях военного времени было вполне оправдано. Люди, самовольно покинувшие место работы или учебы, считались дезертирами и подвергались соответствовавшему наказанию.
Мобилизация на различные работы белорусских крестьян началась с первых дней освобождения республики. Хотя союзное руководство и признавало, что мобилизация, продиктованная особенно напряженным балансом рабочей силы в отдельных тыловых областях РСФСР, создала такое же напряженное положение в тех областях БССР, где проводилась мобилизация, привлечение населения освобожденных белорусских районов продолжалось. Уже осенью 1943 года из освобожденных районов БССР на работы в промышленности в Курганской, Челябинской, Молотовской, Кемеровской, Новосибирской областях и Алтайском крае, было мобилизовано 8,6 тысяч человек, в первом квартале - 1944 года 3,8 тысяч. За первые пять месяцев 1944 года на трудгужповинности из Беларуси было мобилизовано 2,6 тыс. человек, на лесосплавы – 100 человек, на прочие работы – 2,5 тыс. человек [xxxvi]. Параллельно с этими призывами осуществлялся призыв крестьян на постоянную работу в промышленность (что предполагало их переезд на постоянное жительство по месту работы): в первом квартале было призвано более 13,5 тысяч крестьян, во втором – более 7 тысяч; дополнительно в конце августа – около 2,9 тысяч крестьян (данные по всей территории БССР), а в четвертом квартале – около 14 тысяч крестьян[xxxvii]. На временные уборочные сельскохозяйственные работы за пределами БССР из республики было призвано более полутора тысяч сельчан (в документах помечено, что это было сельское население, но не колхозники)[xxxviii].
Мобилизация проводилась не только и не столько на промышленные объекты, а также в действующую армию и в группы содействия истребительным батальонам, которые организовывались в каждом населенном пункте. В случае мобилизации в такую группу за колхозником сохранялось за время несения службы среднее количество трудодней, выработанное 1 колхозником в том колхозе, где работал мобилизованный[xxxix].
В рамках оказания жителям освобожденных районов материальной помощи крестьяне снабжались долгосрочными кредитами Сельскохозяйственного банка СССР (в БССР получили за 1944 год 55 млн. рублей) на покупку скота. Как отмечает А.П. Купреева, к июню 1944 года колхозники и единоличники получили от государства больше 30 млн. рублей долгосрочного кредита на восстановление и строительство жилья[xl]. К сожалению, организация получения крестьянами кредитов не всегда соответствовала требованиям. Сначала областные органы управления ставили районным властям на вид, что крестьяне не выбирают все суммы кредитов, отпущенных на покупку скота и на жилье; те объясняли, что руководство колхозов не обращается за кредитами. Позднее выяснялось, что до сведения и колхозников, и единоличников просто не довели, что они имеют право на получение кредитов, что информация о них была воспринята крестьянами на уровне прочих слухов. Только после полного разъяснения крестьяне обращались за получением кредита, и получали его.
Восстановление жилищного фонда было одной из первоочередных задач советской власти и самих крестьян. Показателен такой пример. В Полесской области быстрее всех восстанавливался Лельчицкий район, который был уничтожен полностью (во всем районе к моменту освобождения уцелело только 22 дома в д. Дубницкое); к февралю 1945 года из 7019 разрушенных там уже было отстроено 4511 домов[xli]. Всего в БССР до конца войны было восстановлено около трети разрушенного сельского жилого фонда. Трудности, сопутствовавшие этой работе, озвучивают следующие цифры: к концу 1944 года в восточных областях было восстановлено только 4% разрушенных крестьянских домов, в некоторых районах крестьяне жили в землянках до 1946 года[xlii]. Как правило, быстрее всего восстанавливались те деревни и села, в которых правильно организовывались строительные работы, и главное – правильно комплектовались строительные бригады. Поводом для задержек служило то, что часто строительные бригады комплектовались из призывников 1927 г.р.; когда их призывали в армию, работы останавливались, бригады приходилось комплектовать заново. Интенсивное привлечение в строительные бригады женщин во многих районах началось только осенью 1944.
Существенно тормозило работу по восстановлению жилищного фонда в деревнях и то, что многие крестьяне стремились самостоятельно построить на месте своих пепелищ хоть что-нибудь, какие угодно домишки, чтобы разместить свои семьи под крышей. В результате на уже упоминавшемся здесь VI Пленуме ЦК КП(б)Б руководители областей отмечали, что во многих деревнях дома построены без соответствующего плана, без проектов, не настоящие крестьянские дома, а «домишки на курьих ножках». Несмотря на то, что еще в начале 1943 года предполагалось создать проект типового крестьянского дома, чтобы предлагать его для затройки разрушенных деревень, многие районы такого проекта не имели до конца войны, а строительство временных домиков размером 3 на 5 квадратных метров в произвольно выбранных местах приводило к лишним расходам времени, сил и материалов[xliii].
Фактором, существенно влиявшим на жизнь белорусских сельчан, в том числе и в восточных районах (хотя чаще это приписывают исключительно западным областям), в послеоккупационный период Великой Отечественной войны, было наличие большого количества бандитских шаек, антисоветских вооруженных групп, которые предпочитали скрываться в лесах, бывших полицейских, их пособников и родных, старавшихся своими методами противостоять восстановлению советской власти. Эта борьба была здесь не столь кровавой, как в западных областях Беларуси, однако создавала дополнительные проблемы для крестьян, которые часто становились жертвами если не убийств, то разбоя и грабежей. В донесениях НКВД по Минской, Полесской, Могилевской областям приводится много примеров появления в деревнях листовок с угрозами в адрес советских активистов, нападения бандитов на колхозные подводы, перевозившие зерно или продукты, и просто на рядовых граждан[xliv] (так, в Петриковском районе зафиксирован в сентябре 1944 года факт нападения двоих людей в советской военной форме на знаменитого деда Талаша)[xlv]. В Гресском и Борисовском районах Минской области до конца войны действовали многочисленные группировки бывших полицейских. Для жителей южных районов Полесской области (Туровского, Лельчицкого, Ельского, Наровлянского) не было редкостью появление т.н. «бульбовцев» - групп Украинской Повстанческой Армии «Полесская Сечь», командиром которой был Т. «Бульба» Боровец. Расправы здесь были не столь жестоки и кровавы, как в западных районах Беларуси, однако «бульбовцы» грабили кооперативные лавки, жгли колхозные склады и гумна, в результате чего колхозники лишались необходимых продуктов, соли, мыла, а то и значительной части урожая. Убивали советских активистов, лесников, объездчиков. Иногда действия «бульбовцев» вызывали недоумение: под угрозами заставляли колхозников разобрать свое личное оборудование во время проведения работ, или приказывали разбирать со складов колхозный хлеб, а в противном случае просто перемешивали, не сжигая семена. Точного количества жертв таких нападений среди крестьян не зафиксировано[xlvi].
При сравнении положения и настроений населения в западных областях и в восточных областях Беларуси, поневоле приходим к выводу, что это были не только территории, где доминировали разные типы ведения хозяйства (если в восточных областях в 1945 г. 84% земель занимали колхозы, а 15% - хозяйства рабочих и служащих, то в западных 95-97% всех площадей были заняты единоличными хозяйствами разной величины и уровня, и только 2-4% земель принадлежали колхозам[xlvii]), но и два разных типа общества, с отличавшимися культурными ценностями, политическими ориентирами (или с разной степенью отсутствия таковых) и даже национальным составом населения, особенно в сельской местности. Не случайно секретарь Брестского обкома КП(б)Б М.Н. Тупицын на 6 Пленуме ЦК отмечал, что «особые условия западных областей - не просто «некоторые особые условия», а такие, пожалуй, принципиально различные условия работы наших партийных органов»[xlviii].
