Женские портреты очень удались.
Миссис Стрикленд.
Приятная милая воспитанная женщина с претензией на некоторую богемность, любящая верная жена и надежная мать. Сначала возненавидевшая своего беглого бессмысленного мужа, ударившегося в искусство («Я могла бы простить его, если бы он вдруг отчаянно влюбился в какую-то женщину и бежал с нею. Это было бы естественно. Я бы его не винила. Я считала бы, что его заставили бежать. Мужчины слабы, а женщины назойливы. Но это – это совсем другое. Я его ненавижу. И уж теперь никогда не прощу»), а потом опять возлюбившая его. Но уже посмертно, убедившись, благодаря общественному мнению, в его гениальности. Вероятно, она его даже простила, так как у нее теперь появилась прекрасная возможность, которой она и воспользовалась, надеть на себя благородную маску любящей преданной жены непризнанного гения, верной спутницы и подруги, всемерно и всегда поддерживавшей мужа на его тернистом пути в искусстве. Да что там «поддерживавшей»! Практически собственноручно выведшей и поставившей мужа-художника на ту дорогу, что привела его (их!) к всемирной славе и признанию. Его посмертно, а ее при жизни и весьма своевременно. Достаток она унаследовала от родственников, а славу – от мужа. Получилось очень удачно.
Миссис Стрёв.
Изящная, тонкая, с роскошными каштановыми волосами. Сдержанная. Хорошая жена и хорошая хозяйка (второе, как мы знаем, не менее важно, чем первое)! Ненавидевшая Стрикленда за его дурные манеры, которые, кстати говоря, были столь же отталкивающи, как и его весьма запущенная «художественная» внешность. Но! Не задумавшись бросившая своего незадачливого влюбленного мужа, тоже художника, менее талантливого, но более удачливого в материальном отношении, чем Стрикленд, стоило лишь последнему слегка ее поманить. Поманить ее он мог лишь одним – что-то было в нем от первобытного человека. Можно было бы сказать «от животного». Это понравилось миссис Стрёв. Под ее сдержанной и скромной, но не лишенной приятности, внешностью скрывался, как выяснилось, «вулкан страстей». По признанию самого Стрикленда, она привлекла его главным образом своим идеальным телом натурщицы, которое он и запечатлел на одном из своих полотен. Когда она ему наскучила, он без колебаний ее оставил. Она отравилась, не перенеся разлуки, что говорит об искренности ее чувств. Никаких сожалений по этому поводу Стрикленд, истинный гений, не испытывал.
Впрочем, и мужские тоже недурны.
Прежде всего, сам Стрикленд («чем-то он напоминал принарядившегося кучера»), на вид самый заурядный и дюжинный человек. Но когда он дал себе волю, когда он оставил все, что было его миром в течение сорока лет, вся его внутренняя грубая, дотоле скрытая и мучавшая его, мощь так и выперла наружу. «Теперь Стрикленда отличали прямота фанатика и свирепость апостола». Как пишут в романах, «он стал другим человеком». Перебиваясь с хлеба на воду в парижских мансардах, он мечтал об острове, «затерянном в бескрайнем морском просторе, где он мог бы мирно жить в укромной долине, среди неведомых деревьев», и найти то неведомое, что он искал. Как только представилась возможность, он отправился на поиски этого острова. Как мы знаем, он нашел то, что искал. Но и в этом раю судьба приготовила ему тяжелый конец. Позволив, правда, прежде выполнить предназначение.
Дирк Стрёв. Хороший жизнерадостный влюбленный в свою жену человек, абсолютно лишенный чувства собственного достоинства, посредственный, но востребованный в известных (назовем их мещанскими) кругах, художник, безропотно сносящий злые упреки в бездарности от своих более талантливых, но безденежных коллег. Коллеги совершенно не считали зазорным брать у Дирка в долг «без отдачи», оправдывая себя тем, что они потому и бедны, что талантливы. А облегчить карман такого везунчика и ремесленника, как Дирк, вовсе и не грех.
Между прочим, Дирк, по его же словам, должен был стать в соответствии с волей отца, «честным плотником». Если это намек, то я его не понял.
Очень мне понравился капитан Николс, с которым свел знакомство автор в первые же дни пребывания на Таити. Превосходный рассказчик, ощутимо потрепанный жизнью, смертельно боявшийся миссис Николс, любитель чужих сигар и дармового алкоголя. Хотя он, в сущности, расплачивался за эти скромные блага своими рассказами. «Излишество его жизненного опыта приятно уравновешивалось живостью воображения». К несчастью для него жизненный опыт не помешал ему, природному холостяку, связать свою жизнь с женщиной. С обыкновенной женщиной, способной, подобно своим многочисленным сестрам, указать любимому мужчине его место. «Нет на свете ничего более жалкого, чем женатый холостяк», полностью лишающийся своего «я» в присутствии любимой супруги.
Кое-какие выводы мы праве сделать и относительного самого автора, или того действующего лица, от которого ведется повествование. Впрочем, пусть он сам говорит о себе. Читайте, и все поймете. Остановлюсь лишь на очень понравившемся мне месте. Лишившись жены, Дирк был безутешен, но наш автор не смог разделить с ним его горе, хотя, как порядочный человек, желал этого. Расставшись с чувством облегчения с угнетенным горем Дирком, он с наслаждением окунулся в парижскую уличную суету. «День выдался ясный, солнечный, и радость жизни бурлила во мне. Я ничего не мог с собой поделать. Стрёв и его беда вылетели у меня из головы. Я хотел радоваться».
Очень искренне.
Не помню, по какому поводу, но я уже высказывался когда-то, на страницах своего канала, что образы злодеев зачастую удаются писателям ярче, живее, чем образы праведников. С удовольствием убедился, что уважаемый автор разделяет эту точку зрения. «Возможно, что, создавая образы мошенников и негодяев, писатель стремиться удовлетворить инстинкты, заложенные в нем природой, но обычаями и законами цивилизованного мира оттесненные в таинственную область подсознательного». Так-то!
Да! Замысел… О чем он? Художник и мир? Художник и его мир? Художник и Бог? Трудно сказать.
И на чьей стороне автор? Кажется, на неправильной.
P.S. Перечитал свое творение и осознал, что не в состоянии кратко и внятно изложить содержание произведения (может, оно и не требуется). Это радует. Похоже, я становлюсь заправским критиком.