Сильные позиции в регионе частного сектора в 1944-1945 гг. объясняются тем, что до начала войны коллективизация затронула лишь незначительную часть хозяйств, а после освобождения территории задача восстановления целиком всего количества колхозов, созданного ранее, до конца войны не ставилась (к 1945 году было восстановлено только 132 колхоза из 1115, организованных к июню 1941 года[xlix]). Переустройства начались с возвращения батрацким, безземельным и малоземельным хозяйством земли, отнятой у них немецкими оккупантами, а также изъятия земли, превышавшей установленный предел (10-15 га), у так называемых кулацких хозяйств[l].
Реакция крестьян на меры, претворяемые в жизнь советской властью, была неоднозначной. Прирезка земли принималась с радостью, особенно среди тех беднейших крестьян и бывших батраков, у которых не было возможности получить свою землю ни при какой иной власти. Как отмечал в феврале 1945 года секретарь Гродненского обкома КП(б)Б Калинин, «когда мы довели населению, что только у советской власти оно может получить землю, никакая агитация польских националистов не имеет успеха»[li]. В Пинской области к февралю 1945 г. было передано крестьянам 32 тыс.га земли, в Гродненской на 5 февраля 1945 г. были оформлены документы на передачу земли 7857 хозяйствам (более 20 тыс. га)[lii]. На 25 мая 1945 года в Барановичской области не осталось ни одного безземельного хозяйства, количество хозяйств площадью 1-2 гектара сократилось до 14772 (в январе составляло 17790)[liii].
Однако до весны 1945 года процесс двигался медленными темпами, и тому были следующие причины.
Несмотря на то, что большинство крестьян в западных областях были малоземельными, или безземельными, и весьма, казалось бы, заинтересованными в прирезке к своим участкам дополнительных гектаров земли, они далеко не всегда высказывали это на общих собраниях. Причина была в следующем: многие крестьяне зависели от более зажиточных, поскольку те могли помочь им с тяглом (что играло решающую роль при проведении сельскохозяйственных работ), и выражать свою заинтересованность в отрезке земли у «кулаков» и прирезке ее к собственным участкам им было зачастую невыгодно. Если подход представителей власти в районе был формальным, они ограничивались общими собраниями и считали полученный там от крестьян ответ окончательным.
Неоценимо важным был здесь тесный личный контакт властей с крестьянами: зачастую после прямого откровенного разговора бедняки писали заявления на наделение их землей, и даже требовали этого[liv]. Склоняло к принятию земли также открытие конно-прокатных пунктов в сельсоветах, и возможность заключать договора на проведение сельхозработ со вновь открытыми МТС – за натуральную оплату – от 25 апреля 1945 года[lv]. На пользу шло сотрудничество МТС с крестьянами-единоличниками в ремонте сельскохозяйственного инвентаря: в Радошковичской МТС ремонт одного плуга оплачивался 1 кубометром леса, что было удобно и крестьянину, и рабочему[lvi].
Сама практика наделения землей крестьян в западных областях понималась и оценивалась ими по-разному. Отдельные крестьяне выказывали недоверие такой тактике властей – волновались, что наделение землей проводится специально для того, чтобы позднее согнать людей в колхоз и обобществить и землю, и продукты труда; такие опасения, как показало время, были не лишены оснований[lvii].
Негативной стороной руководства преобразованиями и восстановительными работами была практика перевода руководителей районного и областного масштабов из восточных областей в западные «обязательно с повышением», что совсем не соответствовало профессионализму «повышенных». Случались и просчеты при распределении земельных угодий, что обостряло настроения на селе. В Гродненской области секретарем обкома КП(б)Б А.П. Эльманом летом-осенью 1944 года была инспирирована передача большей части помещичьих земель под подсобные хозяйства предприятий, и только незначительной доли – малоземельным и безземельным крестьянам[lviii]. Такие действия требовали коррекции и разъяснения населению их ошибочности.
При справедливом отношении и соблюдении представителями власти ими же декларируемых законов крестьяне были настроены самым доброжелательным образом. Наличие положительных примеров организации колхозов, совхозов, сельсоветов в 1939-1941 гг., профессионализм и справедливое отношение руководства имели следующие результаты: крестьяне в отдельных деревнях Мядельского, Видзовского (Молодечненская область), Ленинского (Пинская), Сопоцкинского, Щучинского (Гродненская) районов объединялись в колхозы по собственной инициативе, видя в этом для себя выгоду, или же самостоятельно восстанавливали колхозы, организованные до войны, поскольку имели положительный опыт[lix]. Администрирование же порождало негативную реакцию. К сожалению, случаи администрирования, применения метода грубых приказов имело место чаще, чем вдумчивое и чуткое отношение. Результатом становилось недоверие населения. Осенью 1944 года крестьяне Радуньского района Гродненской области высказывали областным властям, что «Советы не те, что раньше, какие-то военные советы. Раньше приходили, собирали, всем все разъясняли. А теперь – приходит кто-то и требует: дай, дай. А потом еще и угрожает»[lx]. Как и на востоке, не всегда было понятно, кто именно восстанавливает колхозы: советская власть или силовики. Секретарь Пинского обкома КП(б)Б А.П. Клещев отмечал, что многие, кто был отличными бойцами, подрывниками, разведчиками, оказались плохими руководителями, не умеющими и не желающими находить общий язык с сельчанами, а выдвижение на пост председателя сельсовета 19-20-летних пареньков приводило к тому, что те 50% времени тратили на отвлеченные дела, и руководить не учились[lxi].
Тот факт, что распространенным было т.н. «отходничество» жителей из восточных областей в западные на заработки, что восточные районы нередко закупали в западных скот и семена, воспринимался тоже по-разному. Одни считали, что восточные области гораздо больше пострадали в результате оккупации и боевых действий. Другие – что в разорении восточных областей виновата колхозная система. Власти ставили задачей убедить крестьян западных областей именно в первом.
Определение национального состава населения в послеоккупационный военный период в республиканских масштабах не проводилось. Польские исследователи признавали, что перед началом Второй мировой войны: 1) основная масса населения Западной Беларуси была коренными жителями и проживала в деревне, городское население превалировало над сельским только среди евреев; 2) по итогам всеобщей переписи населения в 1931 г., в которой участвовало 5109,2 тыс. человек, родным языком назвали польский - 2662,3 тыс. человек, белорусский - 984,2 тыс. человек, «тутэйшы» (касается жителей Полесского воеводства, т.е. жителей Пинской и Брестской областей БССР без Сарненского и Камень-Каширского уездов, отошедших к УССР) – 708,2 тыс. человек; 3) католики из участников переписи составляли 2461,4 тыс. человек, православные – 2047,5 тыс. человек; 4) по подсчетам историка П. Эберхардта, на территории, отошедшей к БССР, в 1939 году могло проживать около 4908,2 тыс. человек, из которых 2110,5 тыс. (43%) составляли поляки, 2061,4 (42%) – белорусы, 471,2 тыс. (9,6%) – евреи, 265 тыс. (5,4%) – прочие, к коим относились литовцы, украинцы, татары; 5) при проведении подсчетов поляками признавались все католики, назвавшие родным языком польский[lxii].
Власти признавали, что вопрос определения национальности населения очень важен. Между БССР и Польшей было заключено соглашение об обмене населением: все этнические поляки получали право на переезд в Польшу, а этнические белорусы – в БССР. Особенно сложна была ситуация определения национальности с белорусами-католиками, которым на протяжении долгого времени внушали, что они поляки, и которых зачастую уговаривали (или же принуждали) записываться на выезд в Польшу боевики Армии Крайовой, а также католические священники. Руководство же страны не было заинтересовано в оттоке большого количества населения из и так обескровленной республики. Отдельные мужчины призывного возраста были заинтересованы, чтобы их признали поляками, поскольку это освобождало на определенном этапе от призыва в действующую армию[lxiii].
Граница БССР с Польшей до конца войны оставалась «плавающей» и была закреплена только на Потсдамской мирной конференции, и жители приграничных белорусских деревень до середины 1945 г. не знали, в каком государстве они будут жить. Поскольку средства массовой информации восстанавливались медленно, жители деревень были осведомлены о событиях в мире и республике зачастую еще хуже, чем в годы оккупации (когда информирование населения осуществляли партизаны и подпольщики), в сельской местности активно распространялись слухи, прямо противоположные друг другу по смыслу. Одни передавали из уст в уста, что граница с Польшей восстановится в пределах, которые существовали до 1939 года. Другие – что скоро начнется война СССР и Англией, и союзники вообще «освободят» Беларусь. Еще кто-то – что граница установится по старой «линии Керзона». Отдельные крестьяне (в районах наибольшего скопления польского населения, где активно действовали отряды Армии Крайовой) отказывались подчиняться советским законам именно на том основании, что «здесь будет Польша», и утверждали, что они польские граждане, а не советские[lxiv]. Пропольски настроенные граждане убеждали крестьян не брать землю, якобы потому, что «сейчас наделяют землей белорусов, а настанет такое время, когда будут наделять патриотов Польши»[lxv].
Существовала и иная сторона вопроса: недоверие к полякам со стороны отдельных представителей советской власти. Случалось, что руководители местного, а то и районного масштаба воспринимали всех поляков (или просто всех, находившихся на оккупированной территории) как потенциальных врагов, и относились к ним с пренебрежением. Документы хранят примеры, когда все население отдельных сельсоветов зачислялось в число врагов, и управление осуществлялось только лишь приказами, угрозами, насилием, хоть республиканское руководство и признавало, что такая работа не несет ничего, кроме вреда[lxvi].
Организованные колхозы в западных областях Беларуси сталкивались с теми же проблемами, что и колхозы восточных областей – отсутствием тягла, инвентаря, необходимостью производить часть работ на коровах, сложностями с починкой инструментов, и т.д. Однако в этой части республики вполне естественные в условиях военной разрухи проблемы имели еще и идеологический подтекст: власти справедливо опасались, что слабые в материальном отношении колхозы (особенно в тех районах, где до начала войны колхозы организовать толком не успели) могут оказать отрицательное впечатление на единоличников, повлиять на решение их не вступать в колхозы. На вышеупомянутом VI Пленуме ЦК КП(б)Б заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК КП(б)Б Тишков приводил примеры: «Что это за колхозы, в Глубокском районе, состоящие из восьми хозяйств, но имеющие при этом 372 га земли и только одну лошадь, да и ту с чесоткой? Такие колхозы уже с первых шагов своей деятельности могут дискредитировать колхозный строй. Один из таких колхозов носит имя «Новая жизнь». Какая же это новая жизнь, если колхозники не имеют даже возможности запрячь лошадей и привезти топливо или съездить на базар по делам колхоза, и вынуждены обращаться за помощью к единоличникам?[lxvii]» Власти отдавали себе отчет, что за короткий срок создать крепкие колхозы невозможно, что необходимо подготовить кадры, желательно из местной молодежи, что необходимо укрепить материальную базу сельского хозяйства, подготовить платформу для перехода крестьян к коллективному хозяйствованию. Именно поэтому задача проведения коллективизации в западных районах не ставилась до конца войны.
Еще одной противоречивой стороной организации колхозов «сверху», особенно на базе бывших имений, было сохранение доверия между колхозниками (бывшими батраками) и помещиками. Такие случаи были скорее исключением (немногие из помещиков остались в БССР, большинство выехали в Германию), однако присутствовали, и также отрицательно сказывались на имидже колхозной системы. Колхозники в таких случаях не избирали правление, не реагировали на председателя, однако советовались с бывшими помещиками[lxviii]. Многие крестьяне в западных областях Беларуси просто не могли себе представить коллективного хозяйствования на земле.
Во многих деревнях крестьяне пытались купить хорошее отношение председателей колхозов, прочих представителей власти, оказывая им материальную помощь – продуктами, спиртными напитками, вещами, пр., и часто эти попытки оказывались успешны, поскольку на зарплату 150-200 рублей прожить было очень сложно[lxix]. Как свидетельствует житель д. Черск Брестского района, «начальников мы всегда уважали, поскольку много их было и разных. И поляки, и немцы, и «бандеры», а еще раньше русские. Ну, а потом пришли Советы. Некоторые сразу становились своими, а некоторых надо было приручать»[lxx]. Конечно, такие случаи не были повсеместно распространены, однако требовали контроля и тщательных разбирательств. Республиканское руководство отмечало, что основными причинами тому были: наличие среди работников сельсовета, выражаясь языком того времени, «неустойчивых элементов, поддающихся на выпивку, различные махинации и после этого творящие всякие безобразия»[lxxi], а также то, что до конца войны статус сельского совета в западных областях БССР не был толком определен, и не пользовался никаким авторитетом у населения, а руководители не знали законов, своих обязанностей и прав.
Жизнь сельского населения в западных областях в гораздо большей степени, чем в восточных, осложнялась деятельностью различных антисоветских вооруженных групп и отрядов, бандформирований. Крестьяне оказывались в самой гуще борьбы силовых структур советской власти с отрядами АК, ОУН-УПА, ЛЛА (Организации Освобождения Литвы, действовавшей в Сопоцкинском и Радуньском районах Гродненской области, Островецком, Свирском, Поставском – Молодечненской, Видзовском – Полоцкой областей[lxxii]) и пр., поскольку в случае поддержки советских преобразований могли стать их жертвами, в случае поддержки антисоветского подполья – подвергнуться репрессиям уже со стороны советских властей, пострадать в результате проведения чекистско-войсковых операций, просто стать объектом грабежа и насилия. Многие становились заложниками ситуации, оказывали содействие отрядам антисоветским формированиям под угрозой расправы над ними и членами их семей, и расправы кровавой. В книгах «Память» зафиксированы имена крестьян, убитых вместе с членами семей, расстрелянных или сожженных в домах; в Ивьевском районе (Барановичская область) – 54 человека[lxxiii], в Лидском (Гродненская область) – 90, из которых только 12 были советскими активистами[lxxiv]*. Другие же сознательно поддерживали отряды АК, УПА, ЛЛА, поскольку там находились их родные и близкие. В отдельных районах Гродненской, Брестской, Пинской областей вооруженная борьба продолжалась и после окончания войны, до начала 1950х годов[lxxv].
Культурная жизнь деревни белорусской после изгнания оккупантов развивалась по следующим направлениям: 1) воссоздание (в некоторых западных районах – создание) системы общеобразовательных школ; 2) сельскохозяйственное образование; 3) воссоздание сети библиотек (в сельской местности изб-читален); 4) распространение средств массовой информации (газет, радио), кино, агитации и пропаганды; 5) развитие художественной самодеятельности; 6) военный всеобуч.
Количество учащихся общеобразовательных школ за годы войны изменилось следующим образом: по БССР в 1940-1941 учебном году обучалось в 1-4 классах 982,7, в 5-7 классах - 306,6, в 8-11 классах - 41,7 тыс.чел., а в 1945-1946 учебном году в 1-4 классах обучалось 997,8, в 5-7 классах - 119,5, и в 8-11 классах - 5,3 тыс.чел.. В 1944-1945 учебном году в первые классы школы было принято 5 возрастов, 7-11 лет включительно, и особенное внимание придавалась развитию именно сферы начального образования.
Школьная инфраструктура воссоздавалась медленно. В первых освобожденных районах Могилевской области (Хотимском, Кличевском, Краснопольском, Чериковском, Кричевском, Климовичском и Мстиславским) сохранилось только 59% школьных строений - 340 из 570. Для школ приспосабливались избы, землянки, другие уцелевшие построения, «пока строились землянки, школы работали под открытым небом на дворе, вместо парт использовались бревна, ящики, пни деревьев» - информировал руководство республики в феврале 1945 года заведующий Освейского райсовета. Параллельно республиканские и областные руководства приказывали организовать в каждом районе артели на хозяйственном расчете по производству школьной мебели, классных досок, счетчиков, пеналов, ремонта школьной одежды и обуви.
Проблемой отдельных западных районов Беларуси (в частности, северо-западных районов Молодечненской области) было слабое развитие школьного дела и до войны: в 1939-1941 гг. большинство начальных школ тут тоже работали в наемных помещениях, свои строения имели только неполно-средние и средние школы, и те не соответствовали стандартам советской системы школьного образования. В этих районах наблюдалась положительная динамика создания школ: осенью 1944 года работало 867 школ (до войны на территории тех же районов бывшей Вилейской области, преобразованной в Молодечненскую, было только 740), значительно возросло количество начальных школ (от 622 до 784), и средних (от 7 до 10), но количество неполных средних снизилось (от 111 до 73)[lxxvi].
Несмотря на приказ республиканского руководства, запрещавший привлекать школьников к сельскохозяйственным работам в колхозах во время школьных занятий, подростки все равно работали в поле, потому что не хватало рук, нянчили младших братьев и сестер, исполняли разные домашние обязанности, приглядывали за скотиной, когда старшие работали на хозяйстве; в отчетах Наркомпросса такие причины отсева учащихся отмечены как «семейные или домашние обстоятельства». Сложности вызывали удаленность деревень (за 6-7 километров от школы), отсутствие одежды и обуви, недостатки с провиантом. Зимой 1945 г. в Давид-Городокском районе Пинской области не посещали школу 1520 детей школьного возраста из 5375, из 35 школ 12 не было открыто[lxxvii]; в Молодечненской области в Свирском районе не посещали школу 932 ребенка школьного возраста, в Юратишском не училось 1400 школьников, в Ивьевском не было открыто 6 начальных школ. Школы, в частности, учителя советских школ, очень часто делались мишенью для антисоветских вооруженных формирований, потому родители справедливо подчас боялись пускать своих детей в школы, не только в западных, но и в отдельных восточных районах.
Сельские школы в западных областях Беларуси разделялись на русские, белорусские, польские и украинские (последние - особенность Брестской и Пинской областей). В Гродненской области на 1 ноября 1944 года обучалось 3414 детей в русских школах, 69 761 - в белорусских, 21 701 - в польских[lxxviii]. В Брестской области весной 1945 года работало белорусских школ - 594, русских - 49, польских - 17, украинских - 26[lxxix].
Налаживание системы сельскохозяйственного образования было очень важным направлением в условиях необходимости быстрого воссоздания сельского хозяйства и обеспечения максимальной помощи фронту и городу. Организовывались курсы председателей колхозов, политшколы-передвижки, курсы для подготовки кадров массовых квалификаций (счетоводов, бригадиров, полеводов, заведующих животноводческими фермами, конюхов и т.д.) непосредственно из крестьян и крестьянок. Тематический план курсов председателей колхозов (согласно постановлению Минского обкома КП(б)Б от 13 декабря 1944 года) выглядел следующим образом:
1) вступительный доклад «Великая Отечественная война и задачи колхозов» (2 часа); 2) про неотложные меры воссоздания хозяйства в освобожденных районах (10 часов); 3) постановление Чрезвычайной Комиссии по расследованию и установлению преступлений фашистов (6 часов); 4) разбор устава сельхозартели (8 часов); 5) управление делами сельхозартели (8 часов); 6) организация работы в колхозах и ее оплата (бригады, звенья, нормы выработки, дополнительная оплата) (20 часов); 7) меры повышения урожайности по культурам, агротехника, севообороты, борьба с бурьяном и вредителями сельхозкультур (20 часов); 8) семенное хозяйство в колхозах (8 часов); 9) подготовка, техническая опека и использование машин и инвентаря (8 часов); 10) ознакомление с инструментами тракторов и сложных сельхозмашин (плуги, культиваторы, сеялки, сенокосилки, молотилки, веялки, сортировки, комбайны) (20 часов); 11) вопросы подготовки весеннего сева 1945 года (6 часов); 12) работа МТС и соглашения колхозов с МТС (6 часов); 13) организация животноводства в колхозах (20 часов); 14) размер, порядок и сроки обязательных поставок продуктов государству и денежные налоги (20 часов); 15) распределение натуральных и денежных прибылей в колхозах (количество часов не обозначено); 16) состав производственных планов (20 часов); 17) финансы в колхозах и денежная документация (6 часов); 18) подсчет и ответственность в колхозах (10 часов)[lxxx].
План работы многочисленных районных политшкол-передвижек, каждая из которых должна была за осень и зиму 1944 года обслужить не меньше двух населенных пунктов в районе, был следующий:
а) История ВКП(б) (краткий курс);
б) Книга И.В. Сталина "Об Отечественной войне советского народа"
в) Карта мира[lxxxi].
В западных районах БССР дополнительным условием было, помимо комплектования курсов за счет партизан и партизанок, обеспечение не меньше 60% посетителей за счет женщин-крестьянок[lxxxii]. Притянуть на курсы всех председателей колхозов не получалось: в Минской области в январе-феврале 1945 г. по всем районам на курсы явились 45-80% всех приглашенных председателей*[lxxxiii].
Получение сельскохозяйственного образования делалось обязательным не только для руководителей и ответственных работников колхозов, но и для выпускников сельских средних общеобразовательных школ. Согласно постановлению Могилевского обкома КП(б)Б от 16 ноября 1944 года, выпускникам нужно было сдать зачет по уставу сельскохозяйственной артели, потому что без соответствующей справки они не имели права считаться выпускниками средней школы и получить соответствующие удостоверения[lxxxiv].
Военный всеобуч, в особенности курсы по разминированию, были актуальными для крестьян. Фронт, как мы уже отмечали выше, оставил после себя в земле много бомб, снарядов, другого оружия, от которого во время сельскохозяйственных работ гибли люди. Власти понимали необходимость получения крестьянами подобных знаний, потому сразу после освобождения того или другого района издавались постановления охватить граждан 16-50 лет, что не проходили раньше курсов военной всеобуча, обучением на курсах по разминированию; например, в Брестской области такое обучение было приказано начать уже с 15 сентября 1944 года. Обучение в городах и городских поселках проводилась без отрыва, и а в сельской местности – с отрывом от производства[lxxxv].
Военный всеобуч включал в себя также ликвидацию неграмотности деревенских призывников, сдачу норм на значок «Готов к труду и обороне». Комитет по делам физкультуры и спорта обязывался проводить физкультурно-спортивную работу на военно-учебных пунктах и среди учащихся учебных заведений, в том числе в сельской местности, проводить районные и областные спартакиады.
К началу 1945 года в республике было восстановлено 1845 изб-читален, 140 районных и 150 деревенских библиотек, 168 районных домов культуры и сельских клубов[lxxxvi]. Власти понимали важность восстановления этой сферы, потому что в условиях войны надо было по возможности максимально активизировать политико-моральное воспитание крестьян. Полагалось, что план работы домов-читален должен помещать лекции и читки по организации работы в колхозах, агротехнике, военно-политическому и международному положению СССР, также лекции и беседы на научные и антирелигиозные темы. Комплектовались библиотечки для изб-читален из литературы, поступавшей в Беларусь по линии Союзпечати. Избы-читальни становились базой для разных кружков (драматических, хоровых, музыкальных, кружков по изучению книги И. Сталина «О Великой Отечественной войне советского народа» и т.д.). Большой проблемой для изб-читален было мизерное количество книг на белорусском языке – на это жаловались представители районных властей во всех областях республики. Власти издавали приказы о необходимости проверки библиотечных книг на наличие среди них запрещенной литературы[lxxxvii].
Вместе с работой библиотек и изб-читален очень важной и актуальной для деревни была «работа устного слова», поскольку большая часть крестьян была неграмотной, в особенности среди лиц старше 50 лет. Налаживалась деятельность агитационных бригад, сельских агитаторов, кинотеатров и кинопередвижек, радио. Трудности вызвало то, что большинство помещений, где в районах показывали кино, было сожжено или разрушено во время оккупации, отсутствовали советские фильмы, все надо было привозить. То же касалось и радиооборудования. В Брестской области по районам в 1944 году действовало только 6 киноустановок, в Пинской - 7 звуковых и 1 немая киноустановки, 2 немые кинопередвижки; в колхозах Полесской области в феврале 1945 года, за редкими исключениями, не было радиоточек[lxxxviii]. Однако, несмотря на препятствия, киноустановки работали и обслуживали сельское население, демонстрировались художественные и документальные фильмы «Кутузов», «Битва за Севастополь», «Живи, родная Беларусь», «Радуга», «Небо Москвы», «Она защищает Родину», «Битва за нашу Советскую Украину». Агитаторы проводили организацию посещений крестьянами киносеансов и проведения бесед перед показами фильмов и соответственно после окончаний сеансов.
Проблемой агитаторов было то, что абсолютное большинство из них попало на эту работу впервые, не имело необходимых умений и навыков. Грамотных же колхозников привлекали к подобной работе редко, хоть они могли бы и рассказать о текущих событиях, и о партизанской борьбе, и «прочитать статью из газеты или журнала не хуже девушек-учительниц»[lxxxix]. Материалов для агитаторов не хватало, в особенности по истории Беларуси – чем с готовностью пользовались в западных и южных регионах пропольские или проукраинские сепаратисты в своей агитационной деятельности. Крестьяне же охотнее верили тем, кто говорил на одном с ними языке и на знакомые темы.
Сложности в развитии на селе печатных изданий, газет, журналов также заключались в слабом оснащении редакций (не хватало бумаги, красок, типографских машин, шрифта); например, осенью 1944 года в Брестской области на все издательства имелась только одна плоская печатная машинка. Сказывалось отсутствие квалифицированных кадров. Потому не вызывают удивления недостатки изданий, которые, например, отмечались руководством БССР на упомянутом выше VI Пленуме ЦК КП(б)Б в феврале 1945 г.: грамматические и стилистические ошибки на страницах газет, слабое освещение жизни отдаленных районов, вопросов, которые интересовали крестьян, язык печати, непонятный для населения без дополнительного толкования[xc].
При распространении периодических изданий по районам и сельсоветам подчас образовывался замкнутый круг. С одной стороны, выделялось дополнительное количество газет и журналов для того или иного района, это количество выходило, а с другой, некоторые сельсоветы не имели средств, чтобы их выписать. Тогда газеты реализовывались через сеть розничной торговли или вообще оставались на почтовых отделениях (Пружанский, Березовский, Малоритский районы Брестской области, Чериковский район Могилевской области)[xci]. Порой почта ни имела возможностей распространить периодические издания по районам, не хватало людей и транспорта. Несмотря на такие, неизбежные на данном этапе, недостатки, распространение периодической печати в деревне налаживалось и расширялось. Издавались областные и районные газеты (на русском и белорусском языках), они пользовались спросом у населения, устраивались громкие читки. Секретарь Пинского обкома КП(б)Б А. Клещев ставил, например, в апреле 1945 года вопрос об издании областной газеты «Полесская правда» на белорусском языке, «потому что большинство населения области разговаривает именно по-белорусски»[xcii].
Находятся яркие примеры того, что родители желали, чтобы дети скорее начали учиться: в д. Нивицы Березовского района Брестской области крестьяне во время оккупации разобрали школу по доскам и бревнам и спрятали, а после освобождения восстановили за 10 дней; граждане городского поселка Ганцевичи, дети которых успели закончить начальную школу, прислали в Ганцевичский райком КП(б)Б письмо с просьбой открыть в их городке районную неполно-среднюю школу (писалось под диктовку крестьян)[xciii]. При этом крестьяне не всегда встречали добросовестные отношения со стороны учителей. Во время инспекции Минского областного отдела образования деревенских школ весной 1945 года много где определялся низкий уровень знаний выпускников, и грамматические ошибки в билетах. Причинами этого могли быть как обычный непрофессионализм учителей (на первом этапе воссоздания деревенской школы катастрофически ни хватало кадров), недостаток учебников, бумаги, оснащения, страх учителей перед деятелями антисоветского подполья в западных областях БССР или обычными бандитами, отсутствие денежного обеспечения интеллигенции на деревне, что заставляло терять время на поиски другого заработка.
В западной части Беларуси местные учителя подчас отмечали, что большинство представителей власти, которые приехали с востока, ведут речь про «Белоруссию», но почти никто из них не знает белорусского языка, что нередко вызывало непонимание между сельчанами и руководителями. К таким высказываниям прислушивались не всегда: в Пинской области, например, областное руководство негативно отозвалось о разрешении преподавания на белорусском языке в начальной школе деревни Огаричи Ганцевичского района[xciv]. Так для отдельных категорий западнобелорусского крестьянства школа делалась незнакомой, чужой, что вызывало и нежелание отдавать туда детей, и трудности у последних при обучении.
В.Т. Анисков отмечает, что «война застала крестьян атеистами в их абсолютном большинстве, многие продолжали посещать церковь и отправлять обряды больше по привычке, чем по убежденности… Однако во время войны произошло оживление религиозных настроений, активизация деятельности различных сектантов»[xcv]. Факты говорят, что в восточных районах БССР увеличилось количество православных церквей (6 церквей насчитывалось осенью 1944 года только в одном Брагинском районе Полесской области), и по воскресеньям там бывало многолюдно[xcvi]. Переселенцы-католики из Польши весной 1945 г. обращались в польское консульство с просьбой открыть костел в Осиповичском районе (Бобруйская область), поскольку хотели «своей веры на польском языке»[xcvii]. В западных областях Беларуси, кроме сильных позиций костела, имевшего серьезное влияние на большую часть населения, деятельности православной церкви, активно воздействовали на население адепты Церкви Христиан Веры Евангельской, баптисты, методисты. Особо распространены были общины баптистов в Брестской (Кобринском, Ружанском районе) и Пинской (Давид-Городокском районе) областях. В Пинской области функционировали 13 общин баптистов, в Брестской – весной 1945 года был зарегистрирован 31 священник союза Евангельских церквей, которые вели работу в основном среди сельского населения[xcviii]. Как отмечалось на VII Пленуме ЦК КП(б)Б в июле 1945 года, в отличие от лояльной к советской власти православной церкви т.н. «сектанты» занимались «антисоветской подрывной деятельностью и оказывали сильное влияние на молодежь»[xcix]. В январе 1945 года баптистские пресвитеры действовали в 6 районах Барановичской и 3 районах Молодечненской области (северо-западная часть Беларуси); в восточном Полесье (Житковичском, Калинковичском, Мозырьском районах Полесской области) также действовали баптисты[c]. На севере Беларуси, в Витебской области, преобладали «старообрядческие религиозные общины, т.н. беспоповцы», которые ходатайствовали о регистрации их общин и открытии молитвенных домов[ci].
Практически во всех районах республики в сельской местности сложилась эпидемическая угроза. Причины этого заключались в следующем: 1) медико-санитарное обслуживание сельского населения в период оккупации находилось на низком уровне; 2) сельчане практиковали самозаражение, не соблюдали правила личной гигиены, чтобы избежать вывоза в Рейх; 3) в ходе ведения боевых действий и карательных экспедиций большая часть медицинских учреждений в сельской местности была уничтожена; 4) катализатором усугубления многих заболеваний служило плохое питание населения, проживание в землянках и куренях; 5) в концентрационных лагерях оккупанты размещали вместе больных и здоровых заключенных – для скорейшего распространения заболеваний[cii]. Как писал в одной из своих докладных записок в январе 1944 года П.К. Пономаренко, «наиболее пораженными оказались населенные пункты, расположенные вдоль грунтовых и шоссейных дорог (магистралей движения насильно угоняемого немцами населения) и вокруг населенных пунктов, где концентрировалось население во время боев»[ciii].
Серьезной проблемой для сельского населения республики был высокий уровень смертности среди детей. Материалы областных архивов свидетельствуют о распространении детских инфекционных заболеваний, часто имевших смертельный исход: корь[civ], гепатит, колит, скарлатина, дифтерия[cv], коклюш[cvi].
В каждой области выделялись особо пораженные инфекционными заболеваниями районы. В Брестской области, например, в сентябре 1944 года таковым по заболеваемости сыпным тифом являлся Коссовский, где было зафиксировано 94 случая заболевания из 210 по области[cvii]. В Минской области – Бегомельский, Руденский, Холопеничский, Любаньский[cviii] районы. В Молодечненской – Докшицкий, Сморгоньский, Кривичский, Плисский, Ильянский[cix].
Молодечненская область по сравнению с прочими областями БССР менее подверглась разрушениям в ходе оккупации и боевых действий. В отдельных районах медицинские учреждения уцелели практически полностью. В Ошмянском районе сохранились: районная больница на 150 коек, женская консультация, 5 врачебных участков, амбулатория со всем оборудованием, 2 ФАПа, 1 акушерский пункт, венпункт, тубпункт и пр.; случаи инфекционных заболеваний в этом районе были единичны. Сходной была ситуация в Сморгоньском и Островецком районах. Состояние другого района этой области, Юратишковского, согласно докладной райкома КП(б)Б, было прямо противоположным: «в райамбулатории из 5 кабинетов 2 заняты военной частью под общежитие. Оснащение отвратительное, печи разрушены. Открыт 1 врачебный участок вместо 3 по плану, 1 ФАП.[cx]»
Во вновь открываемых на селе медицинских учрежденях, особенно в восточных областях Беларуси, которые подверглись большим разрушениям, чем западные, не хватало мебели, инвентаря, что не позволяло обеспечить инфекционным больным необходимый уход, постельный режим, профилактику распространения заболевания среди прочих пациентов. В связи с нехваткой медицинских работников на местах, в деревнях и селах, имели место случаи ошибочного выставления диагноза , собирания большого количества больных для отправки в больницу из-за нехватки траспорта, что в итоге приводило к запоздалой госпитализации (на 6-7 сутки)[cxi].
Власти инспирировали постройку в деревнях не только медицинских учреждений, но и бань, дезинфекционных камер, вошебоек, обеспечение максимально возможного контроля за соблюдением сельчанами правил личной гигиены. Зимой – весной 1944 года на освобожденной территории Гомельской, Полесской, Могилевской, Витебской областей проводилась так называемая «плановая ежедекадная обработка населения», которая включала в себя обработку одежды и нательного белья каждого, посещение бани, проведение медицинского осмотра. В Полесской области к февралю 1944 года было восстановлено 19 больниц на 690 коек[cxii]. В Брестской области на фоне разрушений (13 больниц, 9 санэпидстанций, 3 женских и детских консультации, 2 роддома, 7 амбулаторий, 23 врачебных участков, 54 ФАПов и пр.) осенью 1944 года было восстановлено 8 больниц в сельской местности, 14 врачебных участков, 33 ФАПа[cxiii]. Всего по республике в феврале 1945 г. действовало 1074 ФАПа.
В особо зараженные районы направлялись дополнительные кадры медработников: осенью 1944 года в «опасный» Коссовский район Брестской области было направлено дополнительно 2 врача-эпидемиолога; в декабре 1944 года в Гродненскую область из Москвы была специально направлена эпидемиологическая бригада с целью обследования населения на предмет инфекционных заболеваний[cxiv]. Однако степень зараженности населения не всегда учитывалась: из 80 врачей, работавших в Молодечненской области осенью 1944 года, в относительно «чистом» Ошмянском районе работали трое, и в признанных «опасными» Плисском, Докшицком, Ильянском – тоже по три[cxv].
Неоценимой была помощь военных врачей. В донесениях, материалах переписки представителей гражданских властей и военного командования упоминаются случаи помощи военных медиков гражданскому населению, помещения сельчан в военные госпитали (особенно в случае огнестрельных ранений). Правда, имели место и случаи недопонимания отдельными представителями армейского командования и гражданских властей друг друга: в некоторых селах армейские дезустановки, выделенные для гражданского населения, простаивали, поскольку председатели сельсоветов и колхозов не выделяли людей для их обслуживания, полагая, что этим будут заниматься военные[cxvi].
Руководством колхозов, колхозных ферм, совхозов принимались меры по снижению риска заболевания среди сельчан: лиц, контактировавших с сыпнотифозными больными, направляли только на работы, не требовавшие соприкосновения с другими (например, общего ночлега)[cxvii]. В западных районах (в частности, в южных районах Пинской области – Ивановском, Лунинецком, Столинском, Давид-Городокском) придавалось особое значение проведению на селе лекций и бесед на «санитарно-просветительские темы», а также построению в сельской местности большего количества бань и дезокамер.
Власти также учитывали важность восстановления на селе системы охраны материнства и младенчества. В августе 1944 года специально выделялись: оборудование молочных кухонь при женско-детских консультациях, учет точного количества многодетных матерей, выплата им пособий, разъяснение населению западных областей советских законов по охране материнства и младенчества, и контроль над выполнением всех этих указаний. Задержки в оформлении материалов на получение матерями пособий (в августе 1944 года по Пинской области было учтено 285 многодетных матерей, а пособие назначено только 174), случаи невыдачи торгующими организациями пайка беременным и кормящим, необеспечивания продажи детского приданого для новорожденных зачастую имели объективные причины: нехватка людей, транспорта для доставки денег, товаров и продуктов на места, нападения вооруженных банд, плохие дороги[cxviii]. Виновные, если таковые были, несли наказание. Однако чаще всего проблема невыплат матерям пособий вовремя была вызвана тем, что матери не обращались к властям за его получением. При добросовестном отношении местных властей, своевременном разъяснении агитаторами одиноким и многодетным матерям их прав и возможностей, вопросы решались в срок.
В августе 1944 года от областных властей в районы поступило директивное распоряжение выделить сельским (и городским) школам обязательные пришкольные участки с целью обеспечения учеников горячими завтраками, снабдить детские учреждения молочными продуктами, картофелем и овощами дополнительно к нормам, баками с кипяченой водой для питья[cxix]. Власти уделяли внимание также профилактике на селе инфекционных заболеваний у детей, максимально возможное обеспечение школ и детских домов продуктами питания и медикаментами.
Важной составляющей социальной сферы жизни деревни была помощь семьям мобилизованных в Красную Армию. Как правило, она осуществлялась как по указанию сверху, так и на общественных началах. Например, весной-летом 1945 года в Дрогичинском районе Брестской области по инициативе крестьян д. Пикали развернулся сбор зерна и семян для семей фронтовиков и партизан как своего, так и особо пострадавших районов Полесской области[cxx]. Комсомольцы Зельвенского района Гродненской области взяли на себя ответственность за построение домов семьям фронтовиков в кратчайшие сроки. По распоряжению республиканских властей семьи фронтовиков имели льготы по уплате налогов. Однако исполнение этих распоряжений, как и многих других, зависело от правильного понимания и принятия во внимание их на местах. Наряду с помощью семьям фронтовиков встречались случаи администрирования и пренебрежения нуждами семей фронтовиков и партизан, даже если это были семьи погибших в боях. В письмах жителей деревень Брагинского, Наровлянского, Мозырьского районов Полесской области своим родным на фронт, в их заявлениях, направленных напрямую в ЦК КП(б)Б, содержались жалобы на жестокое к ним отношение руководителей сельсоветов и колхозов, на отсутствие возможности устроиться на работу, на обреченность просить милостыню[cxxi]. Семьи мобилизованных в Красную Армию и армию Берлинга становились потенциальными жертвами антисоветских вооруженных формирований и банд, особенно в западных районах Беларуси.
Выражаясь языком немецкого историка Ганса Юргена Панделя, жизнь крестьянства на освобожденной территории БССР до самого конца Великой Отечественной войны – питание, проживание, труд, рождение детей, общение, взаимодействие с представителями власти – представляла собой такую сферу повседневных жизненных проявлений, как «способы выживания в экстремальных ситуациях»[cxxii], экстремальные ситуации были для них повседневной действительностью. Постоянными спутниками большинства были недоедание, жилищная неустроенность, борьба с болезнями, физическая истощенность. Несмотря на это, усилия, предпринимаемые населением в сочетании с работой правящего аппарата, приносили положительные результаты. При всей неоднозначности настроений в обществе преобладало желание достижения скорейшей победы над Германией. Обескровленная войной деревня, лишившаяся большей части трудоспособного населения, оставшаяся почти полностью без мужчин, в которой единственной группой населения, которая не уменьшилась, а выросла, были нетрудоспособные (дети до 12 лет, старики, инвалиды и больные)[cxxiii], стала источником пополнения рабочего класса и армии, основной кормилицей города.
Война оставила сильнейший психологический отпечаток на сельчанах Беларуси, изменила отношение многих к советской власти, к религии, между собой. Люди проявляли себя по-разному. Наряду с проявлением истинного патриотизма и трудового героизма встречались проявления низости, преступлений, сведения личных счетов под видом выявления пособников оккупантов либо антисоветских настроений в обществе. Некоторая неопределенность дальнейшего развития государственной политики, надежда на перемены, вера в справедливость борьбы с нацистской Германией определяли настроение
* Количество убитых с момента освобождения до конца мая 1945 года; подсчитано мной – А. Т.
* Подсчитано мной – А.Т..
[i] Купреева А.П. Народы СССР – трудящимся Белоруссии. Минск, 1981. – с. 13.
[ii] Белязо А.П. Беларуская вёска ў пасляваенныя гады. – Мінск, 1974. – с. 13-14.
[iii] История советского крестьянства. В 3 т. Т. 3 (1941 – 1945 гг.). – Москва, 1987. – с. 303.
[iv] Залесский А.И. В тылу врага. – Минск, 1969.
[v] История советского крестьянства… - с. 332.
[vi] Государственный архив общественных объединений Могилевской области (ГАООМогО). - Ф. 9, оп. 1, д. 4. л. 28-30.
[vii] Белязо А.П. Беларуская вёска… - с. 17.
[viii] Купреева А.П. Народы СССР… - с. 94.
[ix] Государственный архив общественных объединений Гомельской области (ГАООГомО). - Ф. 702, оп. 13, д. 11, л.200.
[x] ГАООМогО, ф.9, оп.1, д. 30, л. 55.
[xi] ГАООМогО, ф. 9, оп. 1, д. 4, л. 108.
[xii] Беларусь в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. – Минск, 2005. – с. 478.
[xiii] Государственный архив Могилевской области (ГАМО). - Ф. 339, оп.3, д.30, л.6.
[xiv] Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). - Ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 121
[xv] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 11.
[xvi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 22.
[xvii] ГАООГомО, ф. 144, оп. 2, д. 7.
[xviii] ГАООГомО, ф. 144, оп. 2, д. 2, л. 28.
[xix] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 72, л. 8-9.
[xx] Анисков В.Т. Крестьянство против фашизма (1941 – 1945 гг.). История и психология подвига. – Москва, 2005.
[xxi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 15.
[xxii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 103.
[xxiii] Беларусь в годы Великой Отечественной … – с. 478.
[xxiv] Государственный архив Минской области (ГАМинО). - Ф. 1п, оп. 2, д. 34, л.4.
[xxv] ГАООГомО, ф. 144, оп. 2, д.2, л. 140.
[xxvi] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 34, л. 9.
[xxvii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 26.
[xxviii] Государственный архив Могилевской области (ГАМО). - Ф. 339, оп. 3, д. 32.
[xxix] Арутюнян Ю.В. Советское крестьянство в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) – М., 1970. – с. 332.
[xxx] ГАООГомО, ф. 144, оп.2, д. 2, л. 29.
[xxxi] Пейсахович А.Я. Борьба трудящихся БССР за восстановление народного хозяйства республики в годы Великой Отечественной войны (1943 – 1945 гг.): автореферат дис. …канд. наук / А.Я. Пейсахович. – Минск, 1962.
[xxxii] Белязо Е.П. Крестьянство Советской Белоруссии в борьбе за восстановление и развитие сельского хозяйства (1943-1960 гг.): Автореф. дисс. … д. ист. наук. Мн., 1984.
[xxxiii] ГАООГомО, ф. 144, оп. 2, д. 7.
[xxxiv] Ціманава А.У. Беларуская вёска летам 1944 – вясной 1945 гг. (на прыкладзе Мінскай вобласці) / А.У. Ціманава. – Весці НАН Беларусі. Серыя гуманітарных навук. – 2008, №3. С.67-71.– с.69.
[xxxv] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 1, л. 433, и др.
[xxxvi] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). – Ф. Р-9517, оп.1, д. 23, л. 6-7.
[xxxvii] ГАРФ, ф. р-9517, оп. 1, д. 37, лл. 12, 30, 78.
[xxxviii] ГАРФ, ф. р-9517, оп. 1, д. 37, л. 82.
[xxxix] ГАООГомО, ф. 702, оп. 13, д. 11, л. 58.
[xl] Купреева А.П. Народы СССР – трудящимся Белоруссии. – Минск, 1981. – с. 35-36.
[xli] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 315.
[xlii] Белязо А.П. Беларуская вёска ў пасляваенныя гады. – Мінск, 1974.
[xliii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 316.
[xliv] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 37, л. 115.
[xlv] ГАООГомО, ф. 702, оп. 13, д. 189, л.2.
[xlvi] ГАООГомО, ф. 702, оп. 15, д. 28.
[xlvii] Белязо Е.П. Крестьянство Советской Белоруссии…. – с. 58.
[xlviii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 288.
[xlix] Гісторыя Беларусі: У 6 т. Т.5. Беларусь у 1917-1945 гг.. – Мінск, 2006. – с. 460.
[l] Беларусь в годы Великой Отечественной … с. 480.
[li]НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 133
[lii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л.
[liii] НАРБ, ф. 48, оп. 9, т. 1, д. 94, л. 31-32.
[liv] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 218, л. 495.
[lv] НАРБ, ф. 48, оп. 9 т.1, д. 89. Л. 373-375.
[lvi] НАРБ, ф. 48, оп. 9 т.1, д. 94, л. 60.
[lvii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 278.
[lviii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 78.
[lix] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 81.
[lx] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 439.
[lxi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 218, л. 308.
[lxii] Польское подполье на территории западных областей Беларуси (1939-1945 гг.) / С.А. Ситкевич, С.А. Сильванович, В.В. Барабаш, Н.А. Рыбак. – Гродно, 2004. – с. 90-92.
[lxiii] НАРБ, ф. 4п., оп. 20, д. 217, л. 131.
[lxiv] НАРБ, ф. 4п., оп. 20, д. 217, л. 465
[lxv] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 499.
[lxvi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 500, 535.
[lxvii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 162.
[lxviii] Там же.
[lxix] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 463.
[lxx] Тимонова А.В. Крестьянство Беларуси в первые месяцы после освобождения (сентябрь 1943 – май 1945 гг.): психологические последствия нацистской оккупации. / А.В. Тимонова // Беларусь і Германія: гісторыя і сучаснасць: матэрыялы міжнар. навук. канф., Мінск, 25 красавіка 2008 г. – Выпуск 7. – У 2 кн.: кн.2. Мінск, МДЛУ, 2009. – с. 185.
[lxxi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 439.
[lxxii] Валаханович И.А. Антисоветской подполье на территории Беларуси в 1944-1953 гг.: организационная структура, программно-уставные положения и основные этапы деятельности: дис. …канд. ист. наук. – Минск, 1999. – с. 90.
[lxxiii] Памяць: Гісторыка-дакументальная хроніка Іўеўскага раёна. – Мн.: БЕЛТА. – 2002. С. 326-331.
[lxxiv] Памяць: Лідскі раён. – Мінск, Беларусь, 2004. – С. 373-378.
[lxxv] Валаханович И.А. Антисоветской подполье на территории Беларуси… – с. 6.
[lxxvi] ГАМинО, ф. 4629п, оп. 2, д. 11, л. 1.
[lxxvii] Государственный архив Брестской области (ГАБО), ф. 7581, оп. 3, д. 85, л. 192.
[lxxviii] Гродненщина накануне и в годы Великой Отечественной войны (1939-1945 гг.). (По документам городских архивов). Гродно, 2005. С. 453.
[lxxix] ГАБО, ф. 1п, оп. 1, д. 18, л. 45.
[lxxx] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 1, л. 502.
[lxxxi] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 1, л. 150.
[lxxxii] ГАБО, ф. 7581, оп. 3, д. 4., л. 151.
[lxxxiii] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 59, л. 8-9
[lxxxiv] ГАООМогО, ф. 9, оп.1, д. 20, л. 12.
[lxxxv] ГАБО, ф. 1, оп. 1, д. 14, л. 27.
[lxxxvi] Беларусь в годы Великой Отечественной войны… С. 494.
[lxxxvii] ГАБО, ф. 7581, оп. 3, д. 85, л. 171.
[lxxxviii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 479.
[lxxxix] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 218, л. 848.
[xc] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 216, л. 40.
[xci]ГАБО, ф. 1п, оп.1, д. 14, л. 42; ГАООМогО, ф. 9, оп.1, д. 20, л. 27.
[xcii] ГАБО, ф. 7581, оп. 3, д. 85, л. 167.
[xciii] ГАБО, ф. 2219п, оп.1, д. 153, л. 14.
[xciv] ГАБО, ф. 7581, оп. 3, д. 85, л. 135.
[xcv] Анисков В.Т. Указ. соч. – с. 468.
[xcvi] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 217, л. 481.
[xcvii] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 325.
[xcviii] НАРБ, ф. 952, оп. 1, д. 2, л. 102.
[xcix] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 325.
[c] НАРБ, ф. 952, оп. 1, д. 2, л. 30-118.
[ci] НАРБ, ф. 952, оп. 2, д. 2, л. 30.
[cii] Залесский А.И. В тылу врага. – Минск, 1969.
[ciii] Освобожденная Беларусь: сентябрь 1943 – декабрь 1944 гг. В 2 кн.: Кн. 1. Минск, НАРБ, 2005. – С. 46.
[civ] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 54, л. 87.
[cv] ГАМинО, ф. 4629п, оп.1, д. 5, л. 5.
[cvi] ГАБО, ф. 7581, оп. 2, д. 4, л. 226.
[cvii] ГАБО, ф. 1п, оп. 1, д. 18, л. 28.
[cviii] ГАМинО, ф. 1п, оп.2, д. 1, л. 248.
[cix] ГАМинО, ф. 4629п, оп.1, д.5, л. 5.
[cx] ГАМинО, ф. 4629п, оп. 2, д. 11, л. 28.
[cxi] ГАООМогО, ф. 9, оп. 1, д. 20, л. 63.
[cxii] ГАООГомО, ф. 702, оп.13, д.11, л. 101.
[cxiii] ГАБО, ф. 1п, оп. 1, д. 16, л. 28.
[cxiv] Пейсахович А.Я. Борьба трудящихся БССР за восстановление…- с. 217.
[cxv] ГАМинО, ф. 4629п, оп.1, д.5, л. 26.
[cxvi] ГАООМогО, ф. 9, оп. 1, д. 30, л. 51.
[cxvii] Там же, л. 81.
[cxviii] ГАБО, ф. 7581, оп. 3, д. 85, л. 37.
[cxix] ГАМинО, ф. 1п, оп. 2, д. 1, л. 248.
[cxx] НАРБ, ф. 4п, оп. 20, д. 220, л. 54.
[cxxi] ГАООГомО, ф. 702, оп. 13, д. 11, л. 13.
[cxxii] Пандель Г.Ю. Повседневная история как новый жанр историографии. – Гісторыя штоддзённасці і правы чалавека. – Мінск, 2000, с. 73-87. – с. 76.
[cxxiii] Арутюнян Ю.В. Советское крестьянство… - С. 322